В душе сегодня снег легко лежит на ветках.
Так много веток тонких, все совсем в снегу...
Об этих женщинах и русских, и советских
о петербурженках, я тоже не могу,
ни толком рассуждать, стишки кидая складно,
сквозь слезы не проходят мысли вслух...
Так много девушек хорошеньких и ладных,
а нет прекрасней питерских старух...
Земли касаясь только кончиками пальцев,
длиннющей юбкой в пол, в асфальт, в пыли,
в непостижимом для земли и неба танце
летели блузы и подолы пыль мели...
Ферзи! Спина струной, резиновые боты,
весенний невозможный птичий грай.
Шестидесятые, Вселенские Субботы,
до Серафимовского двойка шел трамвай.
Еще в Таврическом: легчайшей кистью узкой,
величественным жестом Беломор
испрошен, благодарность по-французски,
и чистым русским матом разговор.
Они ушли, нет больше Беломора,
но Беломорканал остался, и как раз
все так же нужен для страны, как в спорах
необходимы черный юмор и сарказм.
Есть лица как магнит, замрешь и встанешь,
взгляд мАнит и манИт, и не понять,
такое знать и видеть для меня лишь?
Все чувствуют, вот соль земли и Знать?
Но чудо превращений душу щемит,
все-все, притянутые зовом в Петербург,
все как один старушкой совершенно
восторженной вспорхнут когда-то, вдруг.
Внезапный вылет прямоты походки,
прорыв и мировых, и личностных границ,
судьба вразлет и птичий век короткий,
немая участь стихоплетиц-стихоптиц.
Мы - этот город, этот миг, день каждый труден,
мы - эта серость, этот холод и гранит,
блаженны странные, их Царствие пребудет,
особенно старушек Бог хранит.