РАФ ЕНИКЕЕВ
ЗАБЫТЫЕ ЛЕГЕНДЫ
ИЛИ ПОВЕСТИ АНИКИ
Роман-сказка в семнадцати
повестях с прологом и эпилогом
Я мгновение и вечность,
И ничто и бесконечность?
Где движенье? Где покой?
Этот мир и мир иной?
Кто? Творец, судьба, природа?
Дарит счастье, шлёт невзгоды.
Где загадка? Где ответ?
Кто решает, ДА и НЕТ?
ПРОЛОГ
Едва ли вечное изгнанье
За пресловутый первый грех
Служило страшным наказаньем
Потомкам Первых и успех,
Увы, давно уже преданий
О том, как сказочен Эдем,
Имел бы место в воспитанье,
Но, уходя от скользких тем,
Едва ль добьёшься результата
И сладкий вкус земных утех
Не огорчишь картиной ада, –
Она пугает, но не всех.
Что человеку назиданье?
Пример, с чего и как начать?
Но ведь ему дано сознанье, –
Своё, – и всем ли избежать
Соблазнов, подлости, обмана,
Разврата, выдумки богов,
Ухода в сладкий мир дурмана,
И прочих мерзостных шагов,
Ведущих в яму вырожденья, –
Всего, что порождает зло
И вызывает раздраженье.
Но человечество росло
И, как велел Он, размножалось;
И зло не двигалось к концу, –
Ему куда приятней хаос, –
Что мало нравилось Творцу,
Верней, совсем не улыбалось:
Чем совершенней человек,
Тем реже замечает малость, –
Где больше зла, там меньше век.
Пришёл конец долготерпенью,
Но людям предъявлять лица
Он не хотел, а путь к спасенью
По наблюдениям Творца,
(А так и было), ни примером,
Ни словом, указать нельзя
И Он решил заставить верить,
Огнём и водами грозя.
Потом и целые народы
За их грехи уничтожал
И не на месяцы, на годы
Болезни, голод насылал.
А толку не было. И, что же?
Смотреть теперь творенью в рот?
А может взять и уничтожить,
Как неудавшийся экспромт?
Пресечь, так в корне всю заразу!
А, может, проще поступить:
Отнять столь нерадивый разум
И все заботы с плеч свалить?
Но толку не было и в этом, –
Венцом творения потом
Как посчитаешь человека? –
Кто станет зверем, кто скотом.
А ведь какое создал чудо!
Какая жажда сладко жить!
Мир без него скучайшим будет.
Ну, как такое погубить?
Возможно, так и рассуждая,
И призадумался Творец:
Как род людской приумножая,
Предотвратить его конец.
Ведь он, плодясь и размножаясь,
Себе же может навредить,
Своим порокам угождая,
И как за всеми уследить?
Творцу не ведомы проблемы,
Ни расстояния, ни срок, –
В любое время из дилеммы,
Он аксиому сделать мог.
Так появилась Книга Судеб,
И в ней Он строго расписал
Картину жизни, – всё, что будет,
Чтоб род людской не угасал.
Кому назначил положенье,
Кому удачу, третьим рок,
Кому-то в летах продолженье,
Кому и ограничил срок.
И поручил бесплотным духам
За исполнением следить,
Его быть зрением и слухом,
Вознаграждать, карать, щадить,
Быть для людей Его судьёю
И по заслугам воздавать,
Когда за грешною землёю
Он не захочет наблюдать.
А чтобы духам не метаться
Меж небесами и землёй,
И в стороне не оставаться,
Устроил зеркало времён, –
Пусть не нуждаются в советах,
Оно бесстрастно отразит
Что было, будет, – все секреты,
Ничто от них не утаит.
Вот так для ангелов небесных
Творец переустроил рай:
Следи за тем, что всем известно,
А что не так, то пресекай.
И, возложив на них порфиру,
Стал чаще покидать удел, –
Что делать, в бесконечном мире
И бесконечно много дел!
Но духи-ангелы, что дети, –
Присвоив вольности Творца,
Перевернули всё на свете,
Шаля в отсутствие Отца.
Однажды так, для развлеченья,
Разнообразя свой досуг,
Внесли в страницу измененье
И стал царём простой пастух.
Затем забылись, разыгрались
И, в людях разжигая страсть,
Своею прихотью давали
Неограниченную власть.
Но эта власть ведёт к сомненью,
Сомненью в истинность идей,
А там и к жажде поклоненья.
Увы, к несчастию людей
Средь обитателей небесных
Прошёл невидимый раздел:
Одни судьбу хранили честно,
Не преходя её предел,
Другие жизнь людей ломали
И, в книге изменяя рок,
Своих безмерно поднимали,
Урвав у ближнего кусок.
Владея душами, сердцами,
Внушали ненависть, любовь
И с любопытством созерцали
Как гибнет всё, как льётся кровь.
Вот так, без всякого разбора,
Одних несли к вершинам благ,
Других вели на дно позора, –
Что им добро, что мера зла,
Ведь духам чувства невозможны,
Творец их в этом обделил,
Не обладая искрой божьей,
Не ведая огня в крови,
Не зная мук сердечной боли,
Не зная радостей любви,
В своей, казалось, лучшей доле
Всего лишь призраки они!
Не каждый выдержит страданий,
Душевных и телесных мук, –
В молитвах, стонах и рыданьях
Тянулись к небу сотни рук
С мольбой к Всевышнему, взывая
Грехи невольные простить
И, покаянье принимая,
От произвола их спасти.
Дошли ли страстные молитвы
Иль гнев на время Он смирил,
Но тише стало поле битвы.
Творец и зеркало разбил
Так, что осколки разлетелись
По всей вселенной и земле,
Но, часто горе было с теми,
Кто находил их, кто имел.
И Он же ангелов строптивых,
Принесших людям столько зла,
Избавил участи счастливой, –
На землю грешную сослал.
Но и с людей не снял упрёка,
Грехи невольные простил,
Но до назначенного срока
Их к вечной жизни не пустил.
А сам источник искушений,
Причину споров и обид,
Источник бед и прегрешений,
Всему причину, Книгу Книг,
Укрыл от замыслов преступных
И спрятал где-то на земле
Среди ущелий недоступных,
В глухих пещерах, в чёрной мгле,
И мрачных ангелов приставил
Её покой во тьме хранить,
Чтоб в ней и буквы не исправить,
Не то, что слово изменить.
На этом мир угомонился,
В свои права вошла Судьба,
Во всём порядок утвердился
И мало было, что не так.
POST SCRIPTUM
Но, может, кто-то правит строки?
Кто знает истинный исход?
Что гений зла извлёк уроки
И отыскал к ней тайный ход?
Идёт же жизнь примерно, точно,
Ну, покачнёт туда, сюда,
Над всеми <и> расставив точки,
Но круто повернёт судьба –
И всё разрушится в мгновенье!
Всё в чёрной и ужасной мгле!
И кто ты? Где ты? В чьём владенье?
На небесах? Горишь в огне?
ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ
НИКА
ИСТОК
Река кружилась, извивалась,
Сверкала в золоте полей
И незаметно затерялась
В густых кустах, среди ветвей,
Но в них немного порезвилась;
Плескаясь, в сень лесов вошла
И только там угомонилась,
Едва журча вблизи костра.
Седой старик, его хранитель,
О нём, казалось, позабыл, –
Взгляд старика незримой нитью
Куда-то вдаль притянут был.
А там, за далью, луч последний
Перед заходом полыхнул
И снова жизнь в покой вечерний
Своим сиянием вдохнул.
Но ненадолго, дымкой слабой
Пополз низинами туман,
Дохнуло сыростью, прохладой
И вновь сгущаться стала мгла.
Ни шороха в лесу окрестном.
Старик, очнувшийся от грёз,
Смахнул уже привычным жестом
Росинки набежавших слёз,
Слегка разворошил поленья, –
Взметнулись искры на ветру,
Зашевелились свет и тени,
Невольно потянув к костру,
И отрок, задремавший где-то
В душистом запахе травы,
Подсел к нему, поближе к деду.
Старик, не подняв головы,
Смотрел на медленные воды,
Где лунный свет уже играл,
Молчал и думал, может годы
В своём уме перебирал.
А вспомнить было что, недаром
Была седою голова,
Но был ли он таким уж старым,
Каким, весь вид его давал?
Когда вернулся он из странствий,
Никто в глубоком старике
Не мог узнать и по подсказке
Того юнца, что тридцать лет
В краях неведомых скитался.
А кто поверил бы всерьёз,
Что рок такой ему достался:
За миг года ему привёз
И полной сединой отметил,
Когда костлявую с косой
Он сам искал и даже встретил,
Забыв об истине простой,
Что не она вершитель судеб,
Она палач, а не судья,
Она – рука Его, по сути,
И одолеть её нельзя.
А, между тем, тянулось время,
Но, наконец, старик вздохнул,
Воспоминаний скинув бремя,
И вскользь на отрока взглянул:
Укрытый шалашом от ветра,
Видать, набегавшись с утра,
Тот сладко спал уже, согретый
Теплом дымящего костра.
На сон его спокойный глядя,
И сам старик хотел вздремнуть,
И даже примостился рядом,
Но мыслей рой не дал уснуть, –
Они с ним так и не расстались,
И как бы их старик не гнал,
Виденья прошлого остались.
И всё же, что он вспоминал?
ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Когда-то здесь, в деревне этой,
А, может быть, какой другой,
Но, помнится, такой же бедной,
Такой же тихой и глухой,
Стоящей так же одиноко
Вдали исхоженных дорог,
Вдали от княжеского ока,
Среди лесов, полей, болот,
Жила себе в трудах извечных,
Чего и требует земля,
Пусть не богато и беспечно,
Но всё ж счастливая семья:
Старик, старуха, молодые
И ненаглядный сын и внук,
В котором так же, как и ныне
Души не чаяли вокруг.
Пока Анику Никой звали,
Беспечно шли его года,
Но незаметно приближали
И год, когда пришла беда.
Тогда из дальнего похода,
Что было часто в старину,
С большой добычей за три года
Князь и привёз себе жену.
Таких красавиц, хоть своими
Могла гордиться их земля,
Здесь не встречалось, – говорили
И в городке, и в деревнях.
Её краса была восточной,
Как звёзды юга, как луна,
Когда она порой полночной
Волшебной прелести полна.
Она дурманит, опьяняет,
Заворожит, с ума сведёт,
Огонь в крови воспламеняет
Пока свежа, пока цветёт.
И цвет весенний сердце ранит,
Пока блестит на нём роса,
Но с жарким солнцем он увянет.
Так и восточная краса, –
Увы, но век её недолог,
Но князю юная жена,
А был он далеко не молод,
На век его была б мила.
Но вместе с юною княгиней
Приданым из далёких стран
Пришли коварство, зло, насилье,
Жестокость, ненависть и страх.
С тех пор и горя, и печали
Для всех прибавилось вдвойне, –
Хворали, гибли, умирали
И в мирный год, как на войне.
Пусть с этим Бог велел смириться,
Но объявился гнусный тать, –
То молодуха, то девица
Бесследно стали исчезать.
Случалось также, и нередко,
Пока родители с утра
В работе, в поле, малолетки
Вдруг пропадали со двора.
Уже и в лес никто не ходит
Собрать естественную дань,
Ни хороводы не заводят,
Не слышен смех, ни даже брань.
Старухи, бабы ворожили,
Гадали, где его искать,
Округу всю разворошили,
Но не смогли его поймать.
Одни лишь слухи, как на блюде,
А вот на истине – печать,
Но слухи слухами, а люди
Всё чаще стали примечать,
Что не в пример прошедшим летам,
В любое время, в грязь – не грязь,
Стал наезжать, когда с рассветом,
Когда под вечер старый князь,
А с ним княгиня молодая,
А, может, он при ней, и там,
Где эта пара побывает,
Там, жди – не жди, придёт беда.
Любой надзор выходит боком,
Хорош ты или нехорош:
Спасёшься княжеского ока, –
Княгини взгляд бросает в дрожь.
Всех пуще девы молодые
Боялись ей в глаза смотреть:
Попасть к ней в девушки сенные,
По бабьим слухам, – лучше смерть.
При ней краса девичья тает
Как воск, как вешний снег, по дням.
Кого такое не пугает? –
Дым не бывает без огня!
Сама ж княгиня хорошеет,
И сладко спит, и вкусно ест;
Им день несет морщин на шею,
Ей, – прелесть северных невест.
Как князь ни пыжился, ни злился,
А лет своих не обмануть,
И вскоре он угомонился,
Всё реже отправляясь в путь.
Княгиню это не пугало,
Верхом каталась и одна,
Но, что её на то толкало,
Об этом знала лишь она.
ПРИВИДЕНИЕ
Чем дальше б дело обернулось
Известно там, в миру ином,
Но всё однажды повернулось,
Как говориться, кверху дном.
И Ника стал тому причиной,
Хотя и был в восьмом году;
В тот день стрелою из лучины
Он птиц гонял в своём саду.
Услышав тихий конский топот,
Он оглянулся, – никого!
Но шелест трав и листьев шорох
Не обманули бы его.
Вчера, играя, был он воин,
Сегодня он охотник был,
А потому, само собою,
Он на мгновение застыл
И стал смотреть насторожённо:
Всё тихо, только за кустом,
Казалось, кто-то напряжённо
И зло глядит на отчий дом.
Из дома матушка спускалась
С каким-то каменным лицом,
Одной рукой за грудь держалась,
Другой, – цеплялась за крыльцо.
Походкой странною, неверной,
Она направилась туда,
Где этот кто-то ждал, наверно, –
Там тихо звякнула узда.
Он, было, к матери рванулся
И оглянулся лишь на миг
Узнать, что там… и содрогнулся,
Увидев странный страшный лик. –
Какое-то исчадье ада,
Колдун ли, ведьма или тать,
Осклабившись, ужасным взглядом
Глядело сквозь кусты на мать.
В испуге или просто в гневе,
Откуда было знать ему,
Он поднял лук и в привиденье
Пустил, не думая, стрелу.
Стрела, как видно, не пропала,
И цель в тени кустов нашла,
Там что-то взвизгнуло, упало,
И вдруг густая пелена
Над этим местом появилась,
В ней, извиваясь как змея,
То привиденье растворилось,
Раздался резкий всхрап коня,
Нетерпеливый стук копытом,
И всё исчезло без следа;
Но этот взгляд, – его Аника
Забыть не сможет никогда.
А как забыть, когда тогда же
Нашёл он с камушком кольцо,
И вот, играя с ним однажды,
Он вдруг увидел то лицо
И тот же, только разъярённый
И полный ненависти взгляд,
И рот от злости искривлённый,
И пену на губах, как яд.
БЕДА
Несчастье всё-таки случилось, –
Наутро матушка слегла,
Весь день страдала и молилась,
А к ночи душу отдала.
Едва её похоронили,
Как вслед за ней и старики,
Не то от хвори повалились,
Не то от горя и тоски.
Но беды тем не отвратились,
Прошло совсем немного дней,
Как неожиданно явились
Холопы княжьи у дверей.
Под бабий плач и вопли деток
По избам с плётками прошлись
И всех мальчишек-малолеток
Невесть куда уволокли.
Один лишь Ника чудом спасся, –
Избу их дальней стороной
Холопы обошли с опаской,
Решив, что пахнет здесь чумой.
И то сказать, не каждый может
Рискнуть, не искусив судьбы,
Зайти во двор, где у порожка
Стоят готовые гробы.
От бед от этих изменился
И сам отец, – задумчив стал,
Однажды вдруг перекрестился,
Из дому вышел и пропал,
Оставив Нику сиротою
На попечении родни.
И потянулись чередою
За годом год, за днями дни
До самой юности беспечной,
Когда он вырос и мечтал
О ратных подвигах, о встрече
С той, за которую б отдал
И жизнь свою, не рассуждая;
Но там, где он родился, жил,
Где жизнь унылая, простая,
Об этом мало кто тужил.
А после страшного пожара,
Как терем княжеский сгорел,
В округе снова тихо стало,
И, к слову, вряд ли кто жалел,
Что старый князь с княгиней сгинул, –
По миру шла уже молва,
Что он колдун наполовину
И ведьмою была она.
Пожар запомнился и Нике,
За день ли, за два, как во сне,
С кольцом играя, он увидел
Высокий дом; в его окне
Княгиня что-то разбирала,
Или играла за столом:
Над ним то руки простирала,
То что-то двигала на нём.
И вдруг она засуетилась,
Вскочила, бросилась к дверям,
Но только, что напрасно билась, –
Не то её закрыли там,
Не то в горячке позабыла,
Что закрывалась-то сама,
А впопыхах ключи накрыла,
Когда вскочила без ума.
Потом весь дом объяло дымом,
Из окон вырвался огонь,
И от того, что домом было,
Остались пепел, грязь да вонь.
Но перед тем как рухнуть крыше
И стенам полыхать в огне,
Из дома кто-то тенью вышел,
И этот кто-то на коне,
Спустя немного, прочь умчался,
Но оглянулся, – в этот миг,
Быть может, Ника обознался,
Но видел он тот самый лик,
Да и напасти не пропали, –
Остались гиблые места,
Где люди часто пропадали,
Как все считали, неспроста.
СКАЗКИ И МЕЧТЫ
Тогда же, было это тридцать,
А может сорок лет назад,
В их деревушке поселился
Старик служивый, – дед Казна.
В народе так его прозвали,
За то, что он следил оброк,
А мужики не забывали
Платить в казну сполна и в срок.
Живя в достатке и беспечно,
Любил рассказывать Казна
О жизни прежней и, конечно,
Приврать о том, чего не знал.
Сказать по правде, старый воин
Умел рассказами привлечь
И многим душу беспокоил,
Ведя затейливую речь.
Зимой в избе, у тёплой печки,
А летом ночью у костра,
Не пропуская ни словечка,
И Ника слышал много раз
Рассказы о далёких странах,
О городах, где тот живал,
О ратных подвигах, о нравах
Народов, где он побывал.
О красоте чужой природы,
Об океанах и морях,
О колдунах и злых драконах,
О добрых принцах и царях,
О девах юных и прекрасных,
О том, что сам он испытал
В походах трудных и опасных,
Когда на службе состоял.
Что было сказкой, что правдиво,
Не Нике было то решать,
А вот желанье дом покинуть
И долю лучше поискать
От этих сказок появилось.
Мечта в тех странах побывать
С годами только укрепилась
И стала всё одолевать.
Тут и судьба наворожила:
Так, скоро честь им оказал
Посланник князя, – он в дружину
Людей надёжных набирал.
Хоть юный Ника, без сомненья,
Себя одним из них считал,
Посланник был иного мненья,
Его и слушать он не стал.
В пустых обидах мало толку,
Хотя они волнуют грудь,
И Ника, уложив котомку,
Отправился в далёкий путь
Сам по себе, пути не зная,
А вёл его, как видно, бес,
Тропинки нужные скрывая,
Да и завёл в дремучий лес.
ЗАПРЕТНЫЙ ЛЕС
Над Никой сосны вековые
Скрипели, вызывая страх,
Казалось, звери окружили
И ждут, попрятавшись в кустах,
Когда в лесу совсем стемнеет,
А там, набросившись во тьме,
Когда они смелее, злее,
Оставить кости на земле.
От этих мыслей сердце сжалось,
В глазах поплыли свет и мрак,
В груди к себе заныла жалость,
А вслед за тем безумный страх
Погнал его по бурелому,
Слепым от страха и тоски,
Да так, что сучья по живому,
Цепляясь, рвали на куски.
Не замечая ран и боли,
Бежал ни зверь, ни человек, –
И лишь удар о ствол ли, корень,
Остановил безумный бег!
Когда сознанье прояснилось,
То Ника всё понять не мог,
Что с ним такое приключилось,
Не помутил ли разум Бог?
Что это было, наважденье?
Усталость? Может быть недуг?
Ведь смелым был он от рожденья,
Что за беда случилась вдруг?
Везде: в полях, в болотах, в дебрях,
Легко, без страха, он ходил,
Да что там, шатуна-медведя
Брал на рогатину один!
Откуда вдруг такая слабость,
Откуда этот страх и бред?
Кому всё это было в радость?
Искал – и не нашёл ответ.
Вокруг и вправду потемнело,
Ночная приближалась тень
И отдыха просило тело,
Уставшее за целый день.
Приметив старую берёзу,
Устроил Ника меж корней
Себе постель и полулёжа,
Спиной к стволу, прилёг на ней.
Затихло всё, как ночью в доме,
Прошли волнение и дрожь,
И он забылся в полудрёме,
Прижав к груди надёжу-нож.
Мелькнула мысль, что в Лес Запретный
Его тропинка завела,
Туда, где силою зловредной
Творились тёмные дела.
Где превращали злые духи
Людей в деревья и зверей,
Чем деревенские старухи
Пугали взрослых и детей,
Припоминая кто кого-то,
Кто сгинул там, но мыслей сонм
Кружил всё тише и дремота
Переросла в глубокий сон.
Не знал он, сколько сон тот длился,
Но вдруг, во сне ли, наяву,
Он ощутил, что изменился,
Как будто ожил лес вокруг.
Деревья низко наклонились,
Качаясь, издавали стон,
И звери дикие столпились, –
Стоят и смотрят на него.
Но что-то странное творилось:
На листьях плакала роса,
В глазах медвежьих, волчьих, рысьих
Блестела жалости слеза.
Он видел, чувствовал, что звери
Хотят о чём-то рассказать,
Предупредить, по крайней мере,
А может помощь оказать.
Но он не мог понять их речи:
Что за беда? Откуда ждать? –
Они не знали человечьей,
А он не мог звериной знать.
И вдруг они насторожились,
А он почувствовал беду:
В глазах их явственно ожили
Звериный блеск, звериный дух.
Теперь уже не боль, не жалость,
А смерть тихонько, по шажку,
Неотвратимо приближалась,
Готовясь к хищному прыжку.
И снова сердце камнем стало,
И ужас стал сводить с ума,
Но наваждение пропало,
Исчезли звери, только тьма
Ещё сильней вокруг сгустилась,
Весь мир как каменный застыл
И ведьма мерзкая явилась, –
Ни дать ни взять, из-под плиты.
В глазах бессмысленная ярость,
От злобы перекошен рот,
В кривых руках трясётся старость
И желчью светится нутро.
Седые космы растрепались:
Одни как веники торчат,
Другие паклею свисают
По тощей шее и плечам.
Шепча какие-то заклятья,
Она глядела на него
Змея змеёй, – её объятья
Почувствует на теле он, –
Змея-старуха их готовит:
С зубов уже сочится яд,
Горит огнём и жаждет крови
Её остекленевший взгляд.
Но не она его сразила, –
В груди вскипела к жизни страсть,
Он поднял нож и, что есть силы,
Метнул в чудовищную пасть.
Удар бы отразился эхом,
Но нож ударил в пустоту, –
Лес отозвался диким смехом;
Лишь этот смех да сердца стук
В ночном безмолвии звучали,
Да скрип берёзки, словно стон,
И вдруг все звуки замолчали,
А Нику вновь опутал сон.
КОЛДОВСТВО
Когда же снова он очнулся,
От удивленья онемел:
Куда девался лес дремучий? –
Сосновый бор вокруг шумел.
Где бурелом, овраги, ямы,
Коряги, кочки, рой корней? –
Лесная светлая поляна
Ковром стелилась, а за ней
Белели стройные берёзы,
Шурша зелёною листвой,
Летали бабочки, стрекозы,
Трудились пчёлы, шмель лесной
Гудел, зависнув над цветами,
А где-то рядышком ручей
Журчал, укрывшись за кустами
От ярких солнечных лучей,
Но, ни людей и, ни избушки;
Он посмотрел по сторонам
И вдруг заметил, – на опушке
Мелькнул девичий сарафан.
Надежда сразу оживилась:
Никак поблизости жильё,
Не зря ж девица объявилась,
Глядишь, узнает у неё
Дорогу к князю, если знает,
А нет, тогда подскажет путь
И тот, кто рядом проживает,
Живет же с нею кто-нибудь.
Пока он шёл, в удачу веря,
Мелькнуло как-то в голове,
Что этот страх, старуха, звери
Ему привиделись во сне.
Но только правдою жестокой
Ночной кошмар возник опять,
Сверкнув в стволе берёзки тонкой, –
В ней нож торчал по рукоять!
И шорох облетевших листьев,
О чём-то страшном зашептал,
Но тут вдруг ветер взвился вихрем
И их по лесу разметал.
Раздался треск неподалёку, –
Там рядом девица прошла
И так, казалось, ненароком,
Его заметила она,
Но почему-то не смутилась,
Да и узнав, откуда, кто,
Всего лишь только удивилась,
Что он зашёл так далеко,
И тут же в гости пригласила, –
Перекусить и отдохнуть,
А по дороге расспросила
Куда он, Ника, держит путь.
И не успел он оглянуться,
Как перед ними вырос двор,
Вокруг которого тянулся
Высокий каменный забор;
За ним стоял красивый терем,
Что было странным для глуши,
Кругом всё чисто, в то же время
Нигде не видно ни души,
Лишь на шестке перед окошком
Три белых голубя сидят,
Да конь назойливую мошку
Хвостом гоняет от себя.
Хозяйка в терем пригласила,
В большую горницу ввела,
За стол накрытый усадила
И, сев напротив, налила
Ему напиток из кувшина,
Хваля его, как сбор лесной,
Что быстро восстановит силы
И даст душе его покой.
Притом так мило улыбалась,
Что он готов был сам с собой
Поспорить в том, что показалось,
А не ручаться головой,
Что видел он всего мгновенье,
Как что-то всыпала она
В одну из чаш и, без сомненья,
Её ему и подала.
Но, жаждой мучимый безмерно,
Он чашу принял и глотком
Её унял бы непременно,
А что с ним было бы потом
Едва ль узнал бы, – топот, ржанье
В доселе мёртвой тишине
Питьё на время задержали;
Хозяйка, сразу побледнев,
Метнулась зверем на подворье,
Её тревожный, злобный взор,
С каким она вернулась вскоре,
И быстро присмиревший двор
Вернули робкие сомненья, –
Теперь-то он рассудку внял
И быстро, улучив мгновенье,
Местами чаши поменял,
А для её успокоенья,
Тотчас из чаши и отпил.
Не зря она хвалила зелье:
Глаз, обострившись, уловил,
Что очи девы помутнели,
Лицо лишилось чистоты,
Пропал румянец, потемнели
И обострились все черты.
Не замечая изменений,
Девица повела рукой,
Сняла чудное ожерелье
И на столе перед собой
Его сложила, изгибая,
И пояснила, – перед тем,
Как отдохнёт он, погадает,
Откроет тайное в судьбе. –
Потом добавила с усмешкой,
Что удивит его она,
Но, чтобы всё прошло успешно,
Он должен выпить весь до дна
Её напиток, а иначе
Свой труд она потратит зря,
А знанье это много значит, –
Возможно, есть что потерять.
Не дав ни капли не пролиться,
Он выпил всё, – что за беда,
Его напиток у девицы,
А этот не несёт вреда.
ВЕДЬМА
Он пил и думал, что же дальше?
Ну, смог он чаши поменять,
А вдруг она заметит раньше,
Чем о судьбе начнёт гадать.
Поднял глаза, собравшись духом,
И ужаснулся! Где она?
Девицы нет, пред ним старуха –
Кошмар его ночного сна!
С едва заметным нетерпеньем,
Не глядя на него, она
Другую чашу, чашу с зельем,
Смакуя, медленно пила.
Допив, взглянула с оживленьем
Вокруг, на Нику. Ну и что?
Не появилось подозренье,
Что чашу выпила его?
Но, нет! – Она забормотала
На непонятном языке
И, под конец, захохотала:
<Теперь посмотрим, кто ты есть!>
И тут вокруг как ночь настала:
Ни стен, ни окон, – всё во мгле,
Вдруг ожерелье замерцало
И свет откуда-то извне
Сквозь этот полный мрак пробился;
Как под лампадою киот,
В дрожащем свете проявился
Таинственной пещеры свод.
В её углу глубокий старец
Сидел на низенькой скамье
И блики факелов мерцали
На длинном каменном столе.
А рядом, в чёрном одеянье,
С короной царскою в руках,
Застыл в тревожном ожиданье
Над древней книгою монах
И, судя по оружью, воин,
Он, видно, что-то в ней писал,
Но звук внезапный, или кто-то
Его, возможно, испугал.
Он ждал какой-то перемены
И получил. – Внезапно там,
Где были каменные стены,
Раскрылись тёмные врата
И бездной в воздухе пахнуло.
Тяжёлой поступью монах
Шагнул к вратам и… всё как сдуло!
Но прежде, чем в холодный мрак
Пещера снова погрузилась,
Внезапно вспыхнули огни
И человека осветили
Досель укрытого в тени.
Хотя он словно привиденье
И промелькнул едва-едва,
Но Ника вздрогнул, – в том виденье
Он, кажется, узнал себя.
Старуха тоже вся дрожала:
Вокруг неё произошло
Совсем не то, что ожидала,
Над нею подшутили зло.
Всё изменилось. Где богатство?
Где чистоты, порядка храм? –
Столы и лавки, всё убранство
Преобразилось в ветхий хлам!
Исчезла чудная картина,
От красоты осталась тень, –
Повсюду грязь и паутина,
Да гниль, да копоть чёрных стен.
Увидев то, что получилось,
Чем обернулась ворожба,
Старуха страшно разъярилась,
Зло заскрипело на зубах,
Из уст посыпались проклятья,
Затем старуху повело
Призвать на помощь все заклятья,
И тут-то зелье подвело, –
На это сил её не стало.
Старуха рухнула на стол,
Сверкнув глазами, застонала
И, захрапев, свалилась в сон.
А во дворе раздалось ржанье,
Как знак ему, – пора бежать,
Пока колдунью сны держали, –
Потом ему несдобровать.
Забрав у ведьмы ожерелье, –
Нехорошо, да не в укор,
Ведь жизнь стояла под сомненьем, –
Он тут же выскочил во двор.
Где двор широкий? Лес дремучий
Вокруг стеною обступал,
По грозовому небу тучи
С ужасным воем ветер гнал.
Под грохот грома с мерзким криком
Слетели вороны с шеста
И закружили перед Никой,
Завыли звери по кустам,
Деревья тяжко заскрипели,
В глаза сверкнула молний нить,
Как будто все вокруг хотели
Старуху-ведьму разбудить.
Его заметив, конь ретивый
Копытом в землю застучал
И вновь заржал нетерпеливо,
Но вскоре вместе с Никой мчал,
Как будто знал дорогу раньше,
Через дремучий тёмный лес
И уносил его всё дальше
И дальше от проклятых мест.
Когда же небо просветлело
А лес прозрачней, реже стал,
В душе у Ники всё запело;
И тут-то конь так резко встал,
Что Ника кулем повалился,
А конь немного постоял
И в лес понуро возвратился.
Тут Нику снова страх объял,
Забилось сердце, кровь застыла,
Тоска взяла, и вслед за ним
Он сам уже поплёлся было,
Не зная, чем и как гоним.
Но что-то вдруг его встряхнуло:
Превозмогая страх и боль,
Другая сила потянула,
Борясь с колдуньи ворожбой.
Где по тропинке, где по логу
Его едва ль не волоча,
Она неспешно, понемногу,
Но увела его от чар.
КНЯЖЕСКАЯ МИЛОСТЬ
Облепленный дорожной грязью,
Голодный и немного злой,
Он, наконец, явился к князю
И на вопрос, кто он такой,
Всё рассказал без принужденья
О доме, о себе самом,
Что знал от самого рожденья,
И о желании большом
Быть воином в его дружине,
Но юность, слишком гордый вид
Плохую службу сослужили:
Да будь он сложен, как Давид,
И то бы просьбою своею
Он не дождался бы добра, –
Прогнать его велели в шею,
Как попрошайку, со двора.
И княжью волю исполняя,
Холоп, по прозвищу Батог,
Подъехал, плёткою играя,
И, не раздумывая, в лоб
Ударил Нику, что есть силы.
Не боль сама, а стыд и гнев,
Поднялись, закипели в жилах,
И Ника, вспыхнув как в огне,
Сполна обидчику ответил:
С коня Батог слетел мешком,
А встал ли, Ника не заметил, –
Вскочил в седло одним рывком,
Да и помчался с ним на волю.
Но не прошло. Когда его
От неминуемой погони
Уж было спас ретивый конь,
Над ними, каркая над ухом,
Вдруг чёрный ворон пролетел, –
Конь на дыбы, заржал и рухнул.
На Нику тут же налетел
С десяток слуг, его скрутили,
Да так, что он дохнуть не мог,
Избили и в подвал спустили,
Закрыв на кованый замок.
Так в темноте, в подвале сидя,
Он день провёл, вдруг услыхал
У двери шорох и увидел,
Как чья-то тонкая рука,
Пощупав щёлку у порога,
Какой-то сунула предмет
И быстро скрылась, – видно строго
Следили княжеский запрет.
Решив, что вряд ли это снится,
Подполз поближе: там лежал
Едва завёрнутый в тряпицу
Кривой отточенный кинжал.
С большим трудом разрезав путы,
Он снова был бежать готов,
Но терпеливо ждал минуту,
Когда откроется засов.
Но тихо, полночь наступает;
Дверь не сломать, – пойдёт трезвон.
Глаза дремота закрывает;
И видит Ника сон – не сон,
Не наяву, но и не грезит:
В хоромах, в горнице пустой,
Сам князь сидит в богатом кресле,
В одежде, ясно не простой,
А в шитом золотом халате,
С каким-то гостем торг ведёт,
И речь о золоте, о плате
За что-то важное идёт.
Когда костлявый собеседник
Мешок тяжёлый достаёт
И сыпет звонкие монеты,
В нём Ника сразу узнаёт
Старуху мерзкую из леса
И тут же понял, – этот торг
Под звон монеты полновесной
Идёт, конечно, за него.
Колдунья чарами, обманом,
Заполучала в лес людей,
А нет, так просто покупала
И увозила их к себе.
ПОБЕГ
Под утро двери заскрипели:
То княжий прихвостень Батог,
Спускаясь в сумрак подземелья,
Переступал его порог.
В нём люто ненависть кипела, –
Не мог он юноше простить
Ни свой позор, ни Ники смелость
И шёл жестоко отомстить.
А Ника спящим притворился;
Холоп поближе подошёл,
Заметив путы, наклонился…
Но, что потом произошло
Не мог сказать – отшибло память,
Об этом только Ника знал,
Да чёрный ворон, только вряд ли, –
Он на болоте догнивал,
Не долетев к хозяйке-ведьме
С железом, колющим в груди,
Когда ещё раз, и последний,
Встал у Аники на пути.
Во многом девушка сенная
Могла признаться, но она,
О Нике с грустью вспоминая,
На звёзды глядя, у окна
Тайком вздыхала и молчала,
А, засыпая, на груди
Нить лёгких бус перебирала –
Знак первой, детской, но любви.
А Ника мимо сонной стражи,
( Потом, заслуженно вполне,
Наказан был жестоко каждый),
На том же самом скакуне,
Что был недавно под холопом,
Проехал тихо, а затем
Помчался бешеным галопом
Навстречу воле и судьбе.
Она ж за ним следила в оба.
Когда он к середине дня,
Не слыша за собою топот,
Умерил скорый бег коня,
Над ним неслышно чёрный ворон
Зловещей тенью пролетел,
Перемахнул через пригорок
И скрылся с глаз в тени ветвей.
Проделав путь совсем немалый,
Уставший конь в траве петлял;
Его одёргивая вяло,
Сам всадник грустно размышлял,
О том, куда его направить, –
Не спал он толком два-три дня,
Да ужин не мешало б справить,
Да накормить-поить коня.
Шагая медленно, быстрее,
Конь сам вдруг вышел на тропу
И побежал повеселее;
Крутой пригорок обогнул
И оказался аккуратно
На перепутье трёх дорог.
То, что одна ведёт обратно
Любой бы догадаться мог,
А вот куда ведут другие
Для Ники и его коня
Загадкой посложнее были,
Но не пустует же земля.
На счастье так и оказалось,
Вдали послышался рожок
И вскоре козы показались,
А с ними юный пастушок.
Одет он был немного странно,
В жару – и в шапке меховой!
Но Ника сам в одежде рваной,
Верхом на лошади чужой
Отнюдь не выглядел прекрасней,
И пастушку давать совет,
Пожалуй, было бы опасней,
Чем промолчать, не дать ответ.
Но, к удивленью, дружелюбно,
Совсем без страха пастушок,
(А от погони многолюдной
За свой совет и сам дружок
Мог пострадать), ему поведал,
Что две дороги, два пути
Ведут в одно и то же место,
Но вот до города дойти
Одной дорогою быстрее,
Чем по другой скакать верхом.
Кому короткий путь милее,
Кому и долгий путь в обход,
Минуя лес, куда дороже.
Мужик богатый и купец,
Да и бедняк, пожалуй, тоже
Не заезжают в тёмный лес.
И даже князь с дружиной верной
Давно не ездит напрямик, –
Не то дорога стала скверной,
Не то спокойствие хранит.
Откланявшись на добром слове,
Оставил Ника пастушка
Пасти скотинку в чистом поле,
А сам толкнул коня в бока
И бег его сквозь лес дремучий,
Не зная страха, устремил,
Ещё не зная, что за тучи
Опять сгущаются над ним.
А вслед ему рожок невинный
Вдруг по иному зазвучал,
В ответ в лесу заухал филин
Да ворон каркнул сгоряча.
РАЗБОЙНИКИ
Дорога по лесу петляла,
Лес становился всё темней
И тишина вокруг стояла,
Чем глубже, дальше, тем мертвей.
Но Ника дебрей не страшился,
Проехав не одну версту,
Вблизи речушки очутился,
Спустился к узкому мосту…
А там его уже встречали,
Как видно, знавшие о нём
Не хлебосольные сельчане,
А три разбойничка с дубьём
И, чтобы он не суетился
И не решился дать отпор,
Ещё и сзади навалился
Четвёртый или пятый вор.
Ну, что ж, судьба была в ударе, –
Опять не повезло ему, –
Пусть и не в княжеском подвале,
Но Ника снова был в плену.
Расположившийся привольно
В избе укромной атаман,
Добычей лёгкою довольный,
А, может, и, вводя в обман,
Казался добрым и радушным,
Ничем ему не угрожал,
И Ника, веря простодушно,
Всё о себе и рассказал.
Как и зачем он дом оставил,
Что с ним в пути произошло,
Как князь прогнать его заставил,
Как поусердствовал холоп
И как с ним Ника обошёлся,
Как он попался и бежал,
Но не сказал, как нож нашёлся,
И ожерелье замолчал.
Над чем главарь повеселился,
Над чем, так просто хохотал,
Один лишь раз насторожился,
Когда про ведьму услыхал.
<Ну, что ж>, – сказал он, успокоясь, –
<Князь на расправу очень крут,
Недолго быть тебе на воле,
Везде дружиннички найдут.
Назад в деревню не податься,
В чужие страны не уйти,
А, значит, некуда деваться,
Как не в разбойнички идти.
Сказать по правде, наша доля
Совсем, дружочек, неплоха –
Живём, не тужим мы на воле
И спину нам не гнёт соха.
И труд-то наш совсем несложен,
А каждый день и сыт, и пьян,
Удача где, где Бог поможет,
Вот как сегодня дал коня,
А если и загубим души,
То Бог, надеемся, простит, –
За них помолимся, отслужим, –
Одно другому не вредит>.
И рассмеялся: <Эй, Гаврила,
Подай-ка нам того винца,
Каким судьба нас одарила,
Послав заморского купца>.
Но Ника этих слов не слышал,
Не без причины задремал,
Проспал и то, как кто-то вышел
И по дороге ускакал.
ЗАПАДНЯ
Но вот когда совсем стемнело,
Его как будто кто толкнул.
Открыл глаза. Свеча горела,
Все в доме спали, но в углу,
Как только он зашевелился,
Ему послышался смешок.
Вглядевшись, Ника удивился:
То был знакомый пастушок.
Пришлось и больше удивиться,
Когда парнишка шапку снял, –
Была молоденькой девицей,
Тот, кто мальчишкой в свете дня,
Почти шутя, его обставил.
Поправив косу на плечах
И, пальчик свой к губам приставив,
Чтоб он случайно, сгоряча,
Не зашумел и ни Гаврилу,
Ни атамана не задел,
Она к себе его манила,
Давая знак, чтоб не робел.
Когда он подошёл поближе,
Смущаясь, за руку взяла,
Шепнула, чтобы шёл потише,
И за собою повела.
Не дожидаясь ночи длинной,
Опустошив кувшинчик свой,
В сенях, в парах купаясь винных,
Храпел разбойник молодой;
А во дворе луна проснулась, –
День уступил свои права.
Девица к Нике обернулась
И вдруг, внезапно обняла,
Со всею силою прижала
Его к себе, к своей груди,
И жарко, жарко зашептала,
Что виновата перед ним:
Она разбойникам служила,
И за дорогою смотреть
В её обязанность входило,
А он в расставленную сеть
Легко, как многие, попался:
Игрою хитрой на рожке
Им знак особый подавался,
Чтоб знали, кто и едет где.
Проезжим вслед она играла,
Пока не скроются из глаз,
О них она не волновалась,
Но почему-то в этот раз,
Ей вдруг мелодию другую
В душе хотелось заиграть,
И не весёлую какую,
А погрустить, потосковать.
И сердце вдруг затрепетало,
Когда услышала она
Из разговора атамана,
Что участь Ники решена:
Он завтра князю будет продан
За два мешочка серебра,
А тот в делах такого рода
Ни разу не жалел добра.
Она за Нику попросила,
Но атаман, её отец,
Не стал и слушать, деньги – сила,
Он к ним жаднее, чем купец.
Вот тут сердечко и забилось,
Тогда она и поняла,
Что в Нику, кажется, влюбилась
И, что спасти его должна.
Со зла она плеснула зелье
В кувшин с вином, – не стоит ждать,
Когда начнётся пробужденье,
Обоим надо им бежать.
В лесной глуши, неподалёку,
Живёт знакомая одна,
Никто не знает к ней дорогу,
Но с вестью голубя она
К старушке загодя послала,
И вот её-то верный конь
Их отвезёт туда сначала,
Где он опасность переждёт.
<А там ищи, как ветра в поле,
Направишь дальше ты коня>, –
Она всплакнула поневоле, –
<Уже, наверно, без меня>.
Вокруг почти совсем стемнело, –
Не время было рассуждать,
А рядом конь стоял без дела.
Когда же стало рассветать
И все разбойники проснулись,
Беглец давно уж был таков, –
Травой высокой затянулись
Следы людей, следы подков.
А в это время у избушки,
Где даже зверь не проходил,
И Ника с девицей-пастушкой
С коня уставшего сходил.
Войдя в избушку без утайки,
Они нашли её пустой,
В лесу была, видать, хозяйка,
Но ждал гостей накрытый стол.
Они хозяйку подождали,
Но голод ясно брал своё,
И яства тоже убеждали
Не ждать до вечера её.
Не удержалась и девица,
Хозяйкой встала у стола
И предложила подкрепиться,
Ему и кубок налила.
Сама же пить вина не стала:
Девицам зелена вина
Пригубить даже не пристало, –
Смеясь, напомнила она.
А за едой да разговором
И время быстро потекло,
Забыли про хозяйку скоро,
А тут её и принесло.
Вот тут-то Ника испугался
И не на шутку – добела:
Хозяйкой, кто бы догадался? –
Колдунья старая была.
Опять попался он в ловушку,
Подстроен был его визит,
То подтверждал и смех пастушки,
И ведьмы зло-довольный вид.
Всё видя, разумом владея,
Ничем он ведьме не грозил, –
В вино подмешанное зелье
Его совсем лишило сил.
ЛОГОВО ВЕДЬМЫ
Колдунья это тоже знала,
Безумно радуясь тому,
Что ожерелье вновь держала
И не уйти теперь ему.
Неведомая Нике сила
Опять в руках её была,
А с этой силой и творила
Колдунья чёрные дела.
Но прежде, чем за Нику взяться,
Она была ещё должна
Сполна с пастушкой рассчитаться, –
Мешочком золота она
С ней поделиться обещала.
Но только прежняя цена
Девице показалась малой,
Хлебнув для храбрости вина,
Пастушка тут же запросила
В придачу шубу, но карга
Сначала с ней не согласилась,
Мол, шуба слишком дорога,
Чтоб ею просто так кидаться, –
Не за горами и зима, –
И вдруг решила не считаться,
Три шубы сразу принесла:
Собачью, заячью и рысью, –
Любую можешь выбирать.
Пастушка тут же, с детской прытью,
Пустилась шубки примерять.
Старуха молча наблюдала:
Пастушке рысья шла к лицу, –
Глаза приятно выделяла.
<В ней и покажешься отцу>, –
Колдунья весело сказала, –
<Жаль не вблизи, издалека>.
Потом под нос забормотала
И чем-то брызнула слегка
На удивлённую девицу.
Пастушка опустилась вниз,
От глаз её пытаясь скрыться,
И, взвизгнув, обратилась в рысь.
Колдунья тоже что имела,
Купаясь в девичьих слезах, –
Невероятно молодела
У Ники прямо на глазах.
Преобразившаяся ведьма,
Девицу выгнала во двор,
А Ника ждал в оцепененье
Себе ужасный приговор.
Но ведьма с этим не спешила,
Её захотелось вдруг понять,
Что в нём такого, что за сила
За ним стоит, ведь убежать
От чар её, кто б ни пытался,
За много лет никто не мог,
А этот словно издевался,
Ещё и камень уволок.
Колдунья снова разложила
Перед собою на столе
Всё то, что верно ей служило,
Что помогало в колдовстве,
И к чародейству приступила:
Над Никой, проведя рукой,
Свои заклятья говорила,
Плескала зельем и водой,
Огнём и молнией сверкала,
Чудовищ, духов на него
Из преисподней вызывала,
Но не добилась ничего.
Тогда колдунья знать не знала, –
Её же старое кольцо,
Что прятал он, и охраняло,
Предупреждая колдовство.
А ведьма всё сильнее злилась,
В конце концов, махнув рукой,
Она куда-то удалилась,
Захлопнув двери за собой,
Но то, что ей подспорьем было,
Вернее, главным в колдовстве,
Про ожерелье и забыла,
Лежать оставив на столе.
Но Ника этого не видел,
За эти дни хлебнул он бед
Таких, что у колдуньи сидя,
Не знал, живёт он, или нет.
Очнулся он: чадит лампада,
Колдунья дремлет у стола,
А перед нею книг громада,
В которых, видимо, она
Заклятья новые искала,
И неприятный холодок
По коже пробежал сначала
При мысли, что судьба его,
Как и судьба других невинных,
Увы, уже предрешена:
В колдунье он узнал княгиню,
Но что задумала она?
Потом и окатило жаром:
Княгиня в книгах колдовских
Копалась, видимо, недаром
И про кольцо узнала в них.
Оно ей вновь принадлежало
И поневоле силам зла
Служить, как прежде, продолжало.
Колдунья старая была
Такому чуду слишком рада, –
Ещё бы, вновь вернулись к ней
Кольцо и камень, и наградой
За треволненья этих дней
Мальчишка дерзкий оказался,
Тот самый, из прошедших лет, –
Два раза он уже встречался,
И оба стал причиной бед.
На этот раз она надёжно
Обезопасила себя, –
И шевельнуться он не может
Не то, что вздумать убежать.
Но, подавив в себе желанье
Весь яд немедленно излить,
Она хотела все страданья,
Какие мог вообразить
Её коварный, извращённый
И воспалённый злобой ум,
Продлить и казнью изощрённой,
Ещё невиданной в аду,
Самой сначала насладиться,
Насытить душу видом мук,
А после с адом поделиться
В обмен на молодость, и тут
Она так сильно размечталась,
Что не заметила сама,
Как с этой мыслью оказалась
Вдали всего, – в объятьях сна.
На счастье Ники, сон старухи
Ослабил силу колдовства,
И пусть ещё дрожали руки,
И тело слушалось едва,
Но жажда жизни побеждала,
Ум лихорадочно искал
Какой-то выход, – очень мало
Рок на раздумье отсчитал.
РАСЧЁТ
И тут он вспомнил, что колдунья
Неспешно роясь в сундуке,
Обратно золото пакуя,
Богатый меч в своей руке
Совсем недолго, но держала.
Ну, что ж, ей голову снесёт
Скорее он, чем мерзким жалом
Она хоть звук произнесёт.
Путь к цели был не слишком сложен,
И вот он меч! В его руках!
Но предал лязг проклятых ножен,
Проснулась ведьма, только страх
В её глазах недолго бегал, –
Надёжно ад её хранил, –
И, не задумываясь, ведьма
Одним движением руки
Каким-то знаком оградилась
И тут же, прямо на глазах,
Не то сквозь землю провалилась,
Не то скользнула в небеса.
Но напряженье колдовское
С ней не исчезло, ведьмы след
Повсюду чувствовался в доме,
Он затаился, даже свет
Поблек, от взгляда укрывая
Всё, что внимание привлечь
Могло, о ней напоминая,
Но только не тяжёлый меч.
А даже ослабевший воин,
Его почувствовав в руке,
Сильней, решительнее вдвое,
Чем полный сил, но налегке.
И Ника не пустился в бегство, –
Её богатство, сундуки
И всё бесовское наследство:
Коренья, травы, порошки,
Настои, яды, амулеты,
Лягушки, змеи, пауки,
Живьём и мумии, скелеты,
Бутыли, склянки, коробки,
Записки, книги колдовские, –
Всё это твёрдою рукой
Без сожаления рубилось
Под стоны, скрежет, визг и вой,
А что и прямо в печь летело,
Где, окруженное огнём,
Кидалось искрами, шипело,
Трещало и сгорало в нём.
И с ожерельем тоже сталось, –
Всё разрубалось на куски,
Лишь странный камень в нём ни малость
Не пострадал, но он один.
Но, только взял он в руки камень
Весь дом ужасно задрожал,
Раздулось, загудело пламя,
В трубе завыло, дым и жар
Наружу вырвались сквозь щели,
Заслонка с петель сорвалась,
Захлопнулись со стуком двери,
Закрылись ставни, свет погас
И пламя с треском заплясало
По всей избе. В огне, в дыму
Сгорел бы Ника, если б стал он
Ломиться в дверь, но он к окну
Решил пробиться: выбив раму
И ставни в щепки разнеся
Своим мечом одним ударом,
Но мощным, со всего плеча,
Успел он, лишь за миг единый,
Как крыша рухнула и в дверь
Копьём ударило стропило,
Пролезть в проделанную щель.
Теперь, когда он был на воле,
И выбор сделан был давно,
Его ждала другая доля,
Иная жизнь и путь иной,
А горечь новых испытаний,
Гоненья, голод, тяжкий труд,
Обман друзей, врагов вниманье
Его обратно не вернут.
Пусть мысль была и не великой,
И не страдала новизной,
Но, ободрённый ею, Ника,
Оставив за своей спиной
Горящее гнездо колдуньи,
Спешил по молодости лет
В дорогу очень непростую:
Увидеть мир, объехать свет!