Я уже никогда не увижу
флорентийских сияющих крыш.
В эту жизнь ничего не запишет
немигающий, дымный Париж.
И уже никогда, мимолётно,
городов, городов, городов
не коснётся душа.
На полотна,
отрисованный праздник углов,
кубатуры, пространств, голошенья,
я уже никогда не смогу,
положив, получить приглашенье
на своём оглашенном веку
отдышаться над крохотной Темзой,
оглянуться в берлинском окне...
В круг забот завернувшему век свой –
то и воли, что видеть во сне.
Не видавшему славы и боли –
то и горя, что выйдет сейчас.
Просто ворон не выклюет в поле
незакрытых в бессмертие глаз,
просто жизнь разойдётся, как прежде,
под свистки, мельтешенье и гам,
просто – жить в ежедневной надежде,
умирая невидимо там,
где живут и, себя на планете
полагая за что-то в ответе,
и надеясь на что-то потом,
умирают безумные дети,
укрепясь в заблужденьи святом.