Моему покойному другу, Виталику Гурилёву,посвящается.
Он ждал её...
Уж много бессонных ночей прошло с тех пор, как с его бледных губ впервые сорвалось её имя. Имя той, кого большинство людей, её невольных рабов, в своём упрямом неведении боятся и проклинают. В полузабытьи звал он её усталым, хриплым шёпотом, умолял явиться, словно единственную свою отраду.
И вот - она пришла. Зыбкой тенью просочилась сквозь оконную щель вместе с лёгким дуновением знойной летней ночи, сверкнула гневной молнией, заглянула в его глаза, зелёные и ясные, как изумруды, мерцающие в бледой оправе глазниц, и он увидел её лицо. Лицо Древнейшей, сестры-ровестницы самой жизни, искажённое вуалью гнева с едва приметными ниточками удивления. Голос её, холодный и глухой, порождённый самой Вечностью, угрожающе зашелестел в ночной тишине:
- Зачем ты звал меня? Ты ,юнец, чьё время ещё не пришло, зачем терзаешь мой слух своим неоправданным зовом? Находящийся во власти Жизни, что знаешь ты о вечной Тишине, которой так жаждешь?! Так знай же, юнец - я окончу твоё земное существование, раз ты так хочешь, но неужели ты смеешь думать, что тебе дано безнаказанно повелевать законами бытия?
Он не произнёс ни слова в ответ, лишь печально покачал головой и, смахнув с кистей рук обрывки зыбкого лунного света, сел за рояль. Тонкие пальцы, лёгкие, как воздух, ласково коснулись клавиш живого инструмента, затрепетавших под его полупрозрачными руками...
Первый аккорд...
Созвучие нестерпимой муки и безумной надежды...
Вдрогнула Древнейшая, и, покорно встав за спиной музыканта, стала вслушиваться в мелодию, то восторженно парящую в сладком безумии любви, то, отяжелев от слёз, ослабев от душевных ран падающую в бездну одиночества. То робкую и нерешительную, то обрастающую громовыми аккогдами, по почти безмятежно вдумчивую, то разрывающуюся от эмоций и чувств...
Древнейшая, взволнованная и негодуящая, взлетела над музыкантом чёрной птицей, распростёрла над ним свои невидимые крылья, залянула ему в лицо и застыла в изумлении.
Он улыбался.
Улыбался прекрасной, почти неземной улыбкой мученника в то время, когда душа его билась в конвульсиях , а руки, его красивые, бледные руки вторили ей горестным плачем.
...Древнейшая, обессилев, опустилась на обнажённые струны рояля, и эхо ночи поглотило слабый отзвук последнего аккорда.
Она склонилась над музыкантом, робкая, потрясённая, окутав его холодом своего дыхания и заключила в свои спасительные объятья его усталое сердце.
- Я поняла... - зашелестел её нечеловеческий голос. - Всё поняла...
И, промолчав лишь мгновение, она произнесла, словно напевая колыбельную засыпающему вечным сном Пианисту:
- Будет тебе избавление... Бедет тебе - покой...