В память о писательнице
Она жила в аду и на виду у всех... Химических смирительных рубах не счесть, и рукава рубах опущены в бокалы хмельных напитков...
Придать оттенки состояньям... к чему... салоны красоты, галлюцинации, делирий.
Так трогательны витамины. Кругом сплошная ночь. Где тот, кто рядом был, любил, где тот шутник-мистификатор? Войди в реальность и найди врача, способного спасти... ведь неспасенных НАМИ слишком много.
(В.Риммер. «О Наталье...»)
Наталья Мелешкина русская писательница. Родилась в Москве 14 октября 1957 года. В 1982-м году по израильскому вызову покидает страну, получает западногерманскую визу и переезжает на ПМЖ в ФРГ (Франкфурт-на-Майне). В возрасте 52 лет, 22 марта 2009 года скончалась в Италии (Флоренция) от отравления лекарствами.
На протяжении всей своей жизни Наталья вела дневник (по ее собственному выражению, «помойку памяти»), интегрируя в него, насколько это, по ее мнению, было возможно, «все, что является письменным документом или может им стать»: от списков лекарств и косметики до фраз, мельком услышанных ею на улице, собственные и чужие стихотворения, фрагменты своих и чужих писем, и даже «закадровые откровения» персонажей своих книг.
В конечном итоге, продираясь сквозь хронологический хаос дневника, крайне сложно понять, ЧЕЙ ГОЛОС мы на самом деле слышим, с КЕМ или с ЧЕМ мы имеем дело: с самой писательницей, с ее очередной искусной стилизацией, с одним из двух ее альтер-эго (Натальей Мелешкиной и Лагуной Санрайз) или с персонажем одной из ее повестей, с одним из ЧУЖИХ ГОЛОСОВ, на которые периодически расслаивалась ее личность, с голосом ЕЕ БОЛЕЗНИ?
Так или иначе, эти записи дают представление о мире талантливой писательницы - полном призраков, фантазий, голосов, обломков чужих текстов и... одиночества.
В готовящемся к выходу полному собранию сочинений писательницы дневник будет представлен полностью; в настоящее время публикуем лишь его фрагменты.
ДНЕВНИК
Спальный район. Закат. Спальный район на закате. Ничего хорошего. Трехкомнатная квартира. Кухня. Что еще можно сюда уместить? Я видела все это неделю назад, и две, и четыре. В кресле - я. Тошно. Домашний халат. Примерно двадцать лет. Кого еще не хватает? Спальный район. О чем я забыла подумать, что забыла разложить по полкам? Все учтено, каталогизировано. Надо кастрюлю на место повесить... Уже не вынырнуть, но и захлебнуться не получается...
...
Не жди. Они все мёртвые вокруг в своих спасательных жилетах. Уснуть от холода не больно. Тают звуки, гаснут огни. Небо ледяное и горькое - запрокинутая над головой чаша - пей вволю! Тело твоё - алебастровый сосуд, из которого тихо и необратимо исходят каплями жизнь и любовь.
Не сожалей. Сто лет спустя пассажиропоток вынесет меня на платформе станции "Сортировочная". Ёжась от ветра, быстро шагаю мимо продуктовых магазинов... Ты всё ещё хочешь поменяться местами?
...
…повесила трубку, и потянулись дни наступлений никем не замеченных исчезновений... Вечерами, стараясь не поворачивать головы туда, откуда, начинаясь снова и снова, проводя ватным тампоном, смоченным в чае, по моим залепленным гноем глазам, влажной рукой, не означая ничего, как знак…и даже не находясь там, иррациональным числом финальной фразы, еще не успевшей занять своего места, – начинает подвывать пустота моих снов.
...
Дома без номеров.
Дешёвые трескучие колготки.
Блюю февральским утром лютым
Вчерашним винегретом на асфальт.
В войне моих миров
Я не хочу ни в хроники, ни в сводки.
Как трудно нужной стать кому-то…
Я не хочу так быстро умирать!
Уйти так горько, глупо и нелепо,
Не став любимой, не вскормив дитя.
В смешных рабочих кружевных отрепьях
Показанной быть мельком в новостях.
Пластаться страшной рыбой на железе
Журчать по стокам смертною росой.
Плевок в могилу вместо белых фрезий –
Качнулось и застыло Колесо...
...
(Сильвии Плат)
Медленно брести, глотая
эти залитые абстинентным ужасом километры,
зная, что и ОНА уже бывала здесь,
и запах,о, этот запах! -
не то герани, не то фиалок -
смрад потных ног по капле
вливает в меня убежденность
что и самой мне осталось уже недолго.
Фармакологический бум 60-х,
Товарищ Горький на Капри
Хмуро разглядывает свои коллекции пыльных бабочек.
Какие-то мутные воспоминания и
посиневший трупик младенца, подброшенный под ноги приливом .
Ее улыбка (смутная, хотелось сказать),
газеты, еще газеты.
Половина девятого.
Каменистый пляж (два дня спустя, помнится, был песчаный).
Соленая пена лицо, и двумя часами позже –
Средиземноморье из обеих ноздрей
на ее уже тогда наполовину безымянную грудь,
во время не призывающей к ответственности сиесты:
немного вермута, сыр, снова пляж,
пропахший мидиями шум прибоя
Сильвия! В реальной жизни
Трагические финалы, увы - большая редкость.
...
У меня на яичниках куча спаек (последствия воспалений), температура неправильная… Боюсь, если мы будем тянуть с беременностью, у меня никогда не будет детей, т.к. на ЭКО денег после «паломничества» в Белград (дался тебе твой Белград!) у нас точно не будет, а проходить бесконечные «лечения» у меня не хватит ни сил, ни терпения. Вчера мы с тобой первый раз не предохранялись. Так хочется, чтобы нам с тобой хватило этого одного раза! Я даже не знаю, сколько дней спустя необходимо делать тест… Мы с тобой делали это, вроде, в благоприятный, пятнадцатый день цикла. Однако говорят, что ЭТО необходимо делать через день, - тогда точно «попадешь». Кто знает… Сегодня задумалась над тем, что могла подхватить от тебя что-нибудь. Но, видимо, мое желание иметь детей настолько сильно, что меня эта возможность уже не пугает.
...
Хлопок дверью в прихожей… Та, с чьим именем ничего не связано,
встает с дивана, бросает окурок в окно и ложится обратно. Беззвучие следующего часа. Вспомнить о чем-то незначительном и…обрадоваться. Не воспоминанию, нет,но самой чудом сохранившейся способностивспоминать и забывать: то, как, например, однажды все было направлено против часовой стрелки, без, считалось присутствующими, каких-либо перспектив. Забывать, постепенно отдаляясь от еще не спрогнозированной«произведенности». Забывать то, как однажды все подтвердилось, закончилось, как это бывает, например, по ту сторону системы исчислений, когда та движется, и сквозь текст проступает твое новое лицо. Забывать, что учебники врут, и в сегодняшнем, завтрашнем дне, в том, что проснулась, спала, есть лишь отчуждение, оцепенение, попытка согнуть руку в том месте, где нет сустава... Вечером того же дня, рано или поздно, вовремя или нет…
Эти комнаты. Стены действия. Догадываться или знать...
...
чёрный… азалептин
тёмно-коричневый
атаракс
тёмно-русый…
World’s Oryginal Fat Burner… клоназепам
Lady Rose… Healthyway Production… либриум
Vitacom Plus… Omega-3… валиум
Art.-Nr. 9 009 008 1 055… прозак
светло-русый
яркий блондин
платиновый блондин (или голем?)
...
Мне очень не хочется, чтобы произошло нечто плохое. Хотя мне кажется, что даже если что-нибудь случится, вместе мы сможем вынести все.
...
тошнота, головокружение, манка во рту…
еще четверть часа, и можно заканчивать
пепельно-коричневый
тёмно-пепельный, трамал
светло-пепельный
...
Иногда мне кажется, что ты не понимаешь, что мне тоже тяжело, как я устала. Ты не знаешь, что я плачу по ночам в другой комнате, чтобы ты не видел. Я очень сильно люблю тебя, но не знаю, что бы мне такого сделать, чтобы произошло невероятное, и ты поверил бы мне! Мне кажется, ты думаешь, будто я вышла за тебя замуж не по любви, а так, по привычке, А ведь я просто люблю тебя.
...
пепельно-белокурый, циклобарбитал
мокка-коричневый, пойдем уже отсюда
Лен, долго там еще?
коньяк, самбука, феназепам, еще коньяк
бежевый блондин TEO, я на завтра на маникюр записалась
тёмно-каштановый
светло-каштановый Londa Haarkosmetic…
гранатово-красный, димедрол
...
Дождя бы... Хоть самого малого. Но с неба – тончайший лишь пепел сыплется. Пусто в Божьих цистернах, пересохли начисто. Я представляю: это оттого, что раньше наполнялись они худо-бедно людскими слезами покаяния и очищения; те восходили ввысь и проливались позже благодатными прохладными струями.
Но мы очерствели. Мы стали немилосердны. Мы более не сторожа братьям и сёстрам своим… Злому народу – злые времена.
...
Ну вот, опять у меня истерика. Ты подошел, и, видимо, прочел какую-то строчку из дневника и только собрался по этому поводу что-то сказать, а я начала кричать и рыдать. Что же со мной происходит? Может, это перед месячными, или из-за того, что у нас с тобой давно не было интимной близости?
зайти в церковь, позвонить маме, послать все к черту
бургундский FIU, рогипнол
все, пошли отсюда. Анальгин, еще анальгин
сегодня салон закрыт
как же хочется курить! кофе
кокаин, шампанское, до салона не добралась
позвонить маме
позвонить маме, кокаин
...
Где-то в 10 ты сделал себе укол - ругался, «что же это за лекарство такое, после которого вообще не хочется спать»? Но минут через пятнадцать ты уже храпел! Я решила тоже сразу же лечь спать, а то проснешься ночью, и опять будем вместе гулять. Как я и предполагала, ты проснулся через четыре часа. Тебе приснился очень плохой сон, и ты плакал. Я не могу смотреть, как ты плачешь, т.к. у меня у самой начинается истерика, а ведь мне необходимо поддерживать тебя, успокаивать, давать какие-то обещания. Кстати, сегодня ты плакал меньше, чем вчера. Я предложила рассказать тебе сказку, но ты мне ответил, что у меня дурацкие сказки, - не умею я их рассказывать. Знаешь, я на тебя не обижаюсь, я все понимаю, потому что очень сильно люблю тебя.
...
Так странно: раньше я вела дневник, поскольку у меня не было никого, с кем я могла бы поделиться своими переживаниями. Потом я переехала к тебе, и все изменилось. Я делилась с тобой всем. Мне было очень хорошо с тобой. А сейчас ты заболел и мне опять некому излить душу. Некоторые свои переживания я рассказывала твоей маме, а тут я даже с ней не могу поговорить, поскольку о твоей болезни она ничего не знает. И вот я решила немного пописать. И мне становится легче. Возможно, когда ты выздоровеешь, я дам тебе это почитать, но не раньше.
...
Мне хотелось сказать тебе хоть что-нибудь. Здесь. Но, увы, я никогда не произносила фраз вроде «О боже мой!», поскольку всегда возвращалась домой слишком поздно, слишком часто. Я просыпаюсь, принюхиваюсь, примеряю очередную маску и отправляюсь отсиживаться из-за выдуманного мною снегопада в какую-то десятидолларовую придорожную дыру. Ты видишь: наспех прибитое к стене окно пахнет жидкостью для чистки раковин.
...
Я все еще не беременна. В последнем цикле у меня была задержка шесть дней, и я жутко испугалась, потому что тесты показывали отрицательный результат. Это так странно: когда делаешь тест, у тебя внутри все замирает, так ждешь, что покажет две, а не одну полосу. Теперь я больше понимаю свою сестру, которая на протяжении шести лет делает эти тесты, а они все с одной полоской...
...
Я вновь перебираю в памяти события своей жизни – со все более и более возраставшим с годами числом несовпадений, с подменой обложек, и сама постепенно становлюсь похожа на некое «условное допущение».
...
В парке, осенью, наступление которой здесь почти не ощущается, где «возможно» имеет свое осложнение во фразе «между тем», ты что-то шепчешь мне, балансируя между тем, что это может значить теперь, когда ты мертва, и тем, что уже зафиксировано в памяти… Как можно быстрее идти, касаясь тебя, все дальше, вслед за тобой, в сумерках наблюдая, как ты покачиваешь головой в такт с наступлением ночи.
...
Дитя, очнись!
Для дураков -
PROMESSA TERRA.
Там вместо нежных лепестков -
Навоз и сера.
Там боль, там гнев, там чёрный сон
И небо в язвах...
Дождь ядовитый
Невесом,
Любовь напрасна.
Дитя, опомнись, не ходи -
Исхлещут душу!
Да что я...
Господи, прости,
Ты знаешь лучше.
...
Библиотекарь запирает дверь. Вечерами он слушает музыку малоизвестных, немодных композиторов (у него дурной вкус) и пьет «минералку» (у него больная печень и дурной запах изо рта)... Фотографии на стенах. Неважно, кто их снимал. Просто выпить кофе. Блюдце с салфеточкой. Булочка посыпана пудрой настолько щедро, что сначала приходится осторожно слизывать ее языком. Дерево, кофе, фотографии... Бесполезно задавать вопросы - здесь никто ни о чем не помнит... Бесформенное небо... Так заваривается утренний чай, так заканчивается ужас ребенка в цирке...
...
Утро. Сибутрамин. Бигуди. Вечер. Силикон. Подушка.
...
Я – память о несбывшихся иллюзиях. Внутри меня шорох песка и вой пепла. Когда моя боль, достигшая абсолюта (Господи, как жжёт сердце!), сложит свой паззл, –гул в ушах, сухость во рту. Немой слепящий белый взрыв.…архивация данных прервана…
...
Распался в прах Пандорин туесок,
Рассыпался трухой узорный ларчик.
Лишь ветер веет пепел и песок.
"Вот Ваш заказ. Спасибо, что без сдачи".
Тяну ладони слепо к пустоте,
Всё жду огня, покуда недобита,
Да вместо крыл ажурных - на хребте
Клеймо рожавшей бабы с целлюлитом.
...
Вот и кончилась заморозка.
Сразу крышу снесло по полной.
Я с отчаянием подростка
Брошусь в пропасть, под поезд, в волны.
Что мне пекло! Ай, что мне вёдро!
По-пластунски махну! в рукопашку!
И сведя взведённые бёдра,
Все семь шкур сниму, как рубашку.
Пораздам кольца-серьги нищим.
Скальп сдеру - на шиньон вам? нате!
Что вам слёзы мерзкой бабищи.
Пусть и в шёлковом, но халате...
...
Постой! Не уходи!
Дай расскажу тебе:
Вот церковь серая, без крыши:
В неделю раз
На площадь жители приходят,
Молчат угрюмо...
Вот башня серая за ней,
Где свальный грех и ересь Вавилона...
Но девки – хороши!
Вот ты и я -
Рисуем на асфальте
Заклятия с крестами пополам,
А старый поп качает бородой:
«Пал город! Рухнул Вавилон!»
И я вот-вот проснусь в тоске и мраке…
И новый день вгрызется мне в кишки.
О, серпентарий мой!
Где хмурые друзья, менты и азиаты
Сложились в богомерзкий, липкий паззл;
Где судорога, скорбь и пена изо рта
Не минут нас,
Где я – распята на кресте перед подъездом дома;
Где ты, мой друг, седеешь и молчишь;
Где рук тепло – одна надежда;
Где мы вдвоем -
И в горе,
И в любви.
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
Ни дня, ни часа? Ничего... Неужели так может быть? Зачем постоянно спрашивать себя о том, что знаешь наверняка? Наверное, затем, чтобы самой себе ответить, чтобы иметь хотя бы один ответ…
Вокруг пустырь, но не это страшно. Страшно другое: на закате, в тихую минуту начинаешь вспоминать свой день, и опять, как вчера, как неделю, год назад, поднимается в голове вихрь, вздымающий голоса из ниоткуда, ненужные и пустые образы, призраки несуществующего, тени снов, и отдала бы все на свете, чтобы забыть это, и вспомнить что-нибудь другое. Но нет, ОНИ этого не позволят. Телеграфными проводами гудят нервы. Маячат бледными огнями на застиранной до дыр глазной подкладке коричневые пузырящиеся ямищи кварталов. Невидимый пресс заталкивает в отстойник души скрип дверей, фальшивые ноты и запахи, перешептывания, шарканье стоптанных тапочек по гулкому коридору, тиканье часов, растерянные взгляды друзей, желтые вопли маршрутных табличек, поволжское оканье решеток путепроводов, руины облаков, мушиные глаза экранов, неизбывное подозрение, что за спиной кто-то есть, мертвые трубки в телефонных будках, мерзлое мясо в холодильниках супермаркетов, кафель подземных переходов.
Этим и живем, из этого слеплены...
Мне страшно, безумно страшно, и я не знаю, чего боюсь, и от этого становится еще страшнее. Неужели убогий сон обернется сном страшным? Вечным?
Мой язык, полный вычурных, зачастую неуклюжих вывертов, бессилен...
Здесь, где означаемое невозможно отличить от означающего, где всё находится слишком близко, где всего в избытке, где каждую минуту ждешь, что предметы раздавят тебя, как насекомое, выдавят, как угорь, где все имеет предельно четкие очертания, где за чужими спинами невозможно увидеть себя...
БОГ, ты здесь есть?
Уже в который раз ловлю себя на том, что практически перестала думать образами. Из памяти больше невозможно извлечь почти ни одной картинки, а лишь только текст, исписанные листы бумаги. Даже сновидения часто приходят в буквах, набранных двенадцатым кеглем...
Мне не нравится то, как я думаю, мне не нравится то, о чем я думаю. Порой начинает казаться, что думаю уже не я, а нечто, паразитирующее на моей памяти, и я не могу это остановить, не могу пробиться сквозь саму себя, получить, наконец, допуск в архив воспоминаний, запереться там, хотя бы на время «забыть» о настоящем, убрать резкость, приглушить звуки, убавить свет, получить, наконец, отпуск...
И я его получу! Даже если ТЫ против.
Я устала... Устала ждать, когда пройдут «трудные времена». Я знаю когда – для меня никогда, поскольку причина их наступления – во мне.
Я распадаюсь на какие-то куски... Раньше была так преисполнена эмоций, а сейчас все притупилось – если и остались, то по большей части отрицательные. Уже и не страдаю, и не радуюсь. Меня не мучает стыд за прошлые «грехи», у меня нет безудержных порывов. А, может, и к лучшему? Мне иногда кажется, что мне уже безразлично, чем все кончится, лишь бы скорее.
Оказывается, что несбывшаяся мечта это счастье по сравнению с тем, когда она медленно, день за днем, угасает, бледнеет, рассыпается на глазах, и остается только сожаление... Сожаление что она была. У меня предчувствие, что все идет к концу... Кажется, у меня больше нет ни отчаяния, ни надежд. Неужели всю жизнь притворяться? Неужели никого? Ведь должен быть кто-то... Но его нет.
А я устала.
Очень, очень устала.
Отпустите меня!
.................................................
Приложение 1
Первоначально текст создавался как предисловие к роману «Жизнь с идиотами», однако рабочие материалы так и не были собраны воедино, и книга, обещавшая стать бестселлером, не была рождена. Спустя годы, придав предисловию форму эссе, Наталия опубликовала его в книге «Статьи и письма», вышедшей в свет в западногерманском издательстве «In Enemy Hands» в 1979-м году. Здесь публикуется первоначальный, не редактированный вариант текста.
ПРОЛОГ
Не моя в том вина, что первый вопрос всегда звучит одинаково: «А с какой целью вы это написали?» В данном случае вопрос пока не задан, однако есть чувство, что отвечать все же придется. Так вот, написано все нижеследующее исключительно с целью привлечения к данному произведению внимания определенной части социума, а именно, той многочисленной группы людей, которая без этой присказки, вероятно, не прочтет ни единой строки. Нет, и еще раз нет, я не питаю относительно своих произведений никаких иллюзий – видимо, в достижении мною благородной цели приобщить обывателя к высокой литературе не поможет и данное «вступление». Должно быть, единственное, чего я всем этим добьюсь, так это вызову раздражение у другой, не столь многочисленной, сколь вышеупомянутая, но более мне по духу близкой части читательской аудитории. Однако и здесь имеют место сомнения. Как показывает практика, слова писательских присказок в цель попадают редко, а уж свойственные мне ёрничанье, дуркование, хождение колесом и примерка чужих пиджаков с неизбежным отрыванием рукавов, взятые за основу всей концепции, для стрельбы вообще не пригодны, да и сама цель то и дело норовит сбежать, прихватив десяток заложников. Но «пролог» все равно зачем-то пишется...
Собственно, то, что вы сейчас имеете сомнительное удовольствие читать, следовало бы назвать вместо пролога – предисловием, но, к глубокому моему сожалению, идея предисловия уже давно замуслена другими авторами, которые, зачастую, в предисловии стремятся разжевать последующее повествование, растолковать, что же, собственно, имеется в виду, мягко намекая читателю на его некомпетентность в ответственном вопросе дешифровки авторских забросов, стараются нашинковать мысль помельче, и, в конце концов, упоминают сверхзадачу и начинают тыкать любознательного недоумка «ейной мордой в харю». Пожалуй, достаточно...
Приложение 2
Довольно любопытный архивный документ, лишь недавно обнаруженный среди деловой переписки Н.Л.: короткий текст, впоследствии ставший стержнем концептуального романа «Место» ее близкого друга, Филиппа Родионова.
ЕЕ МЕСТО
Ей говорили, что там, чуть левее - если смотреть из окна спальни, - за парком (отсюда его не видно), на той же улице, что и детская поликлиника, расположено то самое место. Как ей самой казалось, она уже неоднократно видела его, когда ей в очередной раз указывали в его сторону пальцем: «Вон то серое здание, а за ним – место». Выходя из дома, как всегда в пять, она либо бесцельно бродила по окрестностям, лениво потягивая пиво, либо целенаправленно искала место в лабиринте проездов, переулков и улиц. Но поиски ее, видимо, всегда недостаточно тщательные, никогда не увенчивались успехом; она находила все что угодно: районную библиотеку, стадион, воинскую часть, химчистку, старую парикмахерскую с фотографиями не стенах «предбанника», центр приема цветного металла, всеми на свете забытый книжный магазин, заброшенный детский сад с покосившимися, как кресты на кладбище, «грибками», дом с табличкой «клуб филокартистов» над одной из дверей, - все что угодно, но только не место, за эти годы превратившееся для нее в некое подобие Высшей Инстанции, в кафкианский Замок, в бесконечное ожидание «Татарской пустыни» Дино Буццати. Возвращаясь домой, она вновь подходила к окну, и сквозь пыльные заросли герани видела его.
Приложение 3. КРИТИКА
Регина Мейер. О рассказе Лукьяновой «Ее Место»
Короткий текст Лукьяновой не содержит традиционных для нее описаний душевных и телесных катастроф – всегда настолько непоправимых, что их попросту НЕ ХОЧЕТСЯ переживать в месте с автором, идентифицируя себя с ее героями; однако, на этот раз перед нами «катастрофа невозможности», с которой мы можем себя идентифицировать, ибо это уже случалось с нами, это уже случилось В НАС.
Порой, читая произведения классиков двадцатого века, вроде Берроуза, мы с болью осознаем, что лишь параноидальный взгляд на реальность сквозь "наркотическую линзу" позволяет увидеть максимальное количество «системных ошибок» и «зависаний» Системы. Именно на это возможное «прозрение» работает и текст Мелешкиной, но работает несколько иначе, заполняя цезуры нарраций «великих маргиналов», когда те берут тайм-аут, чтобы сделать себе очередную инъекцию. «Ее Место» - своего рода маленький перерыв, затишье между двумя бурями, или, выражаясь иначе, «глаз шторма», где светит солнце и вода подобна зеркалу. Это задавленное регулярным питанием, здоровым сном и нейролептиками «не-видение и не-нахождение» позволяет увидеть мир «очищенного» человека – с очищенной от наркотиков и их метаболитов кровью, очищенными мозгами и «выровненной» ЭЭГ и, кажется, даже «очищенными» эмоциями. Здесь тихо, здесь спокойно и, в определенной степени, даже комфортно. Однако это лишь кажущееся внутреннее благополучие: сквозь закопченное стекло окон, бетон стен и бурый кирпич заборов проступают контуры зарождающейся депрессивной атаки, которая, в очередной раз «придавит» поэтессу, но, в то же время (и, сколь это ни цинично с нашей стороны прозваучит) «выдавит» из нее новую «обойму» переливающихся всеми цветами спектра, блестящих стихотворений. Оказывается, даже депрессия, признаками наличия которой - в живописной реализации - являются фиолетовый, грязно зеленый, и коричневый цвета, может блестеть и даже СВЕРКАТЬ, что и всякий раз доказывала нам Лукьянова.
«Ее Место» - текст предельно нейтральный, однако пугает даже такой текст. Пугает, прежде всего, потому, что во всех этих бес-смысленных блужданиях есть... смысл. Смысл, не поддающийся нашему пониманию. А непонятное (приходится заканчивать рецензию банальностью) всегда ПУГАЕТ. Не так ли?
........................................
Fragment of E. Rustichelli’s opening address at the Ljubljana 11th international conference on Slavic written language’s problems. "About N.Lukjanova"
…in my book «discharge semiotics» I call her «Diva», like some kind of pop- or movie star. It is because her poetry and the way of mentality, her positive image in a different internet-communities and life itself, and even her intoxicated beauty (what does it matter for poetess though?!) was hailed as such all over the world by crowd of every language, confession and sexual preference, by men and women alike, by people both inside and outside the world of literature. It is because of the type of woman she always identify herself in her works of literature avoiding femme fatal and «vagina dentata» so as not to frighten the married аnd irresolute worshippers, because of smooth and perfect type of beauty (both female and simply human) that no one else could easily claim for her own. We all willingly accorded her legendary status, because of her- sun (or even the blinding light of bulbs in hospital passages) -like radiance and moon- (or surgical instruments) -like glitter.
.........................................................
Milena Mazneva , Stano Ruzichka "About N.Lukjanova"
As for modern and so-called "actual" literary critics, only a few of them were able to appreciate the exorbitant depressive texts of N.L. Most of them in appraising the texts didn’t go to the trouble of trying to understand what they had read and took the easy path of comparing one of another work of Lukjanova with their sacred cows of European postmodernism. Of course, it is much simpler to relate the Russian author to some familiar European trend that to figure out the postindustrial aesthetics of bugged «garbage head’s» constrained howls of despair.
The English philologist Thomas Thorpe in his article "Lukjanova as a result of self-identification" ("Semiotics" 23, pp. 47-49. 1995) about new collected stories of LS wrote, as if justifying his European colleagues, that one could understand the confusion of critics on whose heads suddenly fell such up to now unprecedented and non-typical for Russia literary nightmare marked "EURO-city NEURO-trash". But at that time he pointed out that «something more Russian, more Conceptual, more "Russian Conceptual" and even more “Conceptual-Russian” that it seemed was before us".
......................................................
Кристина Фогель. ГРОХОТ (о книгах Лукьяновой)
По сути, литературное наследие Наталии Лукьяновой, будучи расмотрено как «единый многосерийный текст», являет собой мощнейшую из когда-либо созданных в художественной литературе летописей протекания депрессивного психоза. И если обычного "качественного" текста было бы вполне достаточно, чтобы сделать летопись "традиционно" "незабываемой", то поразительное мастерство Мелешкиной поднимает ее книги на уровень высших достижений русской поэзии. Многостраничный, МНОГОЛЕТНИЙ, непрерывный внутренний монолог поэтессы, представляющий собой "плач по разбитому миру", объединяет в себе тонкий лиризм и оглушающий грохот проламывающихся перекрытий нарративных уровней. Именно этот грохот и является основным доказательством наличия у поэтессы тяжелого душевного недуга. При этом способность столь точно, ярко, но, при этом, поразительно отстраненно описывать свое внутреннее состояние и выделяет Мелешкину из числа «не совсем вменяемых поэтесс» вроде Ахматовой и Цветаевой...
За фасадом кипящих страстей мы видим "крайне нервный" портрет "крайне нервной" женщины, готовой пойти на все ради творчества, являющегося для нее жизненной потребностью, стратегией выживания, средством, при помощи которого она может сопротивляться поглощению себя своими внутренними демонами.
..................................................
Приложение 4. О КНИГЕ РОДИОНОВА
До конца так и остается неясным, является ли все происходящее действительностью или же существует лишь в воображении автора, в течение бессонной ночи, длящейся вот уже несколько лет, по крупицам, чудом сохранившимся в памяти, выстраивающего пирамиду изначальной иррациональности чужой жизни...
Дискретность: произносимого, происходящего, замалчиваемого… Письмо, пытающееся скрыться за собственным подобием... Текста уже нет. Он исчез, растворился в посторонних шумах улицы…
НАТАЛЬЯ ЛУКЬЯНОВА. 2011