I.
Мы будем гулять по городу, скрывшемуся от дождя
в собачью будку.
Не холодно.
Тепло ли? – Сказать нельзя.
Пройдём к забытому домику – домику паука.
К обрыву сломанных зонтиков. Чьи крылья трепещут пока,
а спицы костями белыми тянут небо с земли.
Люди ошибку сделали – зонты надо бы хоронить,
особенно если чёрные.
Иначе проступит соль
свечей зажжённых за здравие, погасших – за упокой.
Молитвы в лужи падают. Бумерангом с небес.
Слишком много сказанных. Слишком пустых словес.
Страха укусы забудутся, липкие губы груш. Только горчицы из баночки, стеклянной, тончайший вкус.
Самая чистая вера идёт спиною вперёд. Она за руки не держит. И никогда не соврёт.
Она до яблочка знает: главное всё в глазах. Она не прервёт взгляда. Чтоб обернуться назад.
Взгляд никогда не поддержит – верить при этом зя.
II.
Вернёмся до слов продрогшие. – Кусок в нёбе немоты.
Он станет немного строгим. Уставшим. И близким до ты.
Головою покачивая, скажет:
– Пора читать.
Нужно бы отвернуться. Нужно сейчас лгать.
Пролепечу:
– Мне холодно. Привычка, знаешь ли. Можно молока тёплого? Я сама. Ты сиди.
(Ошибка земли преступницы. Что ж. Отпечатки мои).
На полках смертельно белых, кажется, нет совсем. Запахов. Заиндевели. Привкуса только тень. Ореховый защекочет
слезами маминых глаз. «Прости, я всегда с тобою. Но не здесь, не сейчас». Кусая губы до крови, чтобы не застонать, лимонный в соусе крови возьму с полки номер пять. Захлопну дверь камеры холод. В кувшин налью молоко.
Листы брошу за заслонку. Печи. Преступила. Легко.
Обернусь.
– Что же ты делаешь?
– Молоко грею, – голос дрожит.
– О кувшине забыв белом? Тебе поздно учиться лжи.
Подогреет сам. Поставит на стол.
– Выпьешь? Или будем читать?
Хорошо, что пальцы не чувствуют боль от холода – книги печать. Cургуч.
– Ты не мог бы открыть. Видимо, потеряла в городе ключ…
Улыбнётся. Горько и праведно:
– Не боишься учиться? Пусть…
III.
Тонкие страницы. Дышат еле слышно. Cиних строк прожилки – вздрагивают робко.
Их ещё не слышат. Но уже открыли. Их не отогрели – но не бросят в топку…
– Все совершают ошибку. Думая: так лучше. И забывая о хуже. Ставя его в угол. Ты не прочтёшь книгу.
Ты изменить решила? Язык, страницы, порядок? Пробелы? Тем им хуже. Пиши поверх вен синих. Пиши – пером да по венам. Переписать решила? Вслепую? Это измена. Или читай ложью. Придумывай, что хочешь. Всё ляжет в листа ложе.
Ты мною быть сильно хочешь? Попробуй… Тебе же хуже.
– Я не прочту книгу. Я это точно знаю.
У всех книг язык синий. Но разные ароматы. Моя горела как ива. А пахла костром когда-то. Совпал с жизнью смерти запах.
Ты хочешь казаться сильным. Но сам боишься признаться. То, что мы здесь читаем, может не отражаться. Вслух.
То, что за печатью – известно тому только, кто рисовал пробелы. В этой – лимонным соком. Кровью одни буквы.
Соком – слепые рисунки. Ты забираешь выбор. Читая, сотрёшь рисунки. Рисуя – солжёшь буквам. Так бесконечно хуже.
– Каждому свой выбор.
– Выбор, которого нету. Ложь ценой новой жизни? Правда – длиной в эту? Не будем. Ведь им больно. Страницам.
Они слышат, что мы – не их автор покорный редакторам свыше и свыше. Подай мне кувшин белый. Безкнижному человеку.
IV.
Ручейком молоко согретое побежит гололёдом слов
Наши матери отплакали прегрешения наших отцов
Наши матери оплакали прегрешения наших отцов
Наши матери нами оплачены за ковчег у подножья крестов
Грех идти с душой на попятную, на заклание наших слов
лишь теплом можно снять проклятие
лишь молочным очистить кровь
до лимонной косточки в темечке
путь слезы – в озеро ключиц
лишь тепло станет омовением. воскрешеньем
чужих страниц
не бывает
и не будет
никогда
пока есть молоко в сосуде
пока есть огонь в переплёте
пока нет слова – ты будешь
когда нет слова – я буду
растопленное мгновение растворит чёрный лёд листа
человек наклонится над временем – и увидит букву лица
23,24/11/2010