Дремлет, упокоившись Элизий:
сны его пестры – хвосты фазаньи,
скопище иллюзий и коллизий,
что в тенётах чуждого сознанья
возникают в мраке, как фантомы,
застя взоры мутных глаз подслепых.
Преисполнен утренней истомы
весь Париж – ушедшей жизни слепок;
устремлённый ввысь хрустальный лебедь –
праздный вздор, бессвязный детский лепет, –
ускользая в призрачную небыть,
образ свой из лёгкой дымки лепит.
В небесах – на гребнях волн летейских –
месяца дрожит пустая зыбка,
и с полей вчерашних Елисейских
вмиг слетает ночь, как с губ улыбка.