Источник
http://www.bratishka.ru/archiv/2006/6/2006_6_15.php
Александр ПРОНИН
Так назвала генерал-лейтенанта А. И. Деникина лондонская "Times" в редакционной статье от 17 апреля 1920 года, опубликованной в связи с его приездом в Англию. Хотя речь шла, как писала солидная британская газета, "о доблестном, хотя и несчастливом командующем", в этой оценке нет ни капли иронии.
Несмотря на то, что Антон Иванович не принадлежал к родовитому дворянству, больше того, отец его вышел из самого бесправного и угнетенного сословия в Российской империи — крепостного крестьянства, высокое понятие о чести, привитое родителями и развитое безупречной офицерской службой, определяло все поступки этого военачальника, все его помыслы, устремления и чаяния...
Достаточно сказать, что в бытность главнокомандующим ВСЮР (Вооруженными силами Юга России) он без труда мог стать полным генералом, но предпочел остаться в том звании, которое было ему присвоено императорским указом — генерал-лейтенанта…
Состоявшееся недавно возвращение на Родину праха этого незаурядного человека, который во всех отношениях может служить образцом для человека в погонах, а также исполняющееся 90-летие Брусиловского прорыва, в коем дивизия Деникина сыграла не последнюю роль, дает повод рассказать о нем читателям "Братишки". Но, учитывая ограниченные возможности краткого очерка, мы остановимся лишь на некоторых любопытных и поучительных эпизодах его большого жизненного пути.
"Серенькая жизнь, маленькие интересы…"
ТАК АНТОН Иванович, прославившийся и как яркий, самобытный публицист, охарактеризовал в известном автобиографическом произведении "Путь русского офицера" среду, в которой начиналась его военная карьера.
Отец Деникина Иван Ефимович, родившийся в 1807 году, будучи крепостным крестьянином, на 27-м году жизни был отдан помещиком в рекруты. 22 года безупречно тянул он чрезвычайно тяжелую в николаевское время солдатскую лямку и выслужил чин фельдфебеля; в 1856 году удостоился права сдать экзамен на офицерское звание и был произведен в прапорщики.
Службу в пограничной страже в Польше он завершил в 1869 году, достигнув майорских эполет. В 1871 году отставной майор Деникин женился вторым браком на Елизавете Францисковне (Федоровне) Вржесинской, происходившей из семьи обедневших польских шляхтичей и зарабатывавшей на жизнь шитьем. 4 декабря 1872 года в деревне Шпеталь Дольный Влоцлавского уезда Варшавской губернии, где проживало небогатое семейство, у них родился сын, которого назвали Антоном.
Выбрав по примеру отца военную карьеру, Антон Деникин по окончании Влоцлавского реального училища в июле 1890 года вступил вольноопределяющимся в 1-й стрелковый полк, а осенью успешно сдал экзамены в Киевское пехотное юнкерское училище. В августе 1892 года он стал подпоручиком и был направлен на службу во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду, стоявшую в городе Бела Седлецкой губернии.
Втягиваться в бригадную жизнь подпоручику Деникину было непросто. Оконченное им Киевское юнкерское училище не давало серьезной артиллерийской подготовки. Молодому офицеру, имевшему об орудиях и секретах меткой стрельбы поверхностные представления, пришлось немало потрудиться, чтобы реально овладеть своей специальностью. Подпоручик Деникин оказался очень любознательным, усердным, многие вещи схватывавшим на лету учеником, и уже к концу первого года службы в Беле его назначили преподавателем в бригадную учебную команду, готовившую унтер-офицеров.
Антону Деникину было на кого равняться — среди его товарищей оказались истинные ревнители военных знаний — Гомолицкий и Амосов. Это были и настоящие мастера батарейного огня, талантливые командиры и прекрасные товарищи. Молодежь всегда могла рассчитывать на их помощь, совет и заступничество. Вообще, во 2-й бригаде царил тот возвышенный дух офицерского братства, который и дает право говорить о воинском коллективе как о единой семье, где и радости, и невзгоды — общие… Создал же такую атмосферу командир бригады Сафонов — очень пожилой генерал и добрейшей души человек. Подчиненные боготворили добряка-комбрига и старались ни в чем его не подвести.
Но на втором году офицерской службы Деникина генерал Сафонов, увы, отошел в мир иной.
А с прибытием нового комбрига генерала Л. (фамилию его Антон Иванович, очевидно, по морально-этическим соображениям, не называет) жизнь части перевернулась. Новоиспеченный командир, только получивший генеральское звание, умудрился в считанные дни восстановить против себя всех подчиненных. Его служебная деятельность сводилась ко всякого рода предписаниям, зачастую нелепым и выдававшим человека, об артиллерии понятия не имевшего. При этом Л. был чрезвычайно щедр на взыскания, налагавшиеся по любому поводу.
В довершение всех бед в бригаду по протекции Л. был переведен новый батарейный командир, подполковник З. Он слыл любимчиком бригадного начальника, но предавался столь безнравственным похождениям, что многие офицеры, по воспоминаниям Антона Ивановича, брезговали с ним даже здороваться. Неудивительно, что в летнем лагере, будучи сильно пьян, З. нанес оскорбление всему офицерскому собранию бригады…
В конце концов старший из обер-офицеров части капитан Нечаев после офицерской сходки, проходившей втайне от начальства и посвященной обсуждению "художеств" подполковника З., подал рапорт по команде. Он описал моральный облик и деяния этого субъекта и от лица товарищей выразил требование избавить от него бригаду. Разумеется, капитан взял на себя большую ответственность, можно сказать, рисковал карьерой. Но начальник артиллерии корпуса подошел к делу справедливо и, несмотря на связи в столице генерала Л., наложил резолюцию об увольнении в запас пользовавшегося его благоволением подполковника, позорящего офицерское звание…
Однако этой резолюции в Военном министерстве ходу не дали, и вскоре в его официозе — газете "Русский инвалид" было помещено весьма странное сообщение о том, что любимчик генерала Л. переводится в другую часть, а не изгоняется с военной службы, на чем настаивали сослуживцы. Возмущенные обер-офицеры 2-й бригады составили новый коллективный рапорт и, поставив 28 подписей, направили прямо шефу русской артиллерии великому князю Михаилу Николаевичу, потребовав "дать удовлетворение их воинским и нравственным чувствам, глубоко и тяжко поруганным".
Великий князь рассудил по-своему, но совершенно в романовском духе. После долгого расследования происшествий во 2-й бригаде генерал Л. был отправлен в отставку, но следом за ним — и начальник артиллерии корпуса, принявший сторону возмущенных офицеров. Все артиллеристы, подписавшие коллективный рапорт великому князю, получили по выговору (а с таким взысканием о поступлении в академию или даже о вышестоящей должности нечего было и думать); троих же "смутьянов" вообще уволили, причем без права на пенсион…
Антон Иванович развязку событий уже не застал, поскольку в июне 1895 года поступил в Николаевскую военную академию. Надо заметить, что незадолго до поступления он сам оказался в довольно щекотливой роли арбитра в конфликте офицеров, за которым едва не последовал поединок…
"Однажды, когда бригада шла походом через Седлец, где квартировал Нарвский гусарский полк, между нашим подпоручиком Катанским — человеком порядочным и хорошо образованным, но буйного нрава — и гусарским корнетом поляком Карницким исключительно на почве корпоративной розни возникло столкновение: Катанский оскорбил Карницкого, — пишет Антон Иванович в книге "Путь русского офицера". — Секунданты заседали всю ночь. Пришлось и мне, как "старшему подпоручику", потратить много времени и уговоров, чтобы предотвратить кровавую, быть может, развязку... Только на рассвете, когда трубачи играли в сонном городе "Поход" и бригаде пора было двигаться дальше, дело закончилось примирением.
Закончилось, но не совсем... В Нарвском гусарском полку сочли, что примирение не соответствовало нанесенному Карницкому оскорблению. Возник вопрос о возможности для него оставаться в полку... По этому поводу к нам в Белу приехала делегация суда чести Нарвского полка для выяснения дела. Переговорив между собою, мы с товарищами условились представить инцидент в возможно благоприятном для Карницкого свете. В результате он был оправдан судом чести и оставлен на службе.
Мистические нити опутывают людей и события... Через четверть века судьба столкнула меня с бывшим корнетом в непредвиденных ролях: я — главнокомандующий и правитель Юга России, он — генерал Карницкий — посланец нового Польского государства, прибывший ко мне в Таганрог в 1919 году для разрешения вопроса о кооперации моих и польских армий на противобольшевистском фронте. Вспомнил? Или забыл? Не знаю: о прошлом мы не говорили.
Но Карницкий в донесениях своему правительству употребил все усилия, чтобы представить в самом темном и ложном свете белые русские армии, нашу политику и наше отношение к возрождавшейся Польше. И тем внес свою лепту в предательство Вооруженных сил Юга России Пилсудским, заключившим тогда тайно от меня и союзных западных держав соглашение с большевиками. Невольно приходит в голову мысль: как сложились бы обстоятельства, если бы я тогда в Беле не старался реабилитировать честь корнета Карницкого?!"
Впрочем, Антону Ивановичу было ли не знать, что история не терпит сослагательного наклонения...
"Железные" стрелки и их вождь
В МАРТЕ 1914 года Деникин стал генералом для поручений при командующем войсками Киевского военного округа и в июне произведен в генерал-майоры. Позднее, вспоминая начало Великой Отечественной войны (именно так русское общество называло в предреволюционные годы Первую мировую), он писал: "Начальник штаба Киевского военного округа генерал В. Драгомиров был в отпуску на Кавказе, дежурный генерал тоже. Я заменял последнего, и на мои еще неопытные плечи легла мобилизация и формирование трех штабов и всех учреждений Юго-Западного фронта, 3-й и 8-й армий".
В августе 1914 года Антон Иванович был назначен генерал-квартирмейстером 8-й армии, которой командовал генерал от кавалерии А.А. Брусилов ("Братишка" рассказывал о нем в очерке "Лучший русский полководец Первой мировой" в июньском номере журнала за 2005 год). В этом качестве Деникин принял участие в победоносных операциях 8-й армии в Галиции. Но штабная жизнь казалась ему слишком пресной: "Составлению директив, диспозиций и нудной, хотя и важной, штабной технике я предпочитал прямое участие в боевой работе, с ее глубокими переживаниями и захватывающими опасностями".
И когда стало известно, что освобождается должность начальника 4-й стрелковой бригады, Антон Иванович сделал все, чтобы из штаба уйти на строевую должность и возглавить эту часть.
4-я стрелковая бригада прославилась в Русско-турецкую войну 1877-1878 годов: шла в авангарде отряда генерала И.В. Гурко во время его знаменитого перехода через Балканы, а потом форсированным маршем устремилась на выручку истекавшему кровью гарнизону Шипки и отстояла перевал. По ходатайству Гурко ей присвоили героическое название "Железная". И в Первую мировую, воюя под командованием Деникина, "железные" стрелки доказали, что свое гордое имя носят по праву…
В июле 1915 года бригада была преобразована в 4-ю стрелковую дивизию в составе 13, 14, 15, 16-го стрелковых полков, объединенных в две бригады. Два года вел Деникин это соединение по полям кровавых сражений. Командарм Брусилов считал "железных" своей "пожарной командой", и они на самом деле выручали его армию в критические моменты. После кровопролитных боев, истомленная и поредевшая, дивизия Деникина обычно выводилась в резерв, чтобы, пополнившись маршевыми командами и чуть отдохнув, снова быть брошенной в самое пекло, на выручку дрогнувшим частям или в прорыв… Неудивительно, что убыль в людях была в 4-й стрелковой особенно велика; по подсчетам самого Деникина, за время его командования личный состав соединения полностью обновился 14 раз!
Уже первое крупное сражение 8-й армии — Галицийское — принесло Антону Ивановичу золотое Георгиевское оружие, украшенное бриллиантами. Вместе с заветным клинком из Ставки Деникину прислали высочайшую грамоту с перечислением его боевых заслуг: "За то, что вы в боях с 8 по 12 сент. 1914 г. у Гродека с выдающимся искусством и мужеством отбивали отчаянные атаки превосходного в силах противника, особенно настойчивые 11 сент., при стремлении австрийцев прорвать центр корпуса; а утром 12 сент. сами перешли с бригадой в решительное наступление".
В октябрьские дни 1914 года Железная бригада прикрывала подступы к городу Самбору. Девять дней она отбивала яростные атаки австрийцев. 24 октября Деникин, хорошо изучив тактику неприятеля, пришел к выводу, что он выдохся. Тогда на свой страх и риск, без артподготовки Антон Иванович бросил бригаду в наступление.
Австрийцы, не ожидавшие контрудара, обратились в повальное бегство. Из вражеских окопов комбриг отправил лаконичное сообщение в штаб корпуса: "Бьем и гоним австрийцев".
"Железные", расстреливая бегущего противника, прорвались в его глубокий тыл. Впереди было село Горный Лужок, где стоял штаб эрцгерцога Иосифа — австрийского главнокомандующего.
Эрцгерцог собирался завтракать, когда ему доложили, что надо срочно уносить ноги... В резиденции Иосифа на накрытом столе красовался изысканный кофейный прибор с вензелями эрцгерцога и кофейник с еще горячим кофе. Антон Иванович пригласил своих офицеров к столу. Чудный австрийский кофе был для поднявшихся ни свет ни заря воинов, как вспоминал спустя годы Деникин, как нельзя кстати. А когда комбриг донес о взятии Горного Лужка в штаб корпуса, там пришли в изумление, отбили по телеграфу: "Нет ли ошибки в названии?" За этот смелый прорыв Антон Иванович получил орден Св. Георгия 4-й степени.
Семь лет спустя Деникин с семьей, уже будучи эмигрантом, находился в Будапеште. К постели больной годовалой дочки Марины ему пришлось вызвать врача. Доктор, войдя, первым делом осведомился: "Не тот ли вы генерал Деникин, что командовал “железными” стрелками?" Антон Иванович подтвердил.
Доктор бросился жать ему руку: "Мы с вами чуть не познакомились в Горном Лужке! Я был врачом в штабе эрцгерцога Иосифа..."
Во второй половине ноября 14-го года 8-я армия, отразив очередное наступление австрийцев, двинулась к карпатским перевалам. Брусилов поручил 8-му и 24-му корпусам с Железной бригадой овладеть главным хребтом Карпат от Лупковского до Ростокского перевалов. К концу третьего дня боев город и станция Лупков с прилегающими высотами были взяты, противник отступал, но не на всех участках.
А погода стояла морозная, бушевала снежная метель. Дорог на участке Деникина не было, одни козьи тропы — крутые, обледенелые и очень скользкие. Австрийцы по-прежнему занимали Лупковский перевал, и перспектива брать его атакой с фронта грозила 8-му корпусу тяжелейшими потерями. Поэтому Деникин решился на рискованную меру: оставив под прикрытием одного батальона артиллерию и обоз, нагрузив часть лошадей мешками с сухарями и патронами, он с главными силами двинулся по почти нехоженым тропам. Антон Иванович со своими стрелками, по сути, повторил тот подвиг, который совершили суворовские чудо-богатыри в Швейцарском походе 1799 года…
Деникинцы скрытно подбирались к опорным пунктам австрийцев и сваливались на них, не ожидавших нападения, как снег на голову. Так им удалось подобраться и взять Мезоляборч — узел австро-венгерской обороны…
За этот рейд Деникин получил ряд приветственных телеграмм от высших военных руководителей. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич горячо благодарил Антона Ивановича и его воинов. А командарм Брусилов телеграфировал Деникину: "Молодецкой бригаде за лихие действия, за блестящее выполнение поставленной ей задачи шлю свой низкий поклон и от всего сердца благодарю Вас, командиров и героев-стрелков. Перенесенные бригадой труды и лишения и славные дела свидетельствуют, что традиции старой Железной бригады живут в геройских полках и впредь поведут их к победе и славе".
В дни Карпатского сражения зимой 1915 года Железная бригада снова выполняла ставшую уже привычной роль "пожарной команды". В начале февраля ее бросили на помощь сводному отряду генерала Каледина, воевавшему под Лутовиско, на ужгородском направлении. Это был один из самых тяжелых боев Деникина. Стоял сильный мороз, снега навалило в горах — по грудь. Казалось, наступать в таких условиях абсолютно невозможно.
Но Деникин и Каледин, взобравшись на утес и нарочито спокойно сидя под непрерывным обстрелом, уверенно управляли боем... В те дни Железная бригада овладела цепью командных высот и центром вражеской позиции, захватив свыше двух тысяч пленных и отбросив австрийцев за реку Сан. За эту операцию Антон Иванович был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.
Вскоре после того, как Железная бригада была переформирована в дивизию, в 8-ю армию в апреле 1915 года приехал Николай II, пожелавший своими глазами увидеть, что происходит в Галиции. Брусилов поручил именно Железной дивизии встретить государя почетным караулом. Деникин заранее вызвал в Самбор с карпатских круч первую роту 16-го стрелкового полка. В "Воспоминаниях" Брусилова читаем: "Я доложил Государю, что 16 стр. полк, так же как и вся стрелковая дивизия, именуемая Железной, за все время кампании выделялся своей особенной доблестью и что, в частности, 1-я рота имела на этих днях блестящее дело, уничтожив две роты противника". Император, выслушав доклад Верховного главнокомандующего, тут же собственноручно наградил всю роту Георгиевскими крестами. Но стрелки мало что могли рассказать товарищам о встрече с монархом, ибо, как писал впоследствии Антон Иванович, от Николая II "слова живого не было..."
Возможно, он слишком пристрастно оценил приехавшего из Царского Села на фронт государя, но, в сущности, у него были веские причины теперь "не любить" тогдашнего носителя высшей власти в России. Чтобы понять почему, достаточно вчитаться в воспоминания Деникина о весне и лете 1915 года, когда Юго-Западный фронт, как и другие русские фронты на европейском театре, из-за преступной неподготовленности страны к затяжной войне вынужден был начать длительный отход по всей линии соприкосновения с противником. "Тяжелые кровопролитные бои, ни патронов, ни снарядов, — пишет Деникин. — Сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жесточайшего боя Железной дивизии...
Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их... И молчание моих батарей... Мы не могли отвечать, нечем было. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или, в крайнем случае, стрельбой в упор. Я видел, как редели ряды моих стрелков, и испытывал отчаяние и сознание нелепой беспомощности. Два полка были почти уничтожены одним огнем... И когда после трехдневного молчания нашей шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с облегчением".
В июле русские войска оставили Польшу. А в августе случился Свенцянский прорыв, когда германские дивизии генерал-фельдмаршала Г. Эйхгорна проломили нашу оборону севернее Вилькомира и в образовавшуюся брешь устремились 6 кавалерийских дивизий кайзера, которые должны были концентрическим ударом в районе Вильно сомкнуть кольцо вокруг 10-й армии Западного фронта...
Свенцянский прорыв Эйхгорна поддержали воспрянувшие духом австрийцы. Как раз в эти дни Брусилов приказал Деникину форсированным маршем прибыть в местечко Клевань между Луцком и Ровно, где еще вчера находился штаб 8-й армии. За ночь "железные" преодолели двадцать верст одним марш-броском... и попали в полный хаос. Фронт у Клевани уже никто не держал, а от Луцка наступали австрийцы, давя обезумевших от страха ополченцев и спешенную кавалерию. Дорога на Ровно была неприятелю открыта...
Деникин быстро перекрыл своими полками шоссе на Ровно и кое-как дозвонился в штаб 8-й армии. "Положение очень серьезное, — лихорадочно говорил командарм. — Штаб эвакуируется в Ровно. Ополченские дружины, которые вы видите, формируются в новый корпус. Но они впервые в бою и не представляют собой никакой боевой силы. Однако надеюсь, что фронт получится довольно устойчивым, опираясь на Железную дивизию. Надо во что бы то ни стало сдержать австрийцев!"
Силы противника превосходили дивизию и несколько дружин ополчения, подчиненных ему Брусиловым, втрое. Долго обороняться в таких условиях было практически невозможно. И тогда Антон Иванович рассудил, исходя из накопленного опыта: надо не вести пассивную оборону, а контратаковать! Только так можно охладить боевой пыл австрийцев!
И в следующие дни Железная дивизия трижды ходила в лихие атаки. Она приковала к себе три австрийских дивизии, не позволив им обойти его позиции и зайти во фланг главным силам 8-й армии. И как знать, возможно, на этом участке русско-германского фронта была бы даже в таких невыигрышных условиях одержана внушительная победа, окажись у Деникина в достатке снарядов и патронов, имей он хоть несколько батарей тяжелой артиллерии. А так огневое превосходство позволило австрийцам все-таки оттеснить "железных" за реку Горынь…
Но борьба все равно продолжалась. Брусилов, получив в подкрепление свежий 30-й корпус генерала А.М. Зайончковского, бросил его к Горыни, решив контратаковать своим правым крылом. Железная дивизия пошла в центре контратакующих, фактически на острие удара. Стрелковые полки генерала Станкевича и полковника Маркова (будущего легендарного героя Добрармии и ближайшего соратника Деникина в Ледовом походе 1918 года) сметали австрийцев на своем пути, неудержимо рвались вперед. На третий день контрнаступления, 19 сентября 1915 года, Деникин атаковал уже сильнейшие передовые укрепления Луцка. Бой шел беспрерывно, не затихая даже ночью.
Против 4-й стрелковой дивизии сражались, засев в отлично оборудованных траншеях, две с половиной полнокровных австрийских дивизии. Стрелки самоотверженным броском взяли два первых ряда вражеских окопов, захватив пулеметы и пленных. Но дальнейшее продвижение стало невозможным: дивизия понесла большие потери, к тому же стрелков валила с ног смертельная усталость…
Чтобы поддержать забуксовавшую фронтальную атаку Железной дивизии, Брусилов приказал Зайончковскому ударить по Луцку с севера.
Получив распоряжение Брусилова, Андрей Медардович отдал по корпусу велеречивый приказ, в котором говорилось, что раз Железная дивизия не смогла взять Луцк, эта почетная и трудная задача возлагается на него, Зайончковского...
Наступление 30-го корпуса сразу споткнулось, и Зайончковский потребовал у штаба армии усилить его одним из полков дивизии Деникина, что и сделали. Антон Иванович остался с тремя сильно поредевшими полками. А в ночь на 23 сентября штаб армии "порадовал" новым приказом: поскольку Зайончковскому мешает сильный артиллерийский огонь противника, то ему, Деникину, надлежит всеми батареями своего соединения вести стрельбу в течение ночи, "чтобы отвлечь на себя неприятельский огонь".
Но эта нелепая и совершенно бесполезная ночная пальба по приказу свыше раскрыла врагу точное расположение батарей Железной дивизии, и с рассветом австрийская артиллерия, используя свое численное превосходство, занялась методичным их уничтожением. Без артиллерии же положение Железной дивизии стало бы совсем трагичным. И тогда Антон Иванович связался по телефону с командирами трех своих полков и, обрисовав обстановку, сказал уже привычные слова: "Наше положение пиковое. Нам ничего не остается, как только атаковать…"
Когда солнце озарило перепаханные тяжелыми снарядами брустверы траншей "железных", они поднялись в атаку, горя одним желанием: взять Луцк. Дивизия с громовым "ура" бросилась на австрийские окопы.
Схватились с австрияками в дикой рукопашной, кидаясь с гранатами на пулеметы, неистово работая штыками и прикладами. Шесть линий вражеской обороны преодолели солдаты Деникина чуть ли не в один присест! Бой еще вовсю гремел, а комдив под пулями уже мчался на отбитом у противника автомобиле в Луцк...
Брусилов потом напишет: "Деникин, не отговариваясь никакими трудностями, бросился на Луцк одним махом, взял его, во время боя въехал сам на автомобиле в город и оттуда прислал мне телеграмму, что 4-я стрелковая дивизия взяла Луцк".
За Луцк Деникина произвели в генерал-лейтенанты. В ходе этой операции его стрелки пленили 158 офицеров и 9773 солдат австро-венгерской армии — количество, равное полному составу самой Железной дивизии…
В том же 1915-м Деникин прославился и захватом Чарторыйска. Под этим древним городом его дивизию пытались взять в кольцо пятнадцать австро-германских полков. Двое суток "железные" дрались, держа круговую оборону, и полковник Марков кричал Деникину в телефонную трубку: "Очень оригинальное положение! Веду бой на все четыре стороны. Так трудно, что даже весело!"
Чарторыйск "железные" стрелки, в очередной раз находясь в "положении пиковом", взяли на штык и пошли от него ворошить вражеский тыл, растекаясь по хуторским окрестностям. В сущности, “зарвавшегося” Деникина австро-германцы (если бы их командирам удалось погасить начавшуюся панику!) вполне смогли бы отрезать от своих. Тогда-то Антон Иванович — опытный психолог — и применил впервые ту "психическую атаку", которая потом найдет свое продолжение в тактике белогвардейских офицерских полков, шагавших на врага в полный рост, без выстрелов, с развернутыми знаменами, под мерный рокот отбивающих такт барабанов...
9 ноября 1915 года Железная дивизия в последний раз в ту тяжелейшую кампанию перешла всем составом в атаку, снова разбив австро-германские части и только пленными взяв 8,5 тысячи человек. Тогда бойцы Деникина разгромили отборную немецкую 1-ю восточно-прусскую дивизию и пленили почти в полном составе 1-й гренадерский полк кронпринца — гордость кайзеровских войск. А потом на Юго-Западном фронте наступило тревожное затишье, длившееся до весны 1916 года. Это был первый с начала войны отдых генерал-лейтенанта Деникина и его “железных” стрелков...
С конца 1915 года за Деникиным закрепилась слава непобедимого и неутомимого военачальника, способного найти выход из самого отчаянного положения. Один из сослуживцев Антона Ивановича по 8-й армии вспоминал о том героическом времени: "Не было ни одной операции, которой Деникин не выполнил бы блестяще, не было ни одного боя, которого он не выиграл бы. Я в то время был начальником оперативного отделения и генерал-квартирмейстером в штабе Брусилова. Мне часто приходилось говорить с Деникиным по аппарату, когда нужно было согласовать действия генерала Деникина с соседями и особенно выручать их в тяжелом положении. Не было случая, чтобы генерал Деникин сказал, что его войска устали, или чтобы он просил помочь ему резервами...
Перед войсками он держал себя просто, без всякой театральности. Его приказы были кратки, лишенные "огненных слов", но сильные и ясные для исполнения. Он всегда был спокоен во время боев и всегда лично был там, где обстановка требовала его присутствия. Его любили и офицеры, и солдаты... Он никогда не ездил на поклон к начальству. Если его вызывали в высокий штаб по делам службы, то он держал себя со своими высшими командирами корректно, но свободно и независимо.
Он не стеснялся в критике отдававшихся ему распоряжений, если они были нецелесообразны, но делал это мягко, никого не задевая и не обижая... Деникин всегда расценивал обстановку трезво, на мелочи не обращал внимания и никогда не терял духа в тревожную минуту, а немедленно принимал меры для парирования угрозы со стороны противника. При самой дурной обстановке он не только был спокоен, но готов был пошутить, заражая других своей бодростью. В работе он не любил суеты и бессмысленной спешки…"
Последним победным аккордом Деникина в Великую войну стал Луцкий прорыв Юго-Западного фронта (вскоре названный Брусиловским). В ходе этой операции Железной дивизии Деникина ровно 90 лет назад — в июне 1916 года — пришлось померяться силами с не менее знаменитой германской Стальной дивизией. Поединок им выпал снова на подступах к Луцку, у деревни Затурцы. Четыре дня немцы осыпали русских ураганом снарядов, после чего яростно бросались в атаки. Но деникинцы их успешно отбивали. "Стальные" немцы в своей высокомерной манере воздали противнику должное, выставив над позицией плакат: "Ваше русское железо не хуже нашей германской стали, но все же мы вас разобьем".
Ответ "железных" был краток: "Попробуйте!"
Сорок два раза атаковали "стальные" немцы "железные" траншеи, пока их элитная дивизия не утратила боеспособность из-за потерь. "Особенно жестокое побоище разыгралось у Затурцев, — писал русский историк об этих боях, — здесь брауншвейгская Стальная 20-я пехотная дивизия была сокрушена нашей Железной 4-й стрелковой дивизией генерала Деникина"…
"Я признаю злейшими врагами России державы, помышляющие о ее разделе"
ВЕСНОЙ 1926 года Деникин с семьей приехал во Францию, где поселился в Париже, центре русской эмиграции. В эти годы он много занимался литературной и общественной деятельностью. Когда вскоре среди части белоэмигрантов зародились надежды на "освобождение" России армией нацистской Германии, бывший главнокомандующий в своих статьях и выступлениях разоблачал захватнические планы Гитлера и уже тогда называл его "злейшим врагом России и русского народа".
"Не цепляйтесь за призрак интервенции, — прозорливо писал Антон Иванович, — не верьте в крестовый поход против большевиков, ибо одновременно с подавлением коммунизма в Германии стоит вопрос не о подавлении большевизма в России, а о "восточной программе" Гитлера, который только и мечтает о захвате юга России для немецкой колонизации. Я признаю злейшими врагами России державы, помышляющие о ее разделе. Считаю всякое иноземное нашествие с захватными целями — бедствием. И отпор врагу со стороны народа русского, Красной Армии и эмиграции — их повелительным долгом".
В мае 1940 года, когда немецкие войска оказались на подступах к Парижу, Деникин с женой на такси русского полковника Глотова отправился на юг в местечко Мимизан, неподалеку от Бордо. Там они прожили долгих пять лет немецкой оккупации, которые оказались самыми мучительными в их жизни. Вот как вспоминала это страшное время дочь генерала Марина Антоновна Деникина-Грей: "У родителей никаких сбережений не было — все четыре года оккупации они жили в полной нищете, часто просто голодали. Так как в Париже было легче "окручиваться", то папины бывшие офицеры посылали съедобные посылки… Но все равно за эти 4 года папа похудел на 20 кило (мама на 12!). Им удавалось лечиться (часто болели) только потому, что местный аптекарь — милый француз — дарил нужные лекарства, а местный доктор приходил даром".
Но, испытывая столь тяжкую нужду, Антон Иванович неизменно отвечал отказом на неоднократные приглашения немецкого командования переехать в Германию. Он не просто не желал служить немцам, но категорически отвергал возможность принять от рейха какую-либо помощь и в хороших материальных условиях продолжить свою историко-литературную работу, полагая (и не без оснований), что сам факт принятия им такой помощи немедленно будет использован нацистской пропагандой.
Стремительный марш гитлеровских полчищ по России в начале Великой Отечественной войны стал для Антона Ивановича ужасным потрясением. Он глубоко переживал неудачи Красной Армии, пытался понять причины их и при этом твердо верил в ее конечную победу над вермахтом. 22 ноября 1941 года (в 24-ю годовщину создания Добрармии) он записал в дневнике: "В эти тяжкие и темные дни наше прошлое да послужит утешением, путеводным маяком и залогом надежды".
Нельзя не отметить, что в годы войны с фашизмом отношение к Красной Армии у Деникина изменилось кардинально. Оно стало самым доброжелательным. Антон Иванович как бы мысленно ощущал себя в ее рядах, тяжело переживал поражения и горячо радовался ее победам.
Суть отношения Деникина к Красной Армии в годы Великой Отечественной войны характеризуют строки из его обращения к соратникам по Белому движению, написанные 15 ноября 1944 года по случаю 27-й годовщины Добровольческой армии: "Мы испытали боль в дни поражения армии, хотя она и зовется "Красной", а не Российской, и радовались в дни ее побед. И теперь, пока мировая война еще не окончена, мы всей душой пожелаем ее победоносного завершения, которое обезопасит страну от наглых посягательств извне".
А председателю Российского общевоинского союза генералу А. П. Архангельскому, в связи с тем, что руководители этой эмигрантской офицерской организации сочли для себя возможным сотрудничать с нацистами, он прямо напишет: "Челобитные Ваши и начальников отделов РОВСа о привлечении чинов его на службу в германскую армию, после того как Гитлер, его сотрудники и немецкая печать и во время войны, и задолго до нее высказывали свое презрение к русскому народу и к русской истории, открыто проявляли стремление к разделу и колонизации России и физическому истреблению населения — такие челобитные иначе, как преступными, назвать нельзя".
Изможденный голодом и болезнями семидесятилетний генерал-изгнанник, истинный патриот России, в сущности, совершил гражданский подвиг, сказав решительно "нет" сотрудничеству с гитлеровским фашизмом. За этот отказ, да еще и неоднократно выражавшийся в презрительной (хотя и не переходящей границ вежливости) форме, немецкие оккупационные власти легко могли бросить его в концлагерь. Они, кстати, с конца 1942 года действительно подвергли старого военачальника жестокому прессингу. Антон Иванович был взят под гласный надзор гестапо. Его книги "Брест-Литовск", "Международное положение. Россия и эмиграция", "Мировые события и русский вопрос" были запрещены и подлежали изъятию из магазинов и библиотек.
Каждую неделю Деникиным наносил в Мимизане визит офицер фашистской комендатуры, проверяя, не готовятся ли они покинуть свое место жительства (оставлять его им было строжайше запрещено). Время от времени фашисты устраивали обыски в доме, пытаясь найти "подрывную литературу", и в первую очередь сочинения самого Антона Ивановича, представляющие в невыгодном свете политику Германии или порочащие нацистских главарей...
По указке из Берлина Антона Ивановича начали подвергать яростной травле всякие шавки из окружения бывшего атамана Всевеликого Войска донского генерала Краснова, активно поддержавшего гитлеризм. Так, в газете "Парижский вестник", выпускаемой немцами на русском языке, появилась статья некоего полковника Феличкина. Сей горе-публицист, рассуждая о коварной роли "жидомасонов" в русской революции, выдавал перлы типа: "Ярый противник сближения России с Германией, Деникин, парализуя дальновидную политику генерала Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь". Антон Иванович только горько усмехнулся, когда ему пересказали эту глупость…
В Мимизане судьба свела генерала-изгнанника с соотечественниками, оказавшимися на юге Франции не по своей воле. В октябре 1943 года сюда встал на постой отряд одетых в немецкую форму бывших красных бойцов, попавших в плен. Три месяца находился отряд здесь. Этим русским солдатам и офицерам во власовской форме, вспоминал Деникин, было от 16 до 60 лет. Узнав о Деникине, они приходили к нему в дом и по нескольку человек, и в одиночку. "Мы обсуждали все, — писал Антон Иванович, — их жизнь "там", Красную Армию, войну, их судьбы". И каждый непременно задавал генералу-эмигранту волновавший больше всего вопрос: "Как вы думаете, сможем ли мы вернуться в Россию?"…
Русские бойцы в немецкой форме, вспоминал Деникин, особенно любили у него рассматривать прикрепленную к стене большую карту военных действий, утыканную булавками. Генерал жадно ловил новости и передвигал булавки почти каждый день — по мере продвижения на запад фронтов Красной Армии... Их победы, отмечал Деникин, вызывали у этих людей чувство гордости. Но одновременно они, понятно почему, страшились за свои судьбы… Генерал переживал за них так, как если бы это были его собственные бойцы, его "железные", попавшие в безвыходную ситуацию... Эти страдальцы просили его совета, искали утешения. Антон Иванович знал, что им, конечно, нельзя рассчитывать на снисхождение у себя дома, поэтому советовал сдаваться союзникам при любой возможности…
Советскому правительству из донесений разведки было известно о патриотической позиции Деникина в годы войны. Недаром Сталин даже не пытался ставить вопрос перед союзниками по антигитлеровской коалиции о насильственной депортации его в СССР, как, например, поступили с генералами Красновым, Шкуро, Султан-Клыч Гиреем и подобными коллаборационистами. Однако Антон Иванович о благожелательном отношении к себе советских властей (оно, впрочем, держалось в тайне от мировой общественности) не знал. Возвратившись в Париж в июне 1945 года и опасаясь, что его тоже депортируют в СССР, он вскоре переехал в США вместе с женой (дочь Марина осталась жить во Франции).
Антон Иванович скончался в госпитале Мичиганского университета от повторного сердечного приступа 7 августа 1947 года, на 75-м году жизни. Последние слова его, обращенные к жене Ксении Васильевне, были: "Вот, не увижу, как Россия спасется"…
Перед смертью ему острее всего хотелось, чтобы прах его лежал в русской земле. И вот наконец это скромное желание горячего патриота, рыцаря без страха и упрека, всю жизнь прожившего по высоким законам чести, сбылось…