Ярче измятых фантиков, выше любых ракет, с серым пушком одуванчиков -
я – грязный пустой пакет. Но витая с ветром где-то посередине легко умолчать о неблагозвучности имени. И вспомнить - пыльца на бумажных крыльях – мимолетна, как солнце в германских былях.
Хочешь - я умру за секунды?
И стану коренастеньким топтышом. И буду хлюпать стопами и буду топать ногами. И буду месить землю жвачно, и буду жевать смачно - топча, топча и топча. И будет меня много, и будет меня звучно, и будет со страху только– сообща, сообща, сообща.
И чьи-то забытые кости станут мне указателем.
Выкорчевывай меня долго, высушивай мои корни, растрескивай мои своды – я разрешаю - круша. Замалчивай меня гулко, закрашивай ляпы желтым, запенивай мои клети, но только чтоб - не спеша – субстанциями, чьи запахи мне не известны. И тогда я умру за секунды...
И стану великолепнейшим идолом. Тем, кого молят в ночи бестолковые и двуглазые твои пауки. Они тащат свою ороговевшую плоть и разжигают мой голод, они льют свою водянистую кровь и утоляют мне жажду. И все только ради того, чтоб иметь величайшую честь плясать предо мной до утра. Иногда, правда, я – милосерден, и они догорают в кострах
на своих завиточинках счастья.
Мне неважно – колокола или зулусские песнопения -
Можно праздновать плоть, а можно – ее разложение -
Только бы знать, что намерение было чистым.
А еще я могу стать океаном. Вырезать на мехе тысячелетних деревьев чьи-то ненастоящие раны, вырезать и вскрывать их заново. И так это глупо - во всей царящей во мне какофонии, видеть намеки твои в любом ослепительно-ясном атоме. И так это смутно – в моей подавляющей гегемонии предлагать тебе такие странные бартеры - давай я умру за секунды, я так хочу знать, что
Намерение всегда чисто.