Что думал он, мой бессловесный предок,
В медвежью шкуру кутая плечо?
Огонь не гаснет. Взгляд, как прежде, меток.
Он сыт. Тепла пещера. Что ж ещё?
Чего ж ещё? Но, приобщаясь к тайне,
Недоумённо, сквозь сознанья мглу,
Он сочетал то, что скреблось в гортани,
С тем, что с трудом ворочалось в мозгу.
"Вот небо надо мной. Оно одно лишь.
А вот деревья. Их сочтёшь едва.
Вода. Огонь. Пёс. Камень. Шкура. Лошадь."
Уже слова. Пока ещё слова.
Но, единя предметы со словами,
Со смыслом звук, пещерный тот поэт
Творил: "Горит огонь. Пылает пламя.
Сверкает искра. И сияет свет."
И был же он, тот павший в битве воин,
Кто, в жажде окончательного сна,
В поту предсмертном, онемев от боли,
Придумал или понял: "Кровь - красна."
И та вдова, что в вечер битвы грозной,
Все причитанья исчерпав до тла,
Вопила, (и лицо лизали слёзы):
"О горя горечь, горя чернота!"
И кто тот патриарх, седые брови,
Что на пиру, поднявши чашу ввысь,
Сказал впервые: "Родичи по крови,
Мы здесь под общим кровом собрались."
И кто он был, тот первобытный мистик,
Что, глядя в небо, бога увидал,
И кто с восторгом, в горних высях мысли
Горенье духа гордо испытал.
О, как должно в нём сердце было биться,
Как он хотел в пылающую высь
Стремительно взлететь, взметнуться, взвиться.
И плавно воспарить и вознестись.
О чём он думал? О господнем гневе
В изломах молний, блещущих кругом?
Иль просто думал, что в огромном небе
Гремит, грохочет, громыхает гром.
И кто придумал, при каких обрядах,
То что листвой оделся летний лес,
Веселие весны, и радость радуг,
И глубину-голубизну небес,
И те, почти неслышные созвучья:
То, что весло скользит по лону волн,
Что сани по снегу спешат, а тучи
Чернеют, затемняя небосклон.
Вода свободна. Ветви клонит ветер.
Молчанье молит. Угрожает крик.
Поклон мой вам, безвестные поэты,
В своих трудах создавшие язык.
1982 г.