Много сказок я знал, только все позабыл давно.
Велика ли беда – эта жизнь сочинит ещё.
На полотнище ночи белеет луны пятно.
Sleep, my baby, calm down, слезинки утри со щёк.
Золотится неоном Big Apple, запретный плод –
Так и просится в руки, скорее сорвать маня.
Оттого и улыбчив, my baby, Чеширский Кот,
Что ему наши тёмные души – яснее дня.
Он-то помнит, my baby, все правила той игры,
Он-то помнит, my baby, что были детьми и мы,
Измеряли бесстрашно глубины любой норы,
И у времени брали, не глядя, года взаймы.
Это было, my baby, сто тысяч веков назад.
Время стёрло давно со спины рудименты крыл –
Забывает пути в потайной вандерлендский сад
Тот, кому этот город однажды глаза раскрыл.
Этот город немыслимо стар, точно вечный жид,
Этот город насквозь проморожен ветрами стуж,
А над городом в чёрной ночи вороньё кружит,
А быть может, бесплотные тени заблудших душ.
Там по каменным жилам людская река течёт
Непрестанным потоком, отставших сбивая с ног,
А на башне сидит бесконечно уставший чёрт,
Окуная копыта в тягучий лиловый смог.
А над ним высоко в поднебесье висит луна –
Словно точка исхода из мира моей норы
В ту нору, где висит в поднебесье ещё одна –
Новый выход в другую дыру из другой дыры.
Успокойся, my baby, слезинки утри со щёк.
Это сказка, конечно, и верить в неё смешно.
Я довольно их знал, только все позабыл давно.
Велика ли беда – эта жизнь сочинит ещё.