ПОВЕСТЬ ВОСЬМАЯ
ИСПОВЕДЬ
СКИТАЛЕЦ
Заря вечерняя пылала,
В траве холодная роса
Её огни в себя вбирала
И отражала в небеса.
Со стороны пустыни знойной,
Навстречу пламени зари
Брёл по степи почти покойник, –
Худой и немощный старик.
Кто мог такого в путь отправить?
Как занесло его сюда?
И что могло его заставить
Идти неведомо куда?
Здесь нет дорог и нет селений,
Здесь, как в заброшенной глуши,
И день идёшь, и два, неделю, –
Не встретишь ни одной души.
И вдруг старик остановился,
Приставил щуплую ладонь
К своим глазам и изумился:
Чудесный, нет, волшебный конь
Ему привиделся. – Природа,
Какой бы мудрой не была,
Создать коня такой породы
Одна, конечно, не могла.
Но что он делал тут? Невольно
Старик нашёл тому ответ:
У ног его убитый воин
Лежал, раскинувшись в траве.
В его спине стрела торчала
И он, казалось, не дышал,
О чём и думалось сначала,
Но, видно, добрая душа
Расстаться с телом не хотела
И издала чуть слышный стон,
Когда старик приподнял тело.
Но дальше был бессилен он
И делать что, не знал, конечно,
Что толку в бормотанье слов:
<Прости мне немощь, друг сердечный,
Мне не поднять тебя в седло
И помощь не найти, – откуда
Ей взяться здесь, в степи пустой,
Где и зверька-то встретить – чудо,
Здесь даже дождь идёт сухой>.
Но чудо всё-таки свершилось,
Пал на колени верный друг
И лег на землю. Через силу
Старик втащил ему на круп
Почти безжизненную ношу
И терпеливо подождал,
Пока лежавший конь не ожил
И снова на ноги не встал.
Старик ему погладил холку,
Похлопал ласково рукой
И, потянувшись за котомкой,
Сказал ему: <Теперь домой
Вези израненного друга,
А там, Бог даст, беднягу мать,
Жена, сестра или подруга
Сумеют на ноги поднять>. –
И продолжал по-стариковски,
Не то с конём, не то с собой, –
<Тебе найти дорогу просто,
Ведь ты, дружочек, не такой
Как все лошадки, это ясно,
А мне ещё шагать, шагать
К родной сторонке, и напрасно
Не будем времени терять>. –
Он снова взялся за котомку, –
Не тут-то было, не далась,
Она с землёй, с травою тонкой,
Казалось, намертво срослась.
Старик сначала не поверил,
Решил, что просто ослабел,
И, подождав, себя проверил
И тут же весь похолодел
От жуткой мысли: <Неужели
Ошибся он, поверив сну,
И та свеча в его пещере
Зажглась совсем не потому,
Что, наконец, пришло прощенье,
Хотя с трудом поверить мог,
Что за такие прегрешенья
Его простить захочет Бог>.
Он знал, что даже муки ада
Могла принять его душа
И смерть была б ему наградой.
И вот, к родной земле спеша,
Прошёл он знойную пустыню,
И много дней в степи глухой,
Чтоб дома, а не на чужбине
Найти своим костям покой.
Но оказалось знак в дорогу
И этот странный вещий сон
Определили на подмогу, –
Спасти от смерти должен он
Того, кто жив, но безнадежен. –
Он снова глянул на коня
И на того, кто все надежды
На искупление отнял.
Смирившись, лоб ему потрогал,
Поправил локон впереди,
Одежду распахнул и вздрогнул,
Увидев что-то на груди.
Стоял задумчиво и долго;
<Ну, что ж, дружок>, – коню сказал, –
<Пойдём со мной>, – поднял котомку
И в путь обратный зашагал.
Заря на небе догорала,
Но серебристая луна
Ночную темень разгоняла
И незаметно вслед плыла.
Никто уже не знает боле,
Как шли они и сколько дней, –
Трава за ними встала в поле
И скрыла след их от людей.
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
И днём и ночью за Аникой
Старик ухаживал, как мог,
Сначала из груди пробитой
Стрелу проклятую извлёк,
Промыл и обработал раны,
Потом три дня в горах ходил,
Где собирал коренья, травы,
И их настоями поил,
А к тяжким ранам делал мази,
Стирая корни в порошок,
Чтоб кровь очистить от заразы,
Хотя и мало верил в толк
Своих, увы, немногих знаний
В делах знахарства, но они,
К его смущённому признанью,
Совсем не так уж плохо шли.
Смерть не ушла, но отступила
Была надежда, что уйдёт,
Когда горячка, что свалила,
От этих средств совсем пройдёт.
Так и случилось, бред и буйство,
В душе Аники улеглись,
Всё чаще приходил он в чувство,
Стал лучше есть и больше пить.
И только слабость не давала
Ни говорить, ни понимать,
Когда же и она пропала,
Вопросы стали возникать:
<Как оказался он в пещере,
Где постоянно полумрак?
Что за старик? По крайней мере
Хотелось знать, он друг иль враг?
Какой язык ему послушен?
Каким он молится богам?
И разум так ли верно служит, –
Уж больно стар он, – по годам
Ему, должно быть, лет за двести,
Подуешь – кости зашуршат
Да и рассыплются на месте.
В чём только держится душа?
В углу на камне стопкой книги,
Кругом коренья, связки трав
И здесь же тяжкие вериги.
Кто он? Послушник? Знахарь? Маг?
А где мой меч, где лук и стрелы?
Где кони? Где мой вороной?>
Но вот спросить, пока не смел он, –
Старик, казалось, был немой.
День на другой, как бублик в связке,
На третий, пятый походил, –
Старик менял ему повязки,
Давал настой, кормил, поил.
Аника быстро поправлялся,
Набрался сил, уже ходил,
Проститься скоро собирался,
И тут старик заговорил:
ОТШЕЛЬНИК
<Я знаю кто ты и откуда,
И даже то, чего мне ждать,
Когда, поправившись, отсюда
Уйдёшь ты дальше жизнь пытать.
И ты, конечно, знать желаешь
К кому и как сюда попал.
Здесь тайны нет, ты всё узнаешь,
Всё, кроме имени врага.
Сюда тебя едва живого
Твой добрый верный конь и я
Доставили по воле Бога,
И жив, заслуга не моя.
Но здесь не место человеку,
Не потому, что это глушь:
Здесь место проклятых навеки –
Обитель Непрощёных Душ.
Здесь в глубине горы веками
Лежат забытые людьми
Останки тех, чьё сердце – камень,
Чьи души шерстью обросли.
И я один из них и тоже
Забытый Богом и людьми
Приду к концу на этом ложе
За то, что в жизни сотворил,
И буду тлеть непогребённым,
Пока не выбросит мой прах
Другой, такой же Непрощёный;
Кому и я ни друг, ни враг,
А так, никчёмное созданье, –
Грязь на дороге, та же пыль,
Что в глубине пещеры дальней
Тысячелетия лежит,
И над которой души стонут,
Взывая тщетно к небесам,
Но чьи мольбы в проклятьях тонут
На справедливости весах.
А что душе несчастной надо?
Веселья? Кладбища покой?
Свобода – вот её отрада.
Бог сотворил её рабой
Не суть какого, важно – тела,
С его желаньем пожирать
И наслаждаться между делом.
И эту цепь не разорвать,
Пока оно не станет прахом,
Но и тогда решает Бог,
Что заслужила, – жизнь во мраке,
Или вселенная у ног.
Но, вот ещё, я видел камень,
Что спрятан на твоей груди,
Не просто он привлёк вниманье, –
Я свет увидел впереди.
А загорелось это пламя,
Когда я мысленно связал
Свои дела, свои деянья
С тем, что в бреду ты рассказал.
В твоих руках большая сила,
И может множество добра
Она бы людям приносила,
Не будь в ней скрыто столько зла.
Едва ли можешь ты представить,
К какой неслыханной беде
Ведет несчастных этот камень,
Судьбой доставшийся тебе.
Он открывают тайны мира,
Но среди избранных людей,
Которым тайны знать по силам,
Всегда отыщется злодей,
Прикрытый маской аккуратной,
И он-то, обретая власть,
На этот мир тысячекратно
Обрушит зло и выльет грязь>.
ПРОКЛЯТЬЕ
<И я, к несчастью, прикоснулся
Однажды к этой тайне тайн
И проклял всё, когда очнулся,
Теперь меня не то, что рай,
А ад не ждёт за злодеянья.
Всё то, что людям я принёс,
Все их ужасные страданья,
Всю боль и кровь, всё море слёз
Я обречён носить с собою
Не зная отдыха и сна,
Всё это зло передо мною,
Им день и ночь душа полна.
О, как душа моя устала,
И смерти нет мне, но теперь,
Когда судьба тебя послала,
Надежды приоткрылась дверь.
Тот, кто сюда меня направил,
Сказал, что буду я прощён,
Когда на место встанет камень.
Давно уже потерян счёт
Годам, векам, тысячелетьям
Невиданных, ужасных мук,
И вот недавно в этой келье
Свеча зажглась сама и вдруг,
И я подумал: <День желанный
Пришёл, все муки позади>. –
И голос в тишине пространной,
Казалось, подтвердил: <Иди!>
И я пошёл, но путь мой дальний
Был освящён лишь до тебя, –
В степи иллюзии пропали,
Не получил прощенье я.
Но пусть душа моя как прежде
Под тяжким гнётом всякий час,
Но всё же слабую надежду
И мне оставили свеча:
<Когда на место камни встанут
И Зло само в короне той,
На троне вечности воссядет,
Тогда и обретут покой
Навеки проклятые души
И в их числе душа твоя>. –
Так тени мне шептали в уши.
Когда сюда вернулся я.
А кто бы в этом усомнился, –
Ты можешь камень отнести,
Туда, где раньше он хранился,
И души грешные спасти.
Там в глубине пещеры старой,
За толстой каменной стеной,
Откуда и берёт начало
Ручей с волшебною водой,
Есть Тронный Зал и там на троне
Должна лежать, но не лежит
Великолепная корона,
А камень ей принадлежит.
Но я не знаю, как пройдёшь ты,
В пещеру Духов хода нет,
Закрыт навеки он, поскольку
Известен людям стал секрет>.
< Постой, старик, но за словами
Скрываться может просто бред,
Ну, чем так страшен этот камень,
Я от него не видел вред.
Напротив, камень не однажды
Меня от смерти избавлял,
И не однажды в час ужасный
Врагов в виденьях представлял>. –
<Всё это так>, – старик ответил, –
<А твёрдо ты уверен в том,
Что сам душою будешь светел,
Что в ней уже не зреет зло?
Уверен ты, что красотою
Тебе твой разум не смутят,
Глаза не скроют пеленою,
А сердце в лёд не обратят?
И чтобы в этом убедиться,
Нелишне знать тебе о том,
Как очень просто стать убийцей,
И страшным зверем стать потом>.
РЕГИНА
<За что так страшно я наказан?
За то, что проливал я кровь!
За то, что задушил свой разум,
Исчадью подарив любовь!
Мы жили на краю пустыни,
На склонах гор пасли овец,
Коней, верблюдов разводили, –
Так жили деды и отец, –
Мы проводили караваны
Через пустыни, между гор,
Как водят их в чужие страны
Отцы и деды до сих пор.
Я первым был в моём селенье,
Красив и молод, – в схватках я
Любого ставил на колени,
Любого объезжал коня.
При мне все девушки краснели,
Смущались, опускали взор,
Как мотыльки на свет летели,
Ласкались, говорили вздор,
Но я в ответ лишь унижал их,
Душа была к ним холодна,
Их слёзы только раздражали,
Пока не встретилась она.
Одни глаза её увидел,
И самого забила дрожь, –
Кто пел любовь, но не Регине,
Тот пел заведомую ложь.
Её краса, очарованье,
Её улыбка, гибкий стан,
Одно мгновение свиданья
С ума сводили, разум стал
Рабом любовного пожара:
Всё, чем я жил и чем дышал,
Чем дорожил, затмили чары, –
Я ей теперь принадлежал.
Но долго гордой, непреклонной
Со мной Регина не была,
На встречи с нею благосклонно
Смотрел и брат её, Джаффар.
Она и брат чужими были
В моём краю, а их отец,
С чего-то все предположили,
Был разорившийся купец.
Всё было ложью, и на деле
Их не нужда к нам привела, –
Они скрывались и хотели
Продолжить здесь свои дела.
Они всегда разбоем жили,
Как жили дед их и отец,
И к ним топор бы приложили,
Когда поймали, наконец,
И казнь была бы справедливой,
Но плохо знал их скорый суд,
Не знал он, что по Чёрным Книгам
Их обучали колдовству.
Наутро казни многолюдной,
Перевернув тюрьму вверх дном,
Они нашли её безлюдной,
А стражу, спящей вечным сном.
Во все концы ушла погоня,
Но это был напрасный труд,
Сменив обличье, нам на горе,
Они уже селились тут.
Купили дом, обосновались,
Но приготовившись к делам,
Из-за чего-то разругались,
Не поделили что-то там,
Как я узнал потом корону –
Добычу или чей-то дар,
А вскоре после этой ссоры
Исчез в безвестности Джаффар.
Но он один её покинул,
С ней оставалась пара слуг:
Один с умом наполовину,
Другой был к людям слеп и глух, –
Ни в бедах не помог ни разу
И ни одной мольбе не внял,
Одной Регины он приказы
Беспрекословно выполнял.
Никто в их дом без приглашенья
Не мог войти, ни друг, ни враг,
Всех избавлял от искушенья
Своим мечом их верный раб>.
ПАДЕНИЕ
<Регина очень долго злилась,
Меня из дома прогнала,
Но вскоре резко изменилась
И снова ласковой была.
Хотя она была колдунья,
Но брат-то тоже был колдун,
И всё же кое-что придумал
Её коварный дерзкий ум.
За ворожбой она узнала,
Где спрятан тот бесценный дар,
И в путь меня за ним послала
Туда, где царствовал Джаффар.
Напрасно времени не тратя,
Через пещеры к алтарю
Проник я с помощью заклятий,
И там увидел цель свою,
Но только выйти с ценной ношей
Оттуда мне не удалось.
Я смерть почувствовал кожей,
Корону бросить мне пришлось, –
Со всех сторон смыкались стены, –
То возвращались Духи Гор,
Но вырвал камень я бесценный,
Из-за которого пришёл
Рискуя головой своею,
И еле проскочить успел
Под закрывающейся щелью,
Лишь чудом оказавшись цел.
Напрасно мнил я, что награда
За этот камень и за страх, –
Моя любовь, моя отрада
Теперь уже в моих руках.
Но, что душа быть может чёрной,
Ум хитрым, скользким, как змея,
А сердце каменным и злобным,
Не мог тогда представить я.
В ответ на просьбы и лобзанья
Я получил холодный душ, –
Прямое, грубое признанье:
<Зачем мне нужен нищий муж?
Здоровье, сила – не богатство,
Ты беден, разве, что не гол,
А чем же бедность лучше рабства?
Ты хочешь завести свой дом,
Чтоб разводить в нём новых нищих,
А после с дряхлою женой
Просить у всех кусочек пищи?
Я не смирюсь с такой судьбой!
Я быть хочу богатой, знатной,
Хочу быть вечно молодой,
А если это непонятно,
То пропади ты с глаз долой!>
Потом и прямо указала
На проходящий караван:
<Вот, где богатство>, – мне сказала, –
<И, если б он достался нам,
Пожалуй, стала бы твоею.
Что взять его мешает? Честь?
Плесни в колодец это зелье
Да и сочти, что это месть
Тем, кто купается в богатстве,
Добытым не своим трудом,
А ты лишь хочешь отыграться
За всех, обманутых купцом>.
Безумец! Страсть ли, колдовство ли
Определили выбор мой,
Своей ли, не своею волей,
Но я решился на разбой!
И с этим самым караваном,
Нанявшись к ним проводником,
С её напутствием коварным,
Я в ад пустился прямиком.
Но лишь у третьего колодца
И на четвёртый день пути,
Когда все прятались от солнца,
Я силы смог в себе найти
Разбавить воду этим зельем,
И то лишь только потому,
Что страсти гибельной виденье
Предстало словно наяву
И мне напомнило, что долго
Не будет ждать меня она,
Не видя никакого толка,
И срок до вечера дала.
А мог ли кто коварство ведьмы
Когда-нибудь предусмотреть? –
Ей приготовленное зелье
Несло купцам отнюдь не смерть! –
Они и стража только спали,
И я, трясясь, а не дрожа,
В ближайшего, не выбирая,
Закрыв глаза, вонзил кинжал.
Услышав стон, при виде крови,
Впервые пролитою мной,
Я обезумел, – страшной бойней
Стал самый первый мой разбой.
За ним другой был, там и третий,
Я жертвы больше не считал,
И для людей не просто зверем,
Для всех чудовищем я стал.
К её ногам свою добычу
Я, как собака, приносил,
Взамен униженно, привычно
Любви и нежности просил.
Но, как и прежде, всё напрасно,
Таков был, видно, мой удел.
И вот настал тот день ужасный
Когда и мне пришёл предел>.
ПОСЛЕДНЯЯ ЧЕРТА
<Давно ей было всё не в милость,
И днём, и ночью, день-деньской,
Она копалась в Чёрных Книгах
Да и глядела в камень свой.
Всё в доме пропитала чадом,
Сжигая травы, кости, жир,
И, наконец, нашла, что надо:
Как ей составить эликсир.
В тот день, сгорая нетерпеньем,
Она сама пришла ко мне,
Сказав, что наступило время,
И силу всей любви моей
Она проверит испытаньем:
Исполнить должен буду я
Её последнее желанье,
Тогда она навек моя.
Но я давно уж был согласен,
На всё, что скажет мне она,
И как приказ был не ужасен,
Он не лишил меня ума.
Давно уже погасло пламя
Разумной мысли – божий дар,
А сердце превратилось в камень.
Я был рабом и взял кинжал.
Но в дом вошёл, дрожа всем телом,
И вышло всё совсем не так,
Как эта фурия хотела, –
Кинжал застыл в моих руках
И кровь остановилась в жилах.
Ведь мать-старуха поняла,
Что смерть пришла к ней в виде сына,
Она сама кинжал взяла
И в грудь его себе вонзила,
И, сердце вырвав из груди,
Его мне в руки положила.
Пусть всё осталось позади,
Но, как и что её подсказало,
Кто мог до сердца донести,
Что эта ведьма приказала
Его горячим принести?
Что дальше, помню, как в тумане,
Возможно, что сошёл с ума.
Я шёл, шатаясь словно пьяный,
Хотя и в рот не брал вина,
Назад к Регине и споткнулся,
Упал и сердце уронил.
И тут весь мир перевернулся,
То было выше всяких сил,
Страшней чем ад, чем Голос свыше:
Заговорило вдруг оно!
< Ты не ушибся>, – я услышал, –
<Тебе не больно, мой сынок?>
О, если б небо обвалилось
И расступилась бы земля!
Передо мною вдруг открылось,
Каким чудовищем стал я!
Что сделал я с самим собою?
Как дал я разуму уснуть?
Как ведьма справилась со мною
И завела на страшный путь?
И в мире нет таких страданий,
И не найти ни слёз, ни слов,
Ни мук, ни страшных испытаний,
Чтоб искупить всё это зло>.
Оставив тягостную повесть,
Старик внезапно замолчал.
Скорбеть? Жалеть его? А совесть?
Никто такого не прощал.
Да в ней старик и не нуждался,
Что жалость? – Так, самообман,
Одно притворство и жеманство.
Старик прекрасно это знал
И потому, поднявшись, вышел,
А может быть, желая снять
Ту напряжённость, что сложилась,
На время на раздумья дать.