* * *
Ой, не плачь, не плачь, моя ракита
на утёсе старого пруда:
Не сойти до сумрачного скита,
не пускает тёмная вода.
На Купалу ночью лишь однажды
в лес ведёт утопленницы след
далеко, но девушке не каждой
показал свой папоротник цвет.
Плачут век, не стало ивам легче…
Не унять страдальческий надрыв.
Мне б обнять одну из них за плечи,
за тобой взбегая на обрыв...
Плачут девы, шепчут в сумрак синий
о коварстве илистого дна...
Будто тот младенец наш при жизни
Так похож глазами на меня:
Весь в тебя застенчивый, как инок,
Любит он часами наблюдать
на воде кружение кувшинок
и земной юдоли благодать.
Запримечу ль родинку с горошек
у одной из дальних тех ракит,
что всплеснув, как звень былых гармошек,
бьют волною в мой зелёный скит...
В голубой церквушке ты отпета!
Ты ушла, навек не отлюбив
все, что пел я сердцем до рассвета
там, над плёсом шепчущихся ив.
Если б сам не видел я воочью
сквозь туман плывущих юных дев
средь венков, сплетённых лунной ночью,
то у песни был другой припев:
Очарован будто чужестранец
всё смотрю я, глаз не опустив,
то на плечи хрупкие купальщиц,
то на бёдра плещущихся ив.