Я ломаю плотный стержень. Он прямой, шероховатый. Колет руки и
сиропом сладко-горьким раны жжёт. Волдыри. Болят ладони. Полость
стебля. Вижу – вата. Вата – снег, но осязаю – это губка, это воск.
Всё, скручу сейчас корзинку, что поникла и к Востоку устремила
взгляд кургузо, антрацитом вдаль смеясь. Замерев в поклоне низком
и застыв заиндевело, просыпая соты-трубки изнутри головки
в грязь.
Вспоминаю... Облетает обрамляющий венец. Он ловил движенье Солнца!
Желтой пляскою сердец полыхал. Пусть пустоцветно, за светилом верный
лик поворачивал, приветно, правду жизни в этот миг ощущал. Горячий
трепет был ему необходим, как шальной и глупый ветер, как и летние
дожди.
А теперь стоит, растрёпа. Сердцевидные листы стали бурыми как ветошь.
И шершавые штрихи прочертили, насыщаясь, по корзинке воробьи, завершив
портрет. Исчерпан в дыме мелкой шелухи.
Я ломаю жесткий стержень. Позолота нынче – тлен. Семена. Осталось
мало. Грызть и лущить? Насовсем потеряется для Солнца золотой Гелиотроп.
Запущу по ветру семя. У судьбы – немало троп.