Затравлен день полночной сворой.
Ночь сводит стрелки у часов.
Насытившись расправой скорой,
сияет стая Гончих псов.
У дня закрытого холста,
в угле и с мелом, в линии и слове,
три обессиленных перста,
и чувство с разумом в расколе.
Перста на счёт, и чёт и нечет
крестом у лба, крестом у рта.
Крест отнесёт небесный кречет
к порогу храма и скита.
Старославянский, греки, идиш.
Набег орды, креста мечи,
я здесь - язычества подкидыш,
читаю пламя у свечи.
Бог там, где дышат неба своды,
и бог по пойменным дубам.
Углём и мелом зов природы
как жертву мажет по губам.
На пальцах мел, на пальцах сажа.
Ушедший день с неясностью следа.
И в эту хрупкость нервного пейзажа
Течёт из крана ржавая вода.
И в слове тишь, и время тая,
мертво без гения, без крови, без вождя.
Речная цапля, сонно пролетая,
роняет с крыльев капельки дождя.
В дожде озноб, листвы осенней звонница,
ветров уставших мятежи,
углем и мелом нудная бессонница
склоняет время, забывая падежи.
И чёт и нечет в счёт Евклида.
В каком отсчёте парус на реке,
подростка тайное либидо
с линейкой школьною в руке?
Как в гриме маски мела,
без красок яркости вершин,
разобраться в смятении тела,
раствориться в смятенье души?
И сажа – мел и мел как смоль.
День, уходя, приходит к изголовью.
И тело избранных - любовь,
и в красках взрыв – наполненных любовью.
Наделим красками собрата!
Ведь миром движет передел!
Но сила на круги возврата,
даёт нам снова в руки мел.
И снова линии попроще,
и снова серость шалаша,
где бытие уже не ропщет,
но плачет красками душа.