ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Дино Кампана (1885-1932) являет яркий пример того, сколь близко соседствуют подчас гениальность и безумие. Причем, если у ряда талантливых, но душевнобольных поэтов недуг начал проявляться не сразу, после многих лет полноценной творческой активности (например, Батюшков, Бальмонт и др.), то Кампана страдал шизофренией с юности; печать болезни лежит на всем его творчестве. Сын школьного учителя и домохозяйки из окрестностей Флоренции, он имел тяжелую наследственность (сумасшедшим был один из братьев отца). Развитию патологии способствовала и тяжелая, истеричная обстановка в семье. Добавим к этому, что Фридрих Ницше, как известно, окончивший жизнь безумным, смолоду стал для поэта не только учителем жизни, но и примером сожженной судьбы, гибели во имя идеи, и в этом Кампана неукоснительно стремился ему следовать. Беспорядочный образ жизни, неспособность к систематическому труду, склонность к бродяжничеству и дракам, алкоголизм не могли не привести Дино к изоляции от общества. Его cторонились даже люди богемы, такие же завзятые ницшеанцы, которые, выказывая презрение к религии, морали и общественным устоям, сами (как, например, Д'Аннунцио и Маринетти) были основательно устроены в этой жизни и пользовались всеми её благами. С Дино Кампана все обстояло совершенно иначе. Путешествия по Латинской Америке и России (биографы до сих пор не могут разобраться, что было на самом деле, а что вымышлено; в случае с Россией – второе гораздо вероятнее), жизнь босяка, аресты, высылки на родину под надзор полиции, принудительное лечение… Последние четырнадцать лет жизни Дино безвыходно провел в психиатрической клинике, где и умер от сепсиса в возрасте 46 лет. Единственная его прижизненная книга «Орфические песни» была напечатана в 1914 г. маленьким тиражом (не вполне понятно, откуда у Дино взялись деньги на это издание) и не нашла покупателей. Издатель позднее уничтожил нераспроданную часть тиража, т. е. почти всё. Перед самым началом Первой мировой войны поэт - Бог весть с какой целью - посвятил свои «Песни» германскому императору Вильгельму II, что и было указано на самом видном месте, а себя назвал "последним германцем в Италии". В мае 1915 года Италия вступила в войну на стороне Антанты, и такое посвящение могло повлечь для издателя больше неприятностей, чем для самого автора, с которого, как с человека пропащего, взять было нечего...
Прошли годы, пока яркий и своеобразный дар поэта распознали собратья по перу. Рядовому читателю он оставался неизвестен, как минимум, до 1940-х годов; а настоящее признание получил еще четверть века спустя. Однако литературоведы отмечают, что несчастный, проживший короткую, скандальную, беспросветную жизнь Кампана явился одним из тех творцов, что оказали наибольшее влияние на развитие национальной поэзии в ХХ веке. Поэтическая трансляция Ницше здесь далеко не главное; им увлекались практически все итальянские (да и европейские, и русские) поэты начала его времени. Итальянские почитатели творчества Кампана не без гордости называют его «ль ультимо маледетто» – «последний из прОклятых (поэтов)», утверждая, что школа Бодлера и Лотреамона, Верлена и Рембо принесла свои плоды в Италии именно в его лице. Но и в этом нет ничего уникального: сильнейшее влияние французского символизма и раннего футуризма на формирование соответствующих течений в соседней стране – очевидный факт. Культура Италии, самая древняя после греческой и самая богатая в Европе, в ХIХ – начале ХХ вв. выглядела застоявшейся, провинциальной, и нуждалась в живительных внешних влияниях. Особенность Дино Кампана состоит, возможно, в том, что он, сознательно или нет, оказался одним из тех, через кого итальянская поэзия после буржуазного и воинственно-антиклерикального ХIХ века вернула себе глубокий религиозный смысл, вершиной которого для нее был и навсегда останется Данте. Это и определило ее общественную роль в эпоху утраты традиционной религиозности. Пройдя сами через утрату веры, через бунт, и не успокаиваясь в поиске и борьбе подчас до конца творческого и жизненного пути (Павезе, Пазолини) итальянские поэты Новеченто обретают ее вновь как цельное ощущение жизни, наполненной прозрениями в скорби и радостью сквозь слезы (Унгаретти, Саба и др.). Кампана остановился на этом пути, едва сделав первые шаги: но следом за ним, дальше его – пошли другие. Остается добавить, что личность и судьба этого безумца в Италии с течением времени получают всё более широкий отклик. 2010 год, который никак не является юбилейным для биографии поэта, в Италии стал, однако, годом целого ряда посвященных ему памятных мероприятий (http://www.campanadino.it).
…Вернись – неукротимым светом воссиять,
Пусть голос твой, поистине, как колокол, зовет (1).
Заставь мой дух, любовью полный, вновь затрепетать
Той болью, из которой радость прорастет...
(из стихотворения Альды Мерини, посвященного Дино Кампана http://www.campanadino.it/index.php?limitstart=6 )
Публикуемый здесь фрагмент из сборника Дино Кампана – под названием «Русский» – относится ко времени принудительного лечения в «Доме здоровья», психиатрической клинике в г. ТурнЭ, в Бельгии, куда занесли поэта его беспокойные ноги. (Кампана путешествовал чаще всего пешком.) Это заведение, иначе называемое «приютом св. Бернарда», было государственным, но бытовое устройство и повседневный уход за больными осуществляла монашеская община «Братьев Милосердия». Именно здесь, а не в тюрьме, как изображается в повествовании, встретил поэт своего будущего героя. (Описание «тюрьмы» уже в первых строках воспроизводит типичную обстановку сумасшедшего дома.) Кем был этот человек, русский скрипач и художник с большой рыжеватой бородой, каков на самом деле был его конец, – мне неизвестно (архивы учреждения, вероятно, уцелели и могут об этом сообщить). В предваряющем рассказ стихотворении больной русский художник изображен героем-титаном, которого гнилое общество уничтожило руками «Братьев Христианского Милосердия». Бред сумасшедшего, расцвеченный яркими красками? В медицинском плане – бесспорно, так. Для умалишенных вполне обычно представлять себя страдальцами за великую правду, а в своих врачах и санитарах видеть едва ли не палачей. В рассказе Кампана отражено и другое явление, хорошо знакомое всякому, кто имел дело с шизофрениками, – так называемый «синдром Шнайдера», когда больному кажется, что окружающие, таинственно проникая внутрь его мозга, выведывают его тайны и влияют на его сознание.
Однако бред поэта странным образом обнаруживает нечто от пророческого предвидения. Пройдет восемь лет со времени встречи, три года после публикации, и Россия станет страной, «сошедшей во ад». И тема жертвенной гибели и будущего воскресения народа станет определяющей в творчестве крупных русских поэтов – Блока, Белого, Хлебникова, Клюева, Есенина, Волошина… Гибели искупительной и несущей искупление остальному человечеству.
Сразу заметим, что для поэта его Русский – герой отнюдь не в ницшеанском смысле. Он интересует автора не как индивидуальность, но напротив, изображен на манер раннехристианской иконы, предельно обобщенно, как воплощение чистой идеи. Более того, Кампана отчетливо уподобляет его Христу. Вестник небесной чистоты, подобно Христу, Русский сходит во ад, принимая смерть, но ад оказывается бессилен взять его душу. Даже характерные черты его внешнего облика – по-детски непосредственное лицо и рыжеватая борода – заставляют вспомнить облик Христа в западном религиозном искусстве. Свою судьбу Русский описывает как трагический абсурд: от страха одиночества, от сознания своей ненужности он уходит искать, кого бы спасти от зимней стужи на темных улицах, и при этом не спасает женщину, замерзшую у него на пороге. Впрочем, конец текста намекает, что Русский был политическим преступником (конечно, в воображении автора). И, может быть, своим рассказом о погибшей женщине он хотел иносказательно показать крах своей борьбы? Как похоже фиаско его благих намерений… на будущую историю русской революции: борясь за счастье трудового народа во всем мире, мечтая «землю в Гренаде крестьянам отдать», принести счастье и справедливость на берега Нила и Ганга, рыцари коммунистической утопии принесут насилие, голод и смерть миллионам простых людей в самой России.
При видимой бесполезности мечтаний и мучений Русского, его смерть Кампана описывает как космическую жертву, принимаемую Небом. Как будто поэту-итальянцу видится, что даже с темного дна своего падения Россия принесет миру свет и новую правду.
Уверенное сознание всемирной значимости своей истории, пресловутое русское мессианство, на взгляд среднего европейца – одна из досадных и даже отталкивающих сторон нашего национального характера. Но поэта из Тосканы никак невозможно заподозрить в чужих «национальных предрассудках». В рассказе «Русский» что-то увидено и проговорено им помимо воли.
На пороге очередного русского катаклизма, что предчувствуется сейчас едва ли не всеми, вероятно, не один я пытаюсь заглянуть в будущее, и оттуда хотя бы отчасти постигнуть смысл драмы, уже готовой разыграться. Может быть, читателю покажется подозрительным и странным, что я «заглядываю» глазами сумасшедшего, подобно тому как наши предки в ХVI и ХVII веке вопрошали юродивых. Затем, очевидна и огромная разница между образом «русского» в Европе времен Кампана и в наше время. «Русский» того времени для европейцев был персонажем из романов Достоевского и Толстого. Его дополняли примеры революционных романтиков, мечтателей и искателей, людей жертвенных и бескорыстных. Теперь от этого образа остались разве что смутные воспоминания. В глазах европейца современный русский не похож ни на Алешу Карамазова, ни на князя Мышкина. Да мы и сами у себя дома видим что-то до крайности другое. Могло бы показаться, что теперь именем «русские» называется вовсе новый народ. Лишь привычная русская безмерность, непредсказуемость, невписываемость ни в какие рациональные рамки, да сохраняющиеся веками, при всех режимах, наши традиционные пороки напоминают, что мы – на родине, что мы – те же, что и века назад, и стоим на том самом «русском пути», на котором возможно… всё, даже самое неожиданное и невозможное.
А если так – может, глядишь, когда-нибудь нас, больных телом и душой, больных едва ли не смертельно, еще и вынесет к жертвенным подвигам и гениальным духовным прозрениям.
Дино Кампана
РУССКИЙ
(Отрывок из одного стихотворения того времени)
К зажатым в аду существам
Сброшенный в темную бездну,
О, Русский, ты мне предстал,
Словно из стран небесных
Внезапно явившийся гость –
Средь воплей, в давке толкучей
Давно перегнившей насквозь
Всемирной навозной кучи.
Как втайне сокрытый клад,
Борода золотая блестела…
И дрогнув, отринул ад
Бессмертную душу. Но тело
Я видел в объятиях смертных
Стиснутое до пота
Призраком новой Химеры
Над человечьим болотом.
И вдруг… и т. д. (2)
По обширному помещению, подобно пыли, поднимаемой ветром, кружили отбросы общества. После двух месяцев, проведенных в камере, я горел нетерпением снова видеть живых людей, но они откатывались от меня, будто враждебные волны. Быстро проходили мимо, как безумные, каждый поглощенный тем, что составляло теперь единственный смысл его жизни, – его виной. Серые Братья, с ясными, слишком ясными глазами, восседая, бдели на страже. В углу – тревожная голова с рыжеватой бородой, изможденное, увядшее лицо со следами мучительной и опустошающей внутренней борьбы. Согнувшись над краем печи, он лихорадочно писал.
*
«Декабрьская ночь. Сидя один в пустом доме, человек мучается страхом своего одиночества. Он думает: а ведь может статься, что сейчас на улице какие-то бедняги умирают от лютого холода. Он выходит из дома, чтобы их спасти. Утром, вернувшись, как прежде, в одиночестве, он находит у дверей своего дома женщину, замерзшую насмерть. И убивает себя». Когда он говорил, неотрывно глядя на меня тревожными и потерянными глазами, я исследовал взгляд из глубины этих тусклых серых глаз. Как мне казалось, я понимал, что их наполняет: не страх, но какое-то удивление – детское, почти бессознательное.
*
Русский был обречен. После девятнадцати месяцев заключения, измученный голодом, под неотрывной слежкой, как мог он не выдать себя!.. и вот, выдал. (А еще эта пытка грязью!..) И флегматичное радушие Серых Братьев, и беззвучный злобный смешок преступников – всё обличало его, что он – когда словом, когда жестом, когда неудержимыми ночными рыданиями, постепенно, от раза к разу – открыл нечто из своей тайны… А теперь я видел, как он закрывал ладонями уши, чтобы не слышать безостановочное шарканье ног, подобное скрежету каменной лавины.
*
Шли самые первые дни, как во Фландрии проснулась весна. Из палаты сумасшедшего дома (приюта настоящих сумасшедших, куда меня теперь поместили) сквозь толстые стекла окон, сквозь железные решетки я часто наблюдал, как заходящее солнце обрисовывает профиль карниза. Мелкая золотая пыльца покрывала луга, а за ними, вдали – немая линия города, прерываемая кое-где готическими башнями. И так каждый вечер, перед тем как лечь спать, я приветствовал весну из места моего заточения. И в один из этих вечеров я узнал: Русского убили. И тогда мне показалось, что золотая пыльца, которая обволакивала город, возносится, как пламя кровавой жертвы. Когда же?.. Мне верилось, что алые, как кровь, отблески заката донесут до меня его последний привет. Сомкнув ресницы, я долго стоял ни о чем не думая: в тот вечер я не желал увидеть, как наступит следующий. Потом, открыв глаза, увидел, что за окном стемнело. Палату наполняли тяжелый запах и глухое дыхание безумцев, за день утомленных своими бреднями. Утопая головой в подушке, я следил, как носятся мотыльки вокруг электрической лампы, в свете бледном и холодном. Острая сладость, сладость мученичества – его мученичества – вытягивала мои нервы. Тревожная, склоненная над краем печи, бородатая голова писала. Перо, бегая по бумаге, скрипело лихорадочно. Зачем уходил он спасать других людей? Его портрет – портрет преступника, безумного, но непреклонного в своем благородстве, голова, которую он держал высоко, с достоинством, свойственным животному (3) – это Другой. Улыбка. Образ улыбки, написанной по памяти. Голова девушки д’Эсте (4) А за ней – головы русских крестьян, все бородатые, головы, головы, снова головы…
Перо, бегая по листу, лихорадочно скрипело. Зачем уходил он спасать других людей? Наклонив над краем печи бородатую голову, русский писал, писал, писал…
(1) Campana по-итальянски означает "колокол".
(2) Стихотворение написано по-французски, вероятно, еще в Бельгии. Текст его, впоследствии утерянный, Кампана пытается восстановить по памяти.
(3) Противопоставление животных, в их благородной и подлинной красоте, людской напыщенности и суетливости – чисто ницшеанский мотив. Вот что, например, писал Ницше в своем трактате «Веселая наука»: «Боюсь, что животные рассматривают человека как равное им существо, которое опаснейшим для себя образом потеряло здравый животный ум, – как сумасбродное животное, как смеющееся животное, как плачущее животное, как злосчастнейшее животное» (Кн. III, 224). Стихийность, способность к отчаянным поступкам, пренебрежение жизнью и бытом, идеал «вольной воли», – Ницше восхищали эти черты характера русских, демонстрирующие, по его мнению, их близость к природе и миру детства.
(4) Потрет юной маркизы Беатриче д’Эсте (1490-е гг.) – один из шедевров живописи итальянского Возрождения. Приписывается кисти Леонардо, но, как предполагают, завершен одним из его учеников. Находится в Амброзианской пинакотеке (Милан). Беатриче умерла при родах в возрасте 22-х лет, и портрет мог быть закончен уже после ее смерти.
_______________________________________________________
Иллюстрация: Казимир Малевич. Голова крестьянина. 1929.