Наши арбитры:
1. Игорь Белкин - http://stihi.ru/avtor/prioritet
2. Татьяна Комиссарова - http://stihi.ru/avtor/komis1
3. Алексей Абашин - http://stihi.ru/avtor/leshy_a
4. Андрей Сафронов - http://stihi.ru/avtor/hammy
5. Алексей Григорьев - http://stihi.ru/avtor/barrett
6. Злые Пародии - http://stihi.ru/avtor/parodii
7. Ракель Напрочь - http://stihi.ru/avtor/karelianka
Не узнать авторов по этим стихам практически невозможно, но мы, соблюдая традицию, все-таки оставляем за ними право на анонимность.
1.
Двое
Нет ни ума, ни памяти,
Совести нет ни грамма.
Двое –
и вы не спрячете
Нас друг от друга.
Драма,
Повесть,
эссе,
рецензия
Почерком мелким в книге?
Кто мы?
Корявым вензелем
Выведу наше Имя
В сумраке бездорожия,
В свете последних истин...
Сколько с тобою прожил я?
Двое
и не прочистить
Горло от придыхания,
Сердце от многозвонства,
Как-то там было ранее…
Это сродни уродству…
Но лишь для тех, кто порознь,
В ком ни секунды жизни.
Мы - не цветы, мы - поросль
В ниве цветущих мыслей
О чудесах, о шёпоте,
Топком, зовущем верить
В солнце у края пропасти.
Вход в тишину бездверий.
Тени гуляют сонные,
Страх нарочито лунный.
Двое...
Любовь.
Ну кто мы Ей?
Бабочки так безумны!
2
Предпоследний блик
До капли вычерпав со дна
души засохшего колодца,
разглядываю из окна
закат оплаканного солнца
и вспоминаю, как лучи
буравили, секли, пытали
и заставляли – палачи –
летать, любить, болеть мечтами.
И ослеплённые глаза
во сне взрывались миражами,
и рушились табу, ;нельзя;
и заповеди на скрижалях,
и время, устремляясь ввысь,
неслось немыслимым аллюром,
и верилось, что вечна жизнь,
и молодость, и шевелюра.
И пытка солнечным огнём
казалась не бедой, а счастьем:
гонять по Млечному вдвоём,
быть в неделимом целом частью.
И всеми порами души
потоки ультрафиолета
ловить, и чувствовать, и жить
в лавине солнечного света.
И понимать: такая боль
судьбой не каждому даётся,
что эта – чтоб её! – любовь
жжёт душу с телом хлеще солнца,
и, несмотря на облака,
дожди, снега, ветра и грады,
никто не выдумал пока
желанней и важней награды.
Всё ближе к горизонту жизнь,
и блик прощальный в туче тонет,
но не сдаются миражи,
и мчатся ввысь шальные кони.
3.
Кому не хватило моря
Так бывает: в пасмурное утро
выйдя без плаща и без галош,
ты в шагах запутаешься, будто
город на верёвочке ведёшь -
от земли на детскую ладошку,
над подсохшей корочкой травы
бродят черепаховые кошки
и меланхолические львы.
За тобой с насиженного места
снимутся, теряя паспорта,
подворотни, улицы, подъезды:
вроде есть табличка да не та.
Видишь дом, знакомый будто с виду,
а вглядишься всё-таки иной:
кроткая лицом кариатида
оказалась с мавочьей спиной.
Жаль, не всем досталось жить у моря
при раздаче здешних адресов:
словно в коммунальном коридоре
комнату закрыли на засов,
а за дверью не бывает лучше,
если не смущает вид на дно.
Прочим сухопутным невезучим
небо в утешение дано -
там свои затишья и цунами,
и рельеф прибрежной полосы...
Встали где-то между временами
памяти песочные часы -
просто зарастили перемычку,
застрочили оба рукава
в день, когда чадила шведской спичкой
тихая пустынная Москва.
Город семенит на пыльных лапках,
по тропинкам высохших ручьёв,
на зиму под черепичной шапкой
пряча шоколадных воробьёв.
"Где твой дом и дерево и дети?",
спросит кто-то, живший по уму, -
и стоишь, не зная, что ответить,
на крыльце, невидимом ему.
4.
Позитано
Мне в реал бы одолеть рубикон,
Да картинок тормознуть карусель
В городке, который прорву веков
Беззаботно на скале провисел.
Словно пестрый, кружевной сарафан
Спешно брошен на гранитный излом...
Пара столиков – уже ресторан,
Три корзины овощей – гастроном.
Петли улочек, кряхтя, лезут вверх,
Камень лестниц как подушка примят,
Но в любую из прорех – без помех –
Солнце-море, как плакат – напрокат.
Обязательные купол и шпиль.
Обезличенный шезлонгами пляж.
Перечеркнутый моторками штиль...
Дата. Подпись. Все – закончен пейзаж.
Ты его с окошком рядом повесь
В назиданье октябрю-ноябрю.
А осмелится тебе надоесть –
Я другой, еще теплей, подарю.
5.
Старый рок-н-ролл
(из цикла "По волнам памяти")
"В начале было слово..."
(Из милицейского протокола).
Слово печатное в силе. Слово к народу вдвойне. Сколько бы мир не просили, миром готовы к войне. Граждане, также гражданки, мудрости, если они сказаны теми, кто в танке – вовсе не знают цены, не обещают спасенья душам, почуявшим цель. Перед святым Воскресеньем – множество страстных недель. Вечно не знает покоя вече, входящее в раж. Осень – что это такое? С небом один экипаж. На обелиске хотя бы даты с чертою внутри. Август – а после октябрь: девять один – девять три. Многое в памяти стёрто. Можно кричать: "клевета!" Был в октябре день четвёртый в дымно-кровавых цветах. Эти нечёткие были... Хроники режут глаза. Танки туда же не били два с лишним года назад. Было наивней и чище. Верили все в миражи...
Прошлое скоро отыщет. И тихо спросит "ты жив?"
Это не Сталин, не йети, не гуманоид, не дух – это бездомные дети в памяти нищих старух, это бездумная вера в краткость и курсов и фраз, это и жизнь и карьера – доброжелателем в таз спущена, слита, испита в папке с рейтузной тесьмой. Это и подпись пиита под коллективным письмом. Это вчерашние дрожжи, влезшие в новый завет. Каяться может до дрожи весь неприкаянный свет. Просто, привычные к мраку, жалуя данный насест, без разрыванья рубахи – даже не двинутся с мест. А на местах всё нелепо... Пьётся, о вечном скуля...
Память бывает свирепа, вновь начиная с нуля...
Можно начать с единицы. Пусть одиночка смешон. Мысли стирают границы. Donkey быть может и schon. Для Буридановых логик век благодарности нет. Или мы платим налоги, или мы платим за свет. Тот или может быть этот. Грань истирается в пыль. Красится сумрак газетой в тон настроенью толпы. Ходим по лезвию бритвы, Оккаму садим на клей. Ринго сбивается с ритма. В ринге забыт fair play. Стынут бродячие души, радуясь сходу зимы...
Ветхий уклад не нарушить, если не рваться из тьмы...
Мысли просторнее спьяну. Думы кристально чисты. На земляничных полянах вновь вырастают кресты. Вечные ставим вопросы, фразы штампуем с листа, рядом маячат матросы и караул, что устал. Прячутся в тень менестрели, бьют комиссары в набат.
Может, весенние трели эту тоску разбомбят?..
Бродский с провинцией прав был – лучше у моря в глуши, если имперской управы зов для терзаний души, для состояния духа, для посиделок в ночи. Где изначально разруха – там и сподручней мочить. Всё у Булгакова к месту, точно описан сюжет. Всем нострадамусам тесно, курят в сторонке уже...
Donkey по кругу, по кругу. "Шо нам" расскажет эфир?.. Нам бы услышать друг друга. Чтоб не проспать этот мир.
А за глаза? Только книги могут – и те не у дел. Мы, оглянувшись, лишь фиги видим – так Шаов допел. Но впереди – те же виды, логику правит ранжир. Кто собирает обиды, тот и от штиля дрожит. Время играется с нами, лет рассыпая драже. Нас сохранит только память: с виду неброский сюжет. Словно империя инков, словно с ксилитом "Дирол"...
Тихо играет пластинка. Старый как мы рок-н-ролл...
6.
Рапсодия в осенних тонах
верёвочная лестница дождя, ступеньки веток…
из метрополитена восходя к дневному свету,
где будет жизнь такой, как никогда, - пустой и куцей –
не доверяй подземным поездам – они смеются:
железные стрижи за кругом круг летят навстречу,
нанизывают речь на ультразвук, слова калеча,
подшучивают: просто ;скрипка и
немного нервно;, -
а ты молчи, скрывайся и таи –
не спит inferno.
поверили в натянутую нить и…разминулись…
тоску о невозможном заглушить оркестром улиц,
не чувствуя опоры под собой, но не взлетая,
плестись за жизнерадостной толпой к задворкам рая.
там каждому своё, и все не вновь – ищи по спискам:
любовь, покой, свобода, нелюбовь…
а путь не близкий:
вон домик для пернатых на воде, от бурь - на тросе,
где мы с тобой кормили лебедей из прежних вёсен.
в соседнем замке с окнами на пруд, в потоке света,
играл скрипач негромко - про судьбу.
увы, не эту.
её не наметают помелом, не мечут кости:
царапает вагонное стекло обычный гвоздик.
когда прописан каждый эпизод – к чему ремейки?
трамвай и метропоезд, над и под,
Пифон* и змейка...
под монолог дождя (осенний дождь – такой зануда!)
опять сверну туда, где ты не ждешь, из ниоткуда.
там чей-то одинокий силуэт в оконной раме
и домик на воде из прежних лет.
необитаем.
_______________
* Пифон — в древнегреческой мифологии дракон, охранявший вход в Дельфийское прорицалище. В данном случае Пифон и змейка – символы нижнего и верхнего миров, а сам Пифон – олицетворение сил судьбы.
7.
C победой шли домой богатыри
С победой шли домой богатыри,
Воздав врагу сполна в кровавой сече.
Как верный пёс лизало солнце плечи,
Чтоб раны чудотворно заросли,
Зарубцевавшись в памяти навечно.
И расстилалась степь рекою млечной,
И тучи мимо киселём текли.
С победой шли домой богатыри.
Седой Баян резные гладил гусли –
Звенели струны. Cтруги жались в устье,
На пир горой купцы дары везли.
Котлы дымились, предлагая снеди.
И, на плетень закинув руки-плети,
Глядела мать на пыльный столб вдали.
С победой шли домой богатыри.
К хлебам солонки ладили невесты,
А на пригорке, что лежит одесно
У стен детинца, дети-снегири,
Разгладив кумачовые рубашки,
Толпились тесно. Пенные баклажки
Отцы из погребов на свет несли.
С победой шли домой богатыри.
Бренчали брони, заглушая топот.
«Ты жив ли, милый?» – уст горячий шёпот.
Баян завёл протяжно:«Гой-еси…»
… Раздался посвист ханский, соловьиный.
Разбойная взлетела в небо сила
И пала игом на хребет Руси…
С победой шли домой богатыри
В свои степные дымные улусы,
Мир покорив, где храбрецы и трусы
Влачили гнёт века под свист камчи.
Но пел Баян – слепой и вдохновенный,
Вскрывая словом подневольных вены,
И Муромцы вставали в бой с печи!
8.
Ты видишь...
Ты видишь – на дне моих глаз подрастает страх,
Ты чувствуешь в сердце иглу и в коленях дрожь.
Я знаю – когда ты умрешь на моих руках,
Ты скажешь, что я для тебя чересчур хорош…
Всё будет обычно, жестоко и без прикрас.
Мы станем свободней, больней, и наверно, злей.
Я выпью портвейна и выколю третий глаз,
Ты снова помчишься отстреливать журавлей.
В затылок пристроится очередной скелет,
Мелькнет в зеркалах улыбающийся оскал.
Дождями впрессуется твой изотопный след
В живучую память и черные ребра шпал…
Ты видишь, я знаю… В глазах еще нет песка,
И руки не ищут кого-то из нас на дне…
Пророчества пишутся начерно. А пока –
Подумай о будущем – и не встречайся мне
9.
тот же самый Христос, и ребёнок... и бес за плечом
Илия-модератор сжигает огнём поднебесным,
авторучкою крыжа убитых, бормочет: "Зачёт".
Постреляет, устанет, присядет в потёртое кресло
и раскурит от собственной молнии свой табачок.
Громовержец-чудак впопыхах не того покарает.
Разобраться б ему+ да куда там! Вдогонку добьёт.
Под горячую руку бабахнет по ангельской стае
и попАдают нА землю особи, сбитые влёт...
Мне не сложно глаза разлеплять по утрам спозаранку,
но за окнами, как и всегда, трепотня ни о чём.
И мужик так же крестится, в сторону бросив вязанку,
подпирая фундамент растёртым от лямки, плечом.
Что ни башня в России, то крен много круче Пизанской,
что ни терем - лохмотьями время былых позолот.
Возведённый на царство, подумав, в четверг отказался,
мотивируя тем, что не любит народных острот.
Позалеплены рты чем-то слабо похожим на пластырь,
каждый третий придавлен к паркету веригами лжи.
Отвалился кусок от больной рококошной пилястры
и за ней как-то сразу осыпалась странная жизнь.
С виртуальных молитв не припухнут глаза и коленки,
и не ропщет душа, ублажая безумный каприз.
Мне и выпить - не грех, и по пьянке забацать фламенко,
отзываясь послушно на "эй", "синьорита" и "кис".
Из наушников - сладкоголосая "бесамемуча",
водит в памяти фотоотчёт бесовской хоровод,
где Христа на кресте окровавленном бес сам и мучил,
призывая в помощники праздный, ленивый народ.
Где толпа, ошалев от жары и прокисшего пива,
колыхнулась вперёд, а потом отшатнулась назад.
И ребёнок сказал в тишине: "Этот дядя красивый...
Но избитый, голодный и видно, что жизни не рад"...
Эй, правитель, седлай бронепоезд, выстраивай танки.
Я почти отомкнула засов золочёным ключом...
Вижу ангелов полупрозрачных и чьи-то останки+
Тот же самый Христос,
и ребёнок
и бес за плечом...