Клавиатура из березы
Белым-черна.
В ней чьи-то крики, боль и слезы,
И тишина.
А Музыкант играл с размаха,
Как дровосек.
А рядом корчился от страха
Двадцатый век.
Чума коричневых в Европе
Справляла пир.
И сумасшедшие синкопы
Трясли эфир.
И Музыкант в заокеаньи
Знал наперед,
Что будет отдан на закланье
Его народ.
Что может грохнуть канонада
В любую ночь.
И надо бы помочь, ах, надо,
А как помочь?
Там видится совсем иначе,
Совсем не так…
И Музыкант глядел незряче
В рояльный лак.
Там, за незримою границей,
Далекий свет.
Оттуда родина приснится –
И снова нет.
Чтоб череп не разнес, отчаясь
В погасших снах,
Четыре призрака, качаясь,
Стоят в углах.
И говорят Ему: «Не надо.
Ты погоди.
И мы давно себе не рады –
Стоим, поди…»
И Он ударил с разворота,
Как лесоруб,
Созвучьем скрипок и фаготов,
Валторн и труб.
И музыка ломала стены,
Стремясь в полет,
Оставив в небе росчерк пенный
Звенящих нот.
Она на родину летела,
Чтоб в горький час
Закрыть своим бесплотным телом
Беспечных нас.
Сквозь все препятствия, упорно,
Не опоздав,
Неся побед грядущих зерна,
Грядущих слав.
А некий хмырь, с гримасой хмурой,
Писал: «Оно
Категорически цензурой
Запрещено!»