99
Что ощущает человек в преддверии вечности? На пороге? Во время..., нет, скорее, проваливаясь в безвременье? В переходе? Подземном? Речном? Ужели правда все те байки, что слагали о запредельном паромщике говорливые древнегреки? И вторя им пели под лиру и поллитра зелена вина Вергилий с Дантом, покойный Бродский с ныне живущим Лоресом? Про пальцы Харона, пахнущие бурой тиной и тусклыми медяками в мертвых слезках-икринках, про ногти, пахнущие рыбьим хвостом – он снимал пятаки с глаз жмуриков, вытаскивал их из крепко сжатых зубов и любился с русалкою...
Не снявши лыж и маузер с предохранителя...
Образы. Шмобразы. Швабры. Прообразы. Шамбала. Камбала. Визы. Вени. Види. Вицин. Видео. Дикобразы. Скотобазы. Военные блоки. Мухоловки. Дымоуловители. Скотоблоки. Шприц осеменителя. Ветеринар. Разнежничавшаяся корова. А поцеловать? Шлакоблоки. Свинарник. Силос. Соломос. Мудрость. Экклезиаст. Энтузиаст. Марш первопроходцев. Дискотека заднепроходцев. Кирпичная стена. Казнь в прямом эфире. На мобилу снятая. Разин. Пугачев. На могилу неизвестного солдата опускают венок. Французский император. Германский канцлер. Директор школы. Пьяный бомж. Закусываем баранкой. Рыбкой-бананкой. Темное пиво. Черемуха в цвету. Нестерпимо пахнет. Огурцами. Свежая корюшка. В простом окопном сортире. С обрывком газеты. Месячной. Давности. Лавка. Древностей. Холодный. Диккенс. С большими. Банк Надежный. Яйцами торговала бабка. Если у нее их целое лукошко, станет ли она после этого дедкой? Репка. Мышка. Кошка. Жучка. Внучка. А подай-ка нам, хозяин, вон тот кувшин. Сорок лет. Сорок пять. Спелой ягодой опять. Сорок семь. Спелой ягодой совсем. Блуждания. По пустыне. Брожение. В виде бочки. Иммельман. Штопор. Сидр. Петля. Нестеров. Шампанское. Коньяк. Ночь. День. Пропеллер. Солнце, остановись! Подкоп. Археология. Троя. Двойка по истории. Теология. Трубы. Стены. Китай. Гора. Пирамида. Глаз. Циркуль. Отвес. Калька. Карандаш. Кельма. Столыпин. Галстук. Вагон. Унты. Дирижабль. Титаник. Торпеда. Фараон. Эх, на то он и мужик. Богоравный. Был. Сплыл. Живот пучит. Черт. За нос. Водит. Пластинку крутит. Ангел. Грамофон. Эдисон. Патефон. Блоха. Мефистофель. Грим. Пост. Винтовка. Штык. Молитва. Листовка. Ураган.
Заканчивая книгу. Завершая стругать доску. Стряхивая пепел на пол. Поджигая прощальный костер. Выбрасывая полусгоревшие останки мужа и заживо сожженой жены в Гангу. Прими, Мать-река! Вспоминаю старика, заснувшего на зимней скамейке. На заснеженном перроне в Петергофе. Рэмбо шел по дороге. Никого не трогал. Ну одет был по-дурацки. Типа, хиппи. В солдатской куртке и джинсах. Давно нестриженые волосы. Разве распознаешь в таком бродяге солдата? Повсюду на шоссе валялись трупики: белочки, енота, лисы, иногда даже олененка. Сбитые машинами. Американское шоссе. Ветеран из Вьетнама. Расписанный писателем, наверное, даже и не нюхавшим пороха. Но он шел и мало того, что не имел прописки, за что его и взяли в менты, но и отчаянно жалел убитых животных. И злился на автомобилистов. А при этом сам жевал гамбургер. В придорожном Макдональдсе. И охотился на зверей в лесу.
Пара доксов. Тройка догов. Несколько дохлых тел, размазанных по асфальту. Путешествуя по Америке я наблюдал немало таких трупиков. На обочине скоростных трасс. Да они сами дураки, эти звери! Говорят автомобилисты. Выбегают как тупицы на дорогу. Особенно ночью. Вчера на улице в Западнолесском уделе видел трупик белочки. Не на мостовой, а на тротуаре. Лежала на боку. Чуть прикрыв глаза. Свежая и не раздавленная. Будто уснувшая. Или пьяная вусмерть. Перепившая, да так и не добравшаяся до дому. Может, отравилась?
Белки наглые, вообще-то. Прыгают. Скачут. Нахальничают. Никого не боятся в Америке. Приходят в садики и дворики частных домов и обгрызают цветы и растения. Серые бессовестные белки. Бывают и черные. Рыжие, европейские, тоже попали сюда. Но их мало пока. Не успели размножиться. Эти, говорят, еще более наглючие. А у меня за окном прыгает белка-альбинос. С красными глазами. Вся белая-белая. Все никак не дастся в объектив по-хорошему...
Конец девяносто девятого. Декабрьская стылая Москва. В кинотеатрах показывают «Конец света» с калифорнийским железным губернатором. Самые патетические моменты. Бедняга Арни страдает неимоверно. Мир спасает от Антихриста. А зал в хохот. Влёжку.
Весь мир готовится встречать новое тысячелетие, которое настанет лишь в 2001-м. Но мы невзираем.
Весь мир боиццо «Проблемы 2000». В первую же минуту нового года компьютеры взбесятся во всем мире, потому что их тупые электронные мозги заточены под 1990-е годы. А обнуление поставит их в полный... тупик. И они выйдут из строя. При этом взорвутся все атомные электростанции. Начнется предсказанный мутным пророком Нострадамусом Апокалипсис. И все накроется медным тазиком. Давайте-давайте, раскошеливайтесь на новое программное обеспечение, чтобы Земля не треснула, не раскололась. Сколько сделали миллиардов долларов на решении «Проблемы 2000»? Охрененно много. Потом оказалось, что все это whoйня...
А так даже пропагандистский фильм сняли, и не один. Сняли про то, как мир расползается по швам в первые минуты 2000 года. Как в России полыхает сплошной Чернобыль. Но остальную землю удается спасти ценой самых неимоверных.
Свежие творения. Фильмы «Легион» и «2012». Новая пугающая дата, предсказанная древними майя. Фильмы-комиксы. Хохотал во всех патетических местах. Умеют же снимать! Whoйню и полный отстой...
Исход из Египта. Казни. Утонувшее в Красном море фараоново войско. Почти сразу по приезду в Америку, год с лишним назад, побывал на закрытом просмотре полнометражного документального фильма. Местные парни, белые христиане, протестанты, в основное время промышляющие экстремальным туристическим бизнесом, а в Миннесоте много лесной и озерной глуши, так что они успешно водят богатых туристов нехожеными тропами, а в свободное от изготовления чучел медведей и оленьих голов время снимают кино. Вот уже девять лет один и тот же фильм. Урывками. Об Исходе.
Снимали в Египте, в Израиле, в Саудовском Аравии. Привлекали историков, археологов, лингвистов. Даже аниматоров, чтобы проиллюстрировать как из скалы забил источник. Ездили на Ближний Восток. Наснимали кучу материала. Смонтировали черновой вариант фильма. С подводными съемками и прочими изысками. И вроде бы даже доказали, что море разошлось по слову Моисея. А кроме того, нашли там на дне обросшие ракушками колеса и останки колесниц. Может, это фараоновы телеги? А может кто-то в более поздние времена утоп. Несколько тысяч лет прошло. А кораллы и ракушки так сильно облепили колеса и прочие запчасти, что лишь аниматоры помогли, прорисовывая картинку.
А еще повсеместно эти парни находили древние наскальные изображения семисвечника и другие символы иудаизма. И на территории собственно Израиля, и Саудовской Аравии и Египта. Вроде бы, даже старше пирамид. Из Каменного века. Вот такое кино получилось. Потратили они на него около пятидесяти миллионов долларов. И еще миллионов десять нужно им где-то достать на доводку картины до ума.
Кто-то снимает игровые кинофантазии. Кто-то серьезно подходит к делу и занимается только документалистикой. А в сущности, не вся ли наша жизнь сплошной кинематограф? Не играем ли мы роли, неизвестно кем и для чего написанные? И кто же тот трансцендентный кинозритель, наблюдающий за всеми нашими чудачествами и метаниями по земле и в околоземном пространстве?
Сорок лет водил Моисей своих соплеменников по пустыне. Пока не ушло поколение, выросшее в рабстве.
Сорок лет водили большевики русский народ. От революции 1917 года до первого международного фестиваля студентов в Москве. 1957-й год. Машины-акулы, волги и шевроле. Американские гости в России. Джинсы. Жвачка. Первые международные сексуальные контакты. Первый спутник земли. Той же осенью.
Фильмы. Французские духи. Мода. Рок-н-ролл.
Там нет стиляг! – истошный крик...
Еще сорок лет. И новые скитания. Новые разочарования. Что осталось от моей России?
Миша, ходячая кладезь анекдотов о русском Нью-Йорке и Миннеаполисе, не любит «дистанционного патриотизма». За двадцать лет жизни в Америки он ни разу не побывал дома. Сложности с паспортом. Но на русскоязычных форумах Миша вдумчивый и едкий собеседник. Он говорит: «Если на Западе все так плохо, если здесь и медицина плохая, и негров вешают, и нельзя сказать комплимент женщине, тут же посадят, при этом нельзя даже слово «негр» употребить, вешая несчастного, и вообще тут на каждом дереве по негру висит, а тут живешь и всего этого не замечаешь, ладно, если я такой дурак, сделал ошибку, переехав сюда, но ты-то, живущий в Австралии, и всем доказывающий, что в России лучше, чем где бы то ни было, почему не едешь обратно на историческую родину?»
Миша не любит «культ карго». Есть в Тихом океане некий остров. Там во время второй мировой войны стояли американцы, воевавшие с Японией. Ну, забросили они туда контингент. Построили базу. Конечно, подкармливали местных туземцев, бегавших нагишом в одним набедренных повязках из пальмовых листьев. Американцы казались им богами с неба. Привозившими богатые дары. Простодушным детям земли океанской тоже перепадало.
Кончилась война. Американские солдаты ушли. Вместе с ними пропало и карго. Волшебный и вкусный груз. В виде банок с тушенкой «Спэм» - производства миннесотской консервной фабрики. И эти туземцы основали новый культ на своем острове. Вместо прежнего поклонения духам земли. Они стали строить из соломы самолеты, имитируя американские. Они делают себе из пальмовых листьев шорты и рубахи, такого фасона, как у американцев. Каски плетут из соломы. Маршируют в этих нарядах, как ходили строем по плацу солдаты-янки. Делают себе из дерева подобия винтовок. Даже поднимают сплетенный циновкою флаг со звездами и полосами. Из все той же соломы. И терпеливо ждут, молясь, когда снова прилетят с неба белые боги. И привезут вкусный груз. Небесное карго.
Миша не любит «культ карго». Ему не хочется видеть, как он распространяется в самых разнообразных формах. В том числе, стараниями тех, кого он называет «дистанционными патриотами».
Прокрутить за два месяца век. Ускорить пленку. Пережить заново эту, еще не оконченную, и прежние жизни. Отдать книге память, мысли, чувства. И стереть все следы на песке. Набежавшей волной.
Я отправился в парикмахерскую. Я сбрил на хер все волосы, кроме оселедца на макушке. Чернокожая улыбчивая парикмахерша усадила в кресло. Как дела? Как провели выходные? Да, все нормально. А как Вы отдохнули? Просто чудесно!
Люди в Миннесоте никогда не скажут тебе, что ты плохо говоришь по-английски. С каким густым, порой чудовищным прононсом ты бы ни разговаривал. А если акцент небольшой, как перчинка, изюминка, это даже круто. Интересно! Мужчинам-американцам нравятся русские девушки. Американским женщинам – русские мужчины. Без особого флирта. Без какого-то хулиганства. Просто. По-человечески. Нормально. И всегда миннесотцы тебе скажут: «Ваш английский просто прекрасен!»
– Как Вас постричь?
– Покороче.
– Насколько?
– Очень коротко. Как молодого солдата. Все, пожалуйста, снимите, кроме оселедца. И лучше не ножницами, а сразу машинкой. Я использовал не глагол “to cut”, но “to clip”...
– ОК. Как скажете.
Поехали. Сбрила на хер все волосы. Под корень. Постоянно сбрызгивая одеколоном машинку. В Магадане я стригся у точно таких же чуть раздобревших матрон бальзаковского возраста. Только с иным цветом кожи. Веселых и радушных. Всегда везло на мастериц.
Случайно она зацепила и порвала последнюю нитку шейных бус. Когда-то я носил их слишком много. Из стекляруса, обожженой глины, дерева, полудрагоценных камней. Связка на связке. Потом снял все, оставив лишь последнюю нитку. Не снимаемую почти двадцать лет. Как последняя привязка. Последний шеврон. Последняя лычка на погоне. Последний патрон. Бусины посыпались. Лопнул оберег. Запрыгали по полу, мешаясь с отсеченными волосами. Парикмахерша давай извиняться. Не стоит! Все нормально. Эти бусы давно уже просились порваться. Зажал в кулаке оставшееся неупавшим. Сунул в карман. Снявши волосы, по голове ли погладят?
Моя шея со следом от незагоревшей кожи от порванных бус. Забавное ощущение. И никакого чувства потери. Утраты. Вместе с волосами на пол упало нечто несущественное. Когда-то эту шею охватывал тугой воротничок солдатской гимнастерки. Рабский ошейник. Из холодного металла. На ней висели медаль и крест за боевые заслуги. Простенький нательный крестик. Спрятанный под рубахой. И горделивый орден в виде креста. Свобода. Высвобождение из-под глыбы иллюзии. Бестелесной и смешной. Нелепой. Оглядываю руки. Пальцы, свободные от колец и перстней. Беззаботно смеюсь. Вспоминая, как с Куманьком бегали по снегу босиком.
Завтра будет завтра. И уже не важно, каким будет этот день.
Осенние трава и листва. Жухлые. Чуть колышущиеся. Никто не в силах разделить. Меня и жизнь. Меня и сознание. Ведь я и есть эта жизнь. Я сознаю себя, а не то, чем или кем представляюсь. Кажусь другим. Или хотел бы самому себе казаться. Возможно, завтра придет что-то иное. Возможно, я больше не напишу ни строчки. Ни стихотворения. Ни песни. Не сниму ни одного кадра. Но это больше не кажется мне важным. И уж тем более, поводом для уныния. Разве не сжег Платон все свои стихи, перед тем как уйти в ученики к философу?
Когда люди похоронили моего прадеда, все его рукописи, пьесы, стихи, песни, ноты, сказки, тосты... все-все наследие выбросили на помойку. Туда же полетела и его гитара. И это самый лучший исход. Для творца. Даже более важный, чем из Египа. Массовость подразумевает долготерпение и длительное совместное делание. Выдавливание из себя по капле. Раба. Впрочем, я читал, что в одной современной стране этот чеховский лозунг считается отныне государственным мыслепреступлением. За которое карают, пока лишь условным, но все равно сроком. Ведь формально рабство давным давно отменено. Во всех своих формах. А если кто-то сейчас пытается прилюдно выдавливать из себя раба... лучше бы он это делал с прыщом на лбу. Или мастурбировал на публике. И то меньший грех!
Кто выбросит все мои мысли, рукописи, доделанные и не доделанные вещи? Когда я сам их разбросал повсюду. И многими друзьями они сохраняются?
«Снедаемый тщеславием играет на сцене актер. Мы все тщеславны, - сказал мне как-то другой Миша, магаданский актер, - мы все завистливы и падки на славу. А это грех!». Сказал он мне это и... продолжил работать в театре. Один из самых умных и талантливых. Незадолго перед отъездом я писал на него представление в Москву. Уже дали звание. И даже повысили до главрежа.
«Мама, я больше не хочу быть солдатом, - пел Джон Леннон в своей лучшей пластинке «Представь себе», кстати, в одной из не самых любимых мной песен на том альбоме, потому что она тяжелая, тягучая и дурацкая, дезертирская, а я всегда был добровольцем, всегда глупо лез на рожон, - я не хочу быть солдатом, мама!»
А я не хотел быть актером. И я перестал заниматься актерством.
Летний погожий день. На улице, усаженной каштанами помощник режиссера схватил за руку стремительно несущуюся девушку в легком платьице. «Вы не хотите сниматься в кино? Вы как раз тот типаж, что нам нужен!». Она мотнула головой и унеслась вдаль. Моя будущая и всегдашняя возлюбленная. Моя единственная, за кем пришлось отправляться на край света. В приполярную Колыму.
Наша первая встреча прошла для нее незамеченной. Играл на детской площадке. Рядом скакали пацаны постарше. В вышиванках и каких-то гуцульских жилетках, в бараньих папахах. Были мы там в гостях у тетки. Она тоже приехала в гости. К старшей сестре. Именно так все и случилось. Из жизни в жизнь. От одной встречи к другой. Но девочка проигнорировала. Убежала, как часто это бывало. Отпуск закончился. Уехали к себе на юг. Девочка росла. Сидела на завалинке вместе с дворовыми шпанятами и подружками. Весело болтала ножками. Среди ребятни был круче тот, кто доставал до земли, сидя не на краю лавочки, а глубоко усевшись. Болтали. Шутили. Пели песенки. Блатные, в основном. Хулиганские. Самая любимая - «Я помню тот Ванинский порт».
Вместе со всеми и громче всех она выводила тоненьким голосочком: «Будь проклята ты, Колыма, что названа черной планетой!»
Думала ли девочка из маленького, но древнего малороссийского городка, что тем самым выкликивает себе судьбу? И меня зовет в дорогу. От Ширвана да в Магадан. За нею...
Девочка смотрит в небо,
Девочке десять лет,
Пахнет из печки хлебом,
Крутит цигарку дед.
Мать растилает скатерть,
Чинит отец сапог,
Голубь присел на паперть,
Черствый клюет пирог.
Тает слезинкой свечка,
Жмурится сытый кот,
Замерло вдруг сердечко,
Кто-то в ногах скребет.
Глянула под скамейку
Бусины глаз черны,
В травке нашел лазейку
Ежик твоей весны...
Наши встречи предопределены. Чувствами. Мыслями. Любовью. Связью. И она вспомнила. Что-то безотчетное, смутное, неясное толкнуло ее подойти за автографом после концерта. Уже прошло девять лет с тех пор как перебрался на Север, повинуясь зову. Сродни тому, что гонит и птиц к полюсу. На место утонувшей давным-давно Гипербореи. Ходили с ней по одним и тем же улицам. Были связаны семейными узами. Она своими. Я своими. Дети. Новогодние елки. Мандарины. Игрушки. Даже в одних и тех же местах рвали дикую петрушку и собирали морскую капусту на берегу бухты Гертнера в начале и середине голодных 90-х. Только почему-то не столкнулись. Пока случаем не проходил мимо ДК «Металлист» таким же погожим летним днем, как тогда, на улице, сплошь засаженной каштанами. В клубе гремел сборный концерт бардов. Кто-то курил на крыльце. А я нес пачки своей первой книжки. Только что из типографии. Привет-привет! А ты чего не участвуешь в концерте? А ну пошли!
Буквально за руку потащили на сцену. Дали гитару. Вытолкнули к микрофону. Спел пару песен. Представил книжку. Сказал, что в фойе все желающие могут ее приобрести. Вот, собственно и вся история. Конец поискам и блужданиям в густом весеннем тумане. Магаданские туманы в конце мая, начале июня будут покисельнее лондонский. Пелена, наползающая со стороны Нагаевской бухты, хищно покрывает город целиком. Спастись можно, разве что забравшись на самую высокую сопку в округе. И глядя сверху на колышущееся жемчужное покрывало, лишь золоченый крест с верхушки православного собора можно распознать. Все остальное кануло. И безвозвратно утонуло.
Когда в начале «нулевых» менялось руководство епархии, бывший епископ, сдавая дела новому, созвал пресс-конференцию, поблагодарил журналистов за службу. Лишь одному телеканалу, возглавляемому «содомитами» отказал в благословении, отметив лишь, что его корреспондент, всегда сотрудничавший с церковью, нормальный, настоящий мужик, женатый отец семейства, как праведный Лот сохраняет ту компанию от гнева божия.
Представил своего преемника. Ни у кого не повернулся язык задать «крамольный вопрос» новоиспеченному владыке, кроме хозяйки влиятельнейшей и старейшей газеты. А правда ли, дескать, владыка, что про Вас пишут в интернете? Ну, Вы понимаете, тот самый скандал...
Один побледнел. Другой, хоть и не толерантен к «альтернативщикам», мигом вступился за коллегу. Честь мундира, знаете ли...
Прощаясь, подарил золотой крестик на серебряной цепочке. Надеюсь, сказал, сын мой, ты оставишь всяческую ересь и язычество и вернешься в лоно истины...
Коллеги разнесли по городу благую весть. Смутьян и хулиган покаялся и награжден. За что только, не понятно? Почему-то больше никому уехавший ничего не подарил на память. Во всяком случае так демонстративно...
«Я точно знаю, что вернусь...», так кажется пел один человек, застреленный без малого два десятка лет назад. Мне не особо нравились аранжировки его песен. Не люблю, знаете ли, попсу. Но вот слова. И свинец в упор...
Летом отмечали двадцатилетие другого ухода.
Алюминиевые огурцы. Брезентовое поле.
Русское поле экспериментов.
Мне думается, что патриотизм, хотя это и заморское, не русское слово, не может быть дистанционным...
Низкопоклоунство перед Западом? Нет, просто снимаю с нижнего ракурса.
Фотография Камила Дадашева.