Зимний собор. часть третья

ФРЕСКА ОДИННАДЦАТАЯ. КРАСИВАЯ ДЕВЧОНКА ЖИЗНЬ

       СУЛАМИФЬ ПОЕТ

…Вот так я хотела: ворваться и смять,
И царскую голову крепко прижать
К изрытой и мертвой Луне живота.
Приблизить кирпичные – срамом – уста.
Вот так я желала: босячкой – к царю:
Мороз ты ночной, обними же зарю!

…Скат крыши. Кирпич до хребтины сожжен.
Меня возлюбил ты сильнее всех жен –
Во бедности черной, средь духа скотин,
Во смраде угла, где, себе господин,
Ты знал: я везде за тобою пойду,
И нынче с тобою я буду в Аду.
И будут подземные крылья гореть.
И будут чудовища, плача, смотреть
На нищенку в крепком объятье с царем:
Коль любим по смерти – нигде не умрем.

               ХРАМ КХАДЖУРАХО

...А  в  Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.
Огромный, как выгиб горячего бока Земли,
Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,
Застывших навеки, навеки сращенных - в любви.

Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке...
Я в Индии - буду ли, нет ли... А может быть, так и помру...
Но как прошепчу: "Кхаджурахо!.." - так бьется под левой подмышкой,
И холодно, будто стою на широком ветру.

Я там не была никогда - а сколь часто себя представляла
Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,
Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла -
Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.

Гляди! - как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива...
Он между лопаток целует так родинку ей,
Что ясно - вот этим, лишь этим мы живы,
Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней...

А эти! - огонь излучает источенный временем камень:
Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
И грудь упоенно цветет меж мужскими руками -
И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком...

А эти, в углу полутемном, - как мастер ваял их, дрожащий?..
Откинулась навзничь она, а возлюбленный - вот,
Восходит над нею... Их свет заливает, лежащих,
И золотом льет на лопатки, на лунный живот...

О тело людское! Мужское ли, женское тело -
Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела -
Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!

Какое сиянье из всех полушарий исходит!
Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
И ветра язык - как ласкает звезду меж пылающих туч!

И я, в затрапезке девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,
Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
И очи распахнуты вольно и страшно мои!

Под платьем залатанным - под комбинашкой, пропахшей
Духами дешевыми - тело нагое мое...
О, каждый из нас, из людей, в этом мире - пропащий,
Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!

Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул
В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
И смех, - где меня мой любимый покинул,
И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет...

И я перед этою бездною мрака и праха,
Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
Девчонкою - матерью - бабкой - стою в Кхаджурахо
И мыслю о том,
                что - такой же -
                в три дня - и навеки! -
Греховною волей создам.

И там, в очарованном и новоявленном храме,
Я всех изваяю,
Я всех, перекрестясь, напишу -
И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу...

И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга -
Так в клейкость горбушки впивается рот пацана...
А я?  Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
Где буду стоять - Боже, дай Ты мне силы - одна.

Но я изваяю себя - обнаженной! Придите, глядите -
Ничто я не скрою: вот складки на шее, живот
Огрузлый, - вот в стрижке опричной - латунные нити,
В подглазьях - морщины, сиротскими птичьими лапками, - вот!..

Вот - я!.. Родилась, - уж себя - отвергайте, хулите! - оставлю.
На то Кхаджурахо я строю отчаянный свой:
Я так, одинокая, страстные пары восславлю,
Что воздух зажжется
                над чернорабочей
                моей головой.

     35 КВАРТИРА. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Заходи. Умираю давно по тебе.
Мать заснула. Я свет не зажгу. Осторожней.
Отдохни. Измотался, поди-ка, в толпе -
В нашей очередной, отупелой, острожной...
Раздевайся. Сними эту робу с себя.
Хочешь есть? Я нажарила прорву картошки...
И еще - дорогого купила!.. - сома...
Не отнекивайся... Положу хоть немножко...
Ведь голодный... Жену твою - высечь плетьми:
Что тебя держит впроголодь?.. Вон какой острый -
Как тесак, подбородок!.. Идешь меж людьми
Как какой-нибудь царь Иоанн... как там?.. Грозный...
Ешь ты, ешь... Ну а я пока сбегаю в душ.
Я сама замоталась: работа - пиявка,
Отлипает лишь с кровью!.. Эх, был бы ты муж -
Я б двужильною стала... синявка... малявка...
Что?.. Красивая?.. Ох, не смеши... Обними...
Что во мне ты нашел... Красота - где? Какая?..
Только тише, мой ластонька, мы не одни -
Мать за стенкой кряхтит... слышишь? - тяжко вздыхает...

Не спеши... Раскрываюсь - подобьем цветка...
Дай я брови тугие твои поцелую,
Дай щекой оботру бисер пота с виска -
Дай и губы соленые, - напропалую...
Как рука твоя лавой горячею жжет
Все, что, болью распахнуто, - счастьем отыдет!..
О, возлюбленный, - мед и сиянье - твой рот,
И сиянья такого - никто не увидит!..

Ближе, ближе... Рука твоя - словно венец
На затылке моем... Боль растет нестерпимо...
Пусть не носим мы брачных сусальных колец -
Единенье такое лишь небом хранимо!
И когда сквозь меня просвистело копье
Ослепительной молнии, жгучей и и дикой, -
Это взял ты, любимый, не тело мое -
Запрокинутый свет ослепленного лика!
Это взял ты всю горечь прощальных минут,
Задыханья свиданок в метро очумелом,
Весь слепой, золотой, винно-красный салют
Во колодезе спальни горящего тела -
Моего? - нет! - всех их, из кого сложена,
Чья краса, чья недоля меня породили,
Чьих детей разметала, убила война,
А они - ко звездам - сквозь меня уходили...
Это взял ты буранные груди холмов,
Руки рек ледяные и лона предгорий -
Это взял ты такую родную Любовь,
Что гудит одиноко на страшном просторе!

Я кричу! Дай мне выход! Идет этот крик
Над огромною, мертвою, голой землею!

...Рот зажми мне... Целуй запрокинутый лик...
Я не помню... не помню... что было со мною...

                АВТОПОРТРЕТ. НОЧЬ

Я руки изброшу из тела канатами: якорь тяжел…
Святой сединою - потела. Мычала, измучась - как вол
На пашне рабочей. Морщины у глаз - что багет у холста…
Вы все в Зазеркалье, мужчины. Глядите - моя красота.

Вся выпита дестью бумаги. Вся съедена буквиц песком.
Любовники, звери, бедняги! Вот - за ухом вы, за виском -
Три власа в серебряной пряди. Да может быть, эта серьга,
Звенящая нота в наряде - пуста, ледяна и нага.

Тяжелый кувшин подымаю. Вода - чтобы горло смочить.
Седая - теперь понимаю, какая то жажда - любить.
Напьешься - захлебом - в пустыне - отравы - полыни - тоски…
Тяжелый в ночи, густо-синий буран оплетает виски.

Горою застыв пред трельяжем, бесстрастно, как в лупу, гляжу -
То резкие прорези сажи, то кадмий течет по ножу,
То пятнами ультрамарина - подглазья, окружия век…
Ну, ближе, Купец. Вот Картина - ночь. Зеркало. Жизнь. Человек.

                *** 

Жизнь мне дай. Ее хочу кусать.
Рвать и пить, рыдать, когтить, терзать.

Жизнь мне дай!
                Я заслужила - жить.
…Только смертью это заслужить
Можно.

                ВОЛЯ

Идолище мертвое, стозевное, губы-зубы изрытые, -
Я-то еще перед тобой - живая, неубитая.

Хворь мою зришь?! Клыки кажешь в хохоте?!
Не согнусь перед тобой - голая - в синем холоде.

Выю не сверну вниз - взалкавшая - в сытости:
Плевать - глотка в хриплости, а зраки в сырости, -

Ты меня хлещешь, идолище, ухмылками,
Ты подобных мне в лапах катаешь - обмылками,

Ты наши косточки обсосешь, причмокнешь… - плюнь скорей! -
Ангел - крылья вразброс - с копьем - в дыре дверей:

Это я! Казню тебя, идолище поганое,
За то, что я здесь, паршивая, лысая, подлая, пьяная,

Продаю за кусок серебро, на бутылку меняю золото,
Живу в мешке с-под картошки, дико смеюсь от холода,

За то, что мыши - сердце грызут, что пинки - печень повытрясли,
За то, что внутри, как соляные столбы, дети нероженые выросли, -

Эх, - развернись! Гляди в лицо! Не знаю, куда бить. Не знаю - убийца ли!
…Уняться ли. Убиться ли. Кровью черной твоей упиться ли. 

                СВАДЬБА. ДЕРЕВНЯ

…Мы тонули в огнях. Сивый батюшка, прах
Отряся с яркой ризы, с бородки хмельной,
Бормотал в изумленье, и стыл Божий страх
Золоченым венцом – над тобой, надо мной.

И когда нас одних призамкнули в избе,
И раскутал меня, развернул из тряпья,
Из пелен – так пошла я к тебе по судьбе,
По одной половице: о воля Твоя.

Так сухая метель выпьет душу до дна,
Процарапает когтем офорт на меди
Живота и груди… Видишь, плачет жена.
В желтых окнах рассвет. Погоди. Пощади.

Муж мой, царь мой, седой… Так на сливе налет
Лепит сизую синь, вяжет белую ночь.
Ты пришей нас к холсту кистью… Шов не порвет
Ни рука и ни зуб. Да и Богу невмочь.

Что я, что я!.. Зачем святотаткой пустой
Все брешу, как собака, о том, что не зна……

У художников так: у мольберта постой,
А потом – перед Тьмою – глоточек вина…

И пьянели, пьянели святые отцы,
Малых ангелов хор ликовал и рыдал,
И держали над нами златые венцы 
Руки мучениц нежных, что ты рисовал…

АВТОПОРТРЕТ В МЕТЕЛИ С ЗАЖЖЕННОЙ ПАКЛЕЙ
               НА ГОЛОВЕ. БЕЗУМИЕ

Бегу. Черной улицы угорь
Ускальзывает из-под ног.
Я жизнь эту кину, как уголь,
В печи раскаленный садок.

Напился?! Сорвался?!.. -  Отыди,
Святое Семейство мое!
Художник, я все перевидел!
Холсты я сушил, как белье!

Писал, что писать заставляли.
Хотел, что - велели хотеть...
Нас силою царской пытали,
А мы не смогли умереть!

Мы выжили - в зольных подвалах,
Меж драных эскизных бумаг.
Сикстинская нас целовала -
Со всех репродукций - впотьмах...

Мы днем малевали призывы!
А ночью, за древним вином,
Ссутулясь, мы знали: мы - живы
В убийственном царстве стальном!

Вот из мастерской я - на воздух,
Орущий, ревущий, - бегу!
Что там еле теплитесь, звезды?!
Я - паклю на лбу подожгу!

Обкручена лысина светом,
Гигантским горящим бинтом!
Не робот, не пешка, - комета!
Сейчас - не тогда, не потом!

Безумствуй, горящая пакля,
Трещи на морозе, пляши!
Голодную выжги мне память
И сытую дрему души!

Шарахайтесь, тени прохожих,
В сугробов ночную парчу!..
Не сливочным маслом - на коже
Краплаком
                ожог залечу.

Юродивый и высоченный,
Не улицей затхлой промчу -
Холстом на мольберте Вселенной,
Похожий на Божью свечу!

В кармане тулупа - бутылка...
Затычку зубами сдеру -
И, пламя зачуя затылком -
Взахлеб - из горла - на ветру -

Все праздники, слезы и пьянки,
Жар тел в оснеженье мехов,
Все вопли метельной шарманки,
Все лязги горячих цехов,

Кумашные русла и реки
Плакатов, под коими жил,
Где юные наши калеки
У дедовых черных могил, -

Все льды, где прошел ледоколом,
Пески, что сжигали ступню!.. -
Всю жизнь, где на холоде - голым
Стоял, предаваясь Огню.

ДЕВОЧКА В КАБАКЕ НА ФОНЕ ВОСТОЧНОГО КОВРА

Закоченела, - здесь тепло... Продрогла до костей...
Вино да мирро утекло. Сивухой жди гостей!
Ты белой, гиблой ртутью жги раззявленные рты.
Спеши в кабак, друзья, враги, да пой - до хрипоты!
С немытых блюд - глаза грибов. Бутылей мерзлых полк.
Закончился твой век, любовь, порвался алый шелк.
В мухортом, жалком пальтеце, подобная ножу,
С чужой ухмылкой на лице я средь людей сижу.
Все пальтецо - в прошивах ран. Расстреляно в упор.
Его мне мальчик Иоанн дал: не швырнул в костер.
Заколку Петр мне подарил. А сапоги - Андрей.
Я - средь клыков, рогов и рыл. Я - с краю, у дверей.
Не помешаю. Свой кусок я с блюдечка слижу.
Шрам - череп пересек, висок, а я - жива сижу.
Кто на подносе зелье прет да семужку-икру!.. -
А мне и хлеб рот обдерет: с ним в кулаке - помру.

Налей лишь стопочку в Раю!.. Ведь все мои - в Аду...

А это кто там... на краю стола... презрев еду... -
В серьгах, дрожащих до ключиц... в парче до голых пят... -
Сидит, птенец средь черных птиц, и лишь глаза горят?!..
Глаза, - в них все: поджог, расстрел, пожарища, костры.
Глаза, - в них груды мертвых тел, орущие дворы.
В них - дикий хохот над землей, железа ржавь и лязг!..
Сарыни визг,
                сирены вой,
                бельмо продажных ласк...
И ночь их на фаянс лица ложится столь страшна,
Что я крещусь!.. и жду конца!.. Пьянею без вина...
Ах, девочка, - тебя родил святой или злодей,
Но кто тебя за грош пропил на торжище людей?!..
Закутал кто тебя в парчу?! Кто в уши – изумруд
Продел?!.. кто жег тебя, свечу, внося в барак, в приют?!
Кто, сироту, тебя хлестал, как смерд - коней не бил,
А после - в шубку наряжал, на карусель возил?!..
И видела ты стольный град, огонь его витрин.
И видела: глаза горят у тех, кто гол, один,
И нищ, и голоден, и бос, - и, посреди огня,
У хлебного ларька - до слез!.. - узрела ты - меня...

Бегу к тебе я через зал! Чрез пасти и клыки!
По головам!.. так - между шпал - весною - васильки!
Ломаю рюмки и хрусталь! Графины оземь - дзынь!..
Родная, мне парчи не жаль - царица, чернь, сарынь!

Пока тебя век не сожрал, не схрупал до кости,
Пока тебя, как яркий лал, не скрасть, не унести
В дубовом, жадном кулаке, где кровью пахнет пот, -
Давай, сбежим!.. Так!.. налегке! Мороз не задерет!..
Уволоку и унесу на высохших руках!
Тебя от роскоши спасу, от меда на устах!
От морд мохнатых! Ото лжи: тли вдоль парчи горят!
Тебя на блюдо - не дрожи!.. - положат и съедят!

Бежим!.. - Но за спиной – ковер заморского тканья.
Он за тобой горит, костер, где сгибнем ты и я.
Пылает Вавилонска пещь, где нашим позвонкам
На друга друг придется лечь, как битым черепкам.
В узорах пламенных – войной горит, дитя, твой трон.
А после - в яме выгребной усмешкой рот сожжен.
Ухмылкой старой и чужой, - о, нищею!.. - моей:
Кривою, бедною душой последней из людей.

Ковер мерцает и горит,  цветная пляшет шерсть.
Я плачу пред тобой навзрыд, затем, что есть ты, есть -
Красивая девчонка, Жизнь, вся в перстнях пальцев дрожь:
Ну поклянись. Ну побожись,
Что ты - со мной - уйдешь.

     ЧУДЕСНЫЙ ЛОВ РЫБЫ

Огромной рыбой под Луною - Волга:
Как розовая кровь и серебро!
Бери же сеть да ставь!.. Уже недолго -
Вот все твое добро:
Дегтярная смола ветхозаветной лодки,
Тугая, ржавая волна -
И женский лик Луны, глядящий кротко
С посмертного, пылающего дна...

Ловись же, рыба! Ты - еда людская.
Скрипи, уключина! Ты старая уже.
Ох, Господи, - рыбачка я плохая,
Но в честь отца, с его огнем в душе,
Так помня тех лещей, язей, что ты,
                с крючка снимая,
Бросал в корзину в деньгах чешуи, -
Ты молодой, ты, маму обнимая,
Ей шепчешь на ухо секреты: о любви... -

Так в полный рост встаю я в старой лодке.
Клев бешеный. Не успеваю снять:
Река - рыбалка - слезы - смех короткий -
Пацанка на корме - невеста - мать -
Рыдающая на отцовом гробе -
И снова - в плоскодонке - на заре -
Старуха в пахнущей лещами робе.
И рыба в серебре.
И космы в серебре.

                ***

...ни крестин... ни похорон... ни годин...
…на тебя молиться…
…на тебя возлечь –
Спеки нас, Боже. Пирог один:
Сын, Отец, Дочь, Печь,
Мать. Это одна любовь.
Одна: когда острое – обниму
Кольцом. Когда меж рыбами языков
Жемчуг жизни сверкнет – и уйдет во тьму.   

             САНТАЯНА

...я положу тебя у фонтана -
Голого – навзничь. Ничком – потом.
Ты будешь Санта, я – Сантаяна.
Рта твоего коснусь животом.

Видишь, он масляный; он струится
Влагой; и жемчуга нить на нем;
Ты будешь охотник, я буду птица;
Ты будешь печью; я буду огнем.

Ты прободаешь мне красное лоно,
Как бык священный с острова Крит.
Горсть из Голконды камней зеленых
На грудь насыплешь – так грудь горит!

Всю зацелуешь – заткешь парчою
Шепота, боли, укусов, слез;
Мглу детородства зажжешь свечою;
Наг мой, бедняк мой, и гол и бос...

...грешники, грешники. Из кастрюли
Божией – жареных, нас, цыплят,
Вдоль на подносы льда сыпанули,
Где перец пурги, купола горят.

Где луч фонарный брюхо разрежет.
Где от испода – и до нутра -
В ребрах заря золотая брезжит,
Лядвия черная жжет дыра.

Господи, Госпо... грешники, грешни...
Дай губы. Дай язык. Дай чрево. Дай -
Ветер небес твоих дай нездешний.
Глаз твоих ясных Господень Рай.

Сад твоих рук, ветвистых и пьяных.
Смертно. Грязно. Пусто. Впотьмах -
Дай... не дрожи... родной!.. Сантаяна -
Жемчуг любви из дыры кармана,
Жемчуг, что нагло держал в зубах,
Жемчуг, зубок, чеснок ожерелья,
Что своровал, что скусил... - у той,
Что не крутилась, корчась, в постели,
Что на стене горела – святой.

В храмах железных. В приделах багряных.
В Индии нашей, где ржавь и лязг.
...дай мне любить тебя, Сантаяна,
Тонкою песней последних ласк.

         САНДАЛОВЫЕ ПАЛОЧКИ

...Сине-черная тьма. Ангара подо льдом изумрудным.
Заполошный мороз - режет воздух острее ножа.
Бельма окон горят. Чрез буран  пробираюсь я трудно.
Это город сибирский, где трудно живу я, дрожа.
Закупила на рынке я мед у коричневой старой бурятки.
Он - на дне моей сумки. То - к чаю восточному снедь.
Отработала нынче в оркестре... Певцы мои - в полном порядке...
Дай им Бог на премьере, как Карузам каким-нибудь, спеть!..
Я спешу на свиданье. Такова наша девья планида:
обрядиться в белье кружевное, краснея: обновка никак!.. -
и, купив черемши и батон, позабыв слезы все и обиды,
поскорее - к нему! И - автобусный жжется пятак...

Вот и дом этот... Дом! Как же дивно тебя я весь помню -
эта четкость страшна, эта резкость - виденью сродни:
срубовой, чернобревенный, как кабан иль медведь, преогромный,
дом, где тихо уснули - навек - мои благословенные дни...
Дверь отъехала. Лестница хрипло поет под мужскими шагами.
"Ах, девчонка-чалдонка!.. Весь рынок сюда ты зачем волокла?.."
Обжигает меня, раздевая, рабочими, в шрамах драк стародавних, руками.
Черемша, и лимоны, и хлебы, и мед - на неубранном поле стола.
Разрезаю лимон. "Погляди, погляди!.. А лимон-то заплакал!.."
Вот берем черемшу прямо пальцами - а ее только вместе и есть!.. -
дух чесночный силен... Воск подсвечник - подарок мой - напрочь закапал.
И култук - мощный ветер с Байкала - рвет на крыше звенящую жесть.
И разобрано жесткой рукой полупоходное, полубольничное ложе.
"Скоро друг с буровой возвратится - и райскому саду конец!"
А напротив - озеро зеркала стынет. "Глянь, как мы с тобою похожи".
Да, похожи, похожи! Как брат и сестра, о, как дочь и отец...
Умолчу... Прокричу: так - любовники целого мира похожи!
Не чертами – огнем, что черты эти ест изнутри!
Жизнь потом покалечит нас, всяко помнет, покорежит,
но теперь в это зеркало жадно, роскошно смотри!
Сжал мужик - как в маршруте отлом лазурита - худое девичье запястье,
Приподнял рубашонку, в подвздошье целуя меня...
А буран волком выл за окном, предвещая борьбу и несчастье,
и тонул черный дом во серебряном лоне огня.

...не трактат я любовный пишу - ну, а может, его лишь!
Вся-то лирика - это любовь, как ни гни, ни крути...
А в любви - только смелость. Там нет: "приневолишь", "позволишь"...
Там я сплю у возлюбленного головой на груди.
Мы голодные... Мед - это пища старинных влюбленных.
Я сижу на железной кровати, по-восточному ноги скрестив.
Ты целуешь мне грудь. Ты рукою пронзаешь мне лоно.
Ты как будто с гравюры Дорэ - архангел могучий! - красив.
О, метель!.. - а ладонь раскаленная по животу мне - ожогом...
О, буран!.. - а язык твой - вдоль шеи, вдоль щек полетел - на ветру лепесток...
Вот мы голые, вечные. Смерть - это просто немного
Отдохнуть, - ведь наш сдвоенный путь так безмерно далек!..
Что для радости нужно двоим?.. Рассказать эту сказку
мне - под силу теперь... Тихо, тихо, не надо пока
целовать... Забываем мы, бабы, земную древнейшую ласку,
когда тлеем лампадой под куполом рук мужика!

Эта ласка – потайная. Ноги обнимут, как руки,
напряженное тело, все выгнуто, раскалено.
И - губами коснуться святилища мужеской муки.
Чтоб земля поплыла, стало перед глазами - темно...
Целовать без конца первобытную, Божию силу,
отпускать на секунду и - снова, и - снова, опять,
пока баба Безносая, та, что с косой, вразмах нас с тобой не скосила,
золотую стрелу - заревыми губами вбирать!

Все сияет: горит перламутрово-знобкая кожа,
грудь мужская вздувается парусом, искрится пот!
Что ж такого испили мы, что стал ты мне жизни дороже,
что за люй-ча бурятский, китайский, -  да он нам уснуть не дает!..
"Дай мне руку". - " Держись". - "О, какой же ты жадный,
                однако". -
"Да и ты". - "Я люблю тебя". - "О как тебя я люблю".

...Далеко - за железной дорогою - лает, как плачет, собака.
На груди у любимого сладко, бессмертная, сплю.

"Ты не спишь?.." - "Задремала..." - "Пусти: одеяло накину -
попрохладнело в доме... Пойду чай с "верблюжьим хвостом" заварю..."
И, пока громыхаешь на кухне, молитву я за Отца и за Сына,
задыхаясь, неграмотно, по-прабабкиному, сотворю.
Ух, веселый вошел! "Вот и чай!.. Ты понюхай - вот запах!.."
Чую, пахнет не только, не только "верблюжьим хвостом" -
этой травкой дикарской, что сходна с пушистою лапой
белки, соболя... Еще чем-то пахнет - стою я на том!

"Что ж, секрет ты раскрыла, охотница! Слушай же байку -
да не байку, а быль! Мы, геологи, сроду не врем...
Был маршрут у меня. Приоделся, напялил фуфайку -
и вперед, прямо в горы, под мелким противным дождем.
Шел да шел. И зашел я в бурятское, значит, селенье.
Место знатное - рядом там Иволгинский буддийский дацан...
У бурята в дому поселился. Из облепихи варенье
он накладывал к чаю, старик, мне!.. А я был двадцатилетний пацан.
У него на комоде стояла статуэточка медная Будды -
вся от старости позеленела, что там твоя Ангара...
А старик Будде что-то шептал, весь горел от осенней простуды,
И какой-то светильник все жег перед ним до утра.
"Чем живешь ты, старик? - так спросил я его. - Чем промышляешь?
Где же внуки твои?.. Ведь потребна деньга на еду..."
Улыбнулся, ужасно раскосый. "Ты, мальсика, не помысляешь,
Я колдун. Я любая беда отведу".
"Что за чудо!" Прошиб меня пот. Но, смеясь молодецки,
крикнул в ухо ему: "Колдунов-то теперь уже нет!.."
Обернул он планету лица. И во щелках-глазах вспыхнул детский,
очарованный, древний и бешеный свет.

"Смейся, мальсика, смейся!.. Я палки волсебные делай...
Зазигаесь - и  запаха нюхаесь та,
Сьто дуся усьпокоя и радось дай телу,
и - болезня долой, и гори красота!
Есь такая дусистая дерева - слюсяй...
На Китая растет... На Бурятия тож...
Палка сделашь - и запаха лечисся дуси,
если казьдый  день нюхаешь - дольга живешь!..
Есь для казьдая слючай особая палка...
Для розденья младенца - вот эта зазьги...
Вот - когда хоронить... Сьтоба не было зялко...
Сьтоб спокойная стала друзья и враги...
Есь на сватьба - когда многа огонь и веселья!..
Вон они, блисько печка, - все палка мои!.."
Я сглотнул: "Эй, старик, ну, а нет... для постели,
для любви, понимаешь ли ты?.. - для любви?.."

Все лицо расплылось лучезарной лягушкой.
"Все есь, мальсика! Только та палка сильна:
перенюхаешь - еле, как нерпа, ползешь до подушка,
посмеесся, обидисся молодая жена!.."
"Нет жены у меня. Но, старик, тебя сильно прошу я,
я тебе отплачу,
я тебе хорошо заплачу:
для любви, для любви дай лучину твою, дай - такую большую,
чтобы жег я всю жизнь ее... - эх!.. - да когда захочу..."

Усмехнулся печально бурят. Захромал к белой печке.
Дернул ящик комода. Раздался сандаловый дух.
И вложил он мне в руки волшебную тонкую свечку,
чтоб горел мой огонь,
чтобы он никогда не потух.

Никогда?! Боже мой!
Во весь рост поднимаюсь с постели.
"Сколько раз зажигал ты?.."
"Один. Лишь с тобою."
"Со мной?.."
И, обнявшись, как звери, сцепившись, мы вновь полетели -
две метели - два флага - под синей бурятской Луной!

Под раскосой Луной, что по мазутному небу катилась,
что смеялась над нами, над смертными - все мы умрем! -
надо мною, что в доме холодном над спящим любимым крестилась,
только счастья моля пред живым золотым алтарем!

А в стакане граненом духмяная палочка тлела.
Сизый дым шел, усами вияся, во тьму.
И ложилась я тяжестью всею, пьянея от слез, на любимое тело,
понимая, что завтра - лишь воздух пустой
обниму.

                ***

Любимая моя, родная...
Закутай ручки в лисий мех...
Другой – не верю. И не знаю.
Моя. Одна. Одна на всех.

Моя... Берите! Ваша, ваша.
С казармой, где трубят отбой.
С дворцом, где лик владыки страшен.
С конюшней, где фонарь погашен.
С дрожащей заячьей губой.

ФРЕСКА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОЦЕЛУЙ ГОЛУБЯ

                СНЯТИЕ СО КРЕСТА

Милые… Вы осторожней Его…
Руки свисают…
Колет стопу из-под снега жнитво -
Я-то - босая…
Прядями ветер заклеил мне рот.
Послушник юный
Мертвую руку на плечи кладет
Рельсом чугунным…
Снежная крупка во щели Креста
Ватой набилась…
Что ж это я, чисто камень, тверда?!
Что ж не убилась?!..
Как Магдалина целует ступню,
Жжет волосами…
Тело скорей поднесите к огню,
Шубой, мехами,
Шалью укройте, - замерз мой Сынок!
Холодно, Боже…

В наших полях и мертвец одинок.
Холод по коже.

Как кипятком, ветер потный мой лоб
Снегом окатит:
Тише!.. Кладите сюда, на сугроб -
Места тут хватит:
Я постелила рядно во полях,
Где недороды,
Где запоют, клокоча, во лучах
Вешние воды…
Вытянул руки-то… Спи, отдохни…
Ишь, как умают…
Пусть над костром, в матюгах солдатни,
В кости играют…
Что ты?! Пусти, узкоглазый чернец!..
Мне в рот не тыкай
Снег!.. Я живая… Еще не конец,
Слезы - по лику…

И неподвижно Спаситель глядит
В небо святое,
В небо, где коршуном Солнце летит
Над пустотою.

                ЯРОСТЬ

А это вы видели?! Эту косу?!
Я грудью вперед свое тело несу -
И златом, и маслом текут по спине
Мои волоса, ненавистные мне!
Я знаю потребу. Я знаю ярлык.
Гляди - в подворотне сует мне старик
Дрожащий червонец: я - пайка ему,
В голодном безлюбье взалкавшему - тьму!
Да, тело мое - это просто еда:
Я плотью богата - такая беда!
Грудаста, бокаста, - голодные, жми!
Хватай! Возгоржусь, что была меж людьми -
Ржаною буханкой, питьем из горла,
И ужином смертника молча была, -
Ломали, вгрызались, крошили, смеясь,
На снежную скатерть, в дорожную грязь, -
Шоферы, геологи и голытьба,
И старый тюремщик с решеткою лба,
И юный художник, что маслом пропах,
И зэк-старикан, величавый, как Бах,
И тучей - рыбак в огоньках чешуи,
И рокер, замучивший песни свои, -
Весь нищий, родной, голодающий сброд,
Которого я нарекаю - народ, -
Я - хлеб твой насущный! Ломай, не жалей!
Кусай и целуй! И по новой налей -
В стакашек бумажный, в граненый хрусталь
Да в каски афганской блестящую сталь…
Грудями - вперед! И вперед - животом!

В каких житиях я пребуду потом -
На то наплевать. На Земле я жила
И бабьей краюхой мужам я была.

                ***

Я вижу: слезы твои - градины.
Дай соберу
Губами их: морщины, ямы, впадины,
Гул - на юру.

Ты в платье из мешка, худом, запачканном.
Не счесть прорех.
Тебя накормят корками, подачками.
Швыряют смех.

Я за тобой в буран холстину драную -
Как горностай,
Несу. Люблю: и грязную, и пьяную,
Твой Ад и Рай.

Твои ночлежки, камеры и паперти.
Твои ступни,
Горящие на чистой, снежной скатерти,
Одни.

          Я ПОМОГУ ЕМУ БЕЖАТЬ

Я помогу тебе бежать. Я лестницу свяжу
Из рваных простыней. Ее - руками подержу
В окне, пока ты из окна - как бы паук!.. - по ней…
А с факелами уж бегут… О… тысяча огней…
Быстрее лезь!.. я не хочу глядеть: тебя убьет
Твой враг. Твоя коса тебя между лопаток бьет.
Богато ты одет: хитон смарагдами расшит…
Рот поцелуями спален… лоб - думами изрыт…
Видал ты виды… прыгай вниз!.. твои враги пришли!..
Пускай они убьют меня. Здесь близко от земли.
Я уцепилась за карниз… я на тебя смотрю…
Ты золотой, летящий лист… тебя - благодарю…

Ну, что вы пялитесь, да, вы, - солдаты за обол?!..
Ушел, не дав вам головы. Ушел мужик! Ушел!
Ушел! Убег! Вон! По снегам! Через заборы все!
И вышки все! Через собак! Их вой - во всей красе!
Через трассирующих пуль огнистые ручьи!
И черный, до зубов, патруль вооруженный!
                ………………И
Через поемные луга, через буреполом -
И ругань поварихи над нечищенным котлом
Тюремным, где одна свекла, очистки и мазут -
Где матерь-воля сожжена, а смерть - не довезут
В телеге… лишь морковь, картовь… - через такую тьму,
Где фонарями - только кровь горит, смеясь, в дыму!
Где ветром скалится барак! Где ест мальчонка грязь!
Где проклинает нищ и наг вождей великих власть…

И на свободе он уже - на счастье он уже -
На облачном, заречном том, небесном рубеже…
Ушел от вас! И весь тут сказ. Солдат, меня вяжи!
Как я пятой - под пулей - в пляс - врун, ПРАВДУ расскажи.

                ПЛАКАТ

                “ВПЕРЕДИ ВАС СМЕРТЬ, ПОЗАДИ ВАС СМЕРТЬ.”
                (Плакат времен гражданской войны в России,
                1918 - 1920)

Впереди вас смерть - позади вас смерть.
На холстине - вранья плакатного звон.
Кто во Брата стрелял - тому не посметь
Царским вороном стать в стае зимних ворон.
Черный кус металла приучен дрожать
В кулаке, где кровь превратилась в лед.
Кто в Сестру стрелял - тому не едать
За ужином рыбу и сотовый мед.
Тому за Вечерей не вкушать
Червонного хлеба, чермного вина.
Кто Отца убил - тому не дышать.
Вместо воздуха в легких - лебеда, белена.
Вы, громады домов, - ваши зенки белы.
Что вы пялитесь на зверька с револьвером в руке?!
Он стреляет - огонь!.. - уста еще теплы.
Он стреляет - огонь!.. - шпинель на виске.
Мы носили телогрейки, фуфайки, обноски, срам,
Ветошь свалки, ели с задворков отброс, -
А тут на лбу - чертог и храм:
Кровь рубинов, алмазы и перлы слез!
Вот они на башке воровской - яркий лал,
Турмалин - кап в снег, кровавый гранат:
Слаще шапки Мономаха брызжет кристалл,
Эта жизнь никогда не придет назад!
Вот где ужас - с оружьем - камнем стоять
Против всей своей, родной родовы:
Ты, окстися, - ведь ты же стреляешь в Мать,
В свет поверх ее золотой головы!
В сноп безумный! В колосьев ржавый пучок!
В пляску резких, слепящих как омуль снегов!
Ты стреляешь в Родину?!.. Целься прямо в зрачок.
Крови вытечет, Боже, без берегов.
И не будет ни святых. Ни царей. Ни вер.
Ни юродивых с котомками близ хлебных дверей.
И я одна превращусь... в револьвер.
Изогнусь чугунно. Вздымусь острей.
И буду искать дулом… - а все мертво.
И буду искать дулом грудь… свою…
Но тяжелой черной стали шитво
Не согнется ни в Аду, ни в запечном Раю.
Мне в себя не выстрелить. Волком вой.
На ветру собачье горло дери.

И свистит моя пуля над головой
Живой земли, сверкающей изнутри.

Это я - чугун! Я - красная медь!
Я - железные пули нижу на нить!

Впереди вас смерть. Позади вас смерть.
Значит, Мать убитую мне хоронить. 

            МУЖИК С ГОЛУБЯМИ

Мужик с голубями. Мужик с голубями.
Ты жил на земле. Ты смеялся над нами.

Ты грыз сухари. Ночевал в кабаках.
Мешок твой заплечный весь потом пропах.

Носил на груди, на плечах голубей.
Ты птиц возлюбил больше мертвых людей.

Ты больше живых нежных птиц возлюбил.
Ты спал вместе с ними. Ты ел с ними, пил.

Ты пел вместе с ними. Сажал их в мешок.
Их в небо пускал, - да простит тебя Бог.

Последний кусок изо рта им плевал.
Беззубо - голубку - в уста - целовал.

Однажды ты умер. Ты, нищий мужик,
Ты к Смерти-Царице никак не привык.

К богатенькой цаце в парче да в шелках.
И голубь сидел на корягах-руках.

И плакал твой голубь, прекрасный сизарь,
О том, что вот умер Земли Всея Царь.

И Царь Всея Жизни, и Смерти Всея, -
И плакали голуби: воля Твоя.

И бедный, прогорклый, пропитый подвал
Порхал и сиял, шелестел, ворковал,
Крылатой, распятой сверкал белизной -
И Смерть зарыдала о жизни иной,

О чайнике ржавом, о миске пустой,
О нищей державе, о вере святой,

О старом, безумном, больном мужике,
Что голубя нянчил на мертвой руке.

            ТАНЕЦ ГОРЯ

Смотри, народ, как это просто:         
Закрыть глаза - увидеть звезды.         
…И с выколотыми - видать.         
Гляди, мой люд, как мы танцуем -      
Гуртом и скопом, стаей, цугом,         
Как хороводим - благодать.               

Танцуй, народ, - что остается?!         
Покуда зелье в горло льется,         
Покуда дуло у виска, -               
Ларьки цветней трусов ребячьих,   
А пиво - что моча собачья,            
А водка зла, смела, горька.             
               
У нас у всех сынов убили.            
Мы скудно ели, плохо пили.             
Зубной подковой пляшет боль.         
О ней молчат. О ней не надо         
Петь до хрипящего надсада.         
А помолчать о ней - позволь.             

И молча мы сказуем сказку.               
И молча пляшем нашу пляску -          
У оголтелого ларька,               
На бубне площади базарной,               
Под бряки музыки бездарной,               
В военном духе табака               

И крови, бедной и бескровной,
На царской паперти церковной,
Что вся в окурках, как в серьгах… -
Скамейке голой и судебной,
И в бане черной, непотребной,
В борделе с розой на рогах,

Везде!.. - в дыму, на поле боя,
В изгнании, вопя и воя,
На всей земле, по всей земле -
Лишь вечный танец-топни-пяткой -
Коленцем, журавлем, вприсядку,
Среди стаканов, под трехрядку,
Под звон посуды на столе -

Вскочи на стол!.. - и, среди кружек,
Среди фарфоровых подружек
И вилок с лезвием зубов -
Танцуй, народ, каблук о скатерть,
Спаситель сам и Богоматерь,
Сама себе - одна любовь.

И рухнет стол под сапогами!
Топчи и бей! Круши ногами!
…Потом ты срубишь все сполна -
Столешницу и клеть древняну,
И ту часовню Иоанна,
Что пляшет в небесах, одна.
 
                ***

…Мое поломойство, мое судомойство,
Мое проститутство, мое...

То Царское - златом на мех - Домостройство.
Мое золотое житье.

Да, я позабыла, когда танцевала.
Суров Домостройный закон.
Лишь мужа в метелях одра целовала.
Лишь сына - во вьюге пелен.

Наручные часики тикают гулко.
Пора на работу. Пора
К рабам рукокрылым, в пыльцу переулка,
В раскидку колен - до утра.

Короною - обземь - отброшено Царство.
Ах, если б и мне умереть.

...Мое Проклинатство, мое Святотатство,
Мое Вспоминатство: НЕ СМЕТЬ…

             КОЛЕСО. ОВИДИЕВА ТЕТРАДЬ

…Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину - хлесь! - выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом -
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала -
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее - всласть! - надобно жизни напиться.
Как во нутро ее - всклень! - влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник - ладонь, зубы разрежут восток.
Девка, не бейся, пригвождена, пред ветхой телегой распята:
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.
И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, -
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, -
Пот любви - кипятком - как обдаст! И глуха
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! -
Я заключаю с тобою подобие звездного круга.
Я не железом давлю - я над тобой невесом.
И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,
Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча!.. -
Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,
Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:
КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ
ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ
Снег нас - двойную звезду - свистя, засыпает и тушит:
В корчах, в поту, под телегой, под каменным черным быком.
Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.
В нем - сшибаются люди. Сгущается темень и вой.
Чуть повернется - отрежет от Времени, где не родиться.
Девка, бейся, вопи. Тебя, покуда живой,
Так возлюблю, что царям в златых одежонках не снилось!
Так растерзаю, - волки Борисфена клочка не найдут!..
Рвись же, кряхти, ори, мне царапай лицо, сделай милость.
Ведь все равно все умрут. Ведь все равно все умрут.

ПЛЯСКА НА АРБАТЕ ВМЕСТЕ С МЕДВЕДЕМ. ЗИМА

Снег синий, сапфир, зазубринами - хрусть!
Меня перепилит, перерубит: пусть.

Люди: медведями топчется толпа.
Солнце-сито. Сеется рисова крупа.

Вы на сумасшедшенькую пришли поглядеть?!.. -
Буду с медведем в обнимку танцевать, реветь!

Цепь его побрякивает россыпью смертей.
Повыше подымайте кочанчиков-детей.

Катайте по плечам детей-яблок, детей-дынь:
Гляньте - медведь валится, пляшет, пьяный в дым!

Напоила я его водкой из горла,
А закусить ему перстеньком своим дала.

Как убьют плясуна, станут свежевать -
Станет в ране живота перстень мой сиять.

А сейчас сверкают зубы - бархат пасти ал...
Брось на снег, царь калек, рупь-империал!

По снежку босая с бубном резво запляшу,
Деньгу суну за щеку, чисто анашу.

Ах толпень! Сотни рыл! Тыщи гулких крыл!
Чтоб медведь вам землю носом, будто боров, рыл?!

Никогда! Это зверь вольный, как зима!
Я его кормила коркой. Нянчила сама.

Я плясать его учила - бубна не жалей!.. -
На погибель, до могилы, до рванья когтей!

Из-под когтя – красно...
                Пятна - на снегу...
Влей мне в бубен вино! Поднесу врагу.

Повозки шуршат, сапоги по льду хрустят,
Мыши ли, павлины ли поглазеть хотят!

А медведь мой топчется, топчется, топ... 
Положите с черной шкурой меня -
                в сосновый гроб.

И я пальцами вплетусь в смоль седых шерстин:
Спи, мой зверь, плясун глухой, мой последний сын,
Мой танцор, царь и вор, метина меж глаз:
Отпоет единый хор сумасшедших нас. 

             БАБКА ОЛЬГА

Всего-то пять домов замшелая деревня...
Всего-то пять... всего...
И всю-то жизню проревела ревмя -
Всего-то - ничего...

Сынов зарыла я... и дочку закопала...
А жизнь - дыра в игле:
Не всунуть нить!.. - когда б не этот малый,
Как керосин-светляк в стекле...

Да, этот парень... а седой, однако -
Годов немало-ти ему...
Сосед... худой, поджарый, что вояка,
Глаза - ножом во тьму...

Горит и светится... все бегает, настырный,
Ко мне: воды принесть,
Печь истопить... ну, отдохни-ко мирно!.. -
Ништо... как ветер - с крыши - жесть -

Так рвется весь... волосья-то острижены
Ровно у каторжного... инда камень, лоб...
"Ах, баньку, бабка Ольга, жарче жизни
Люблю!.." - и шваркнет - голый - головой в сугроб...

Чудной дак!.. вопрошу: отколь ты мне спаситель
Разэдакий?!.. дров резво наколоть,
Полешки ярче воска... где ты житель?..
Уйдешь - с тобой Господь...

Молчит. Лишь улыбается. И ведра
Тащит с серебряной водой.
Молчит. Не исповедается. Гордый.
Гордяк-то, вишь, какой...

И лишь однажды я в окно видала,
Как он, как конь, бежал
По крутояру, по снегам подталым -
Что ножик, просвистал!.. -

К бегущей насупроть ему фигурке -
Девчонке в круглой шапке меховой -
И обнялись - дуб черный и Снегурка...
И покрестилась мелко я: живой,

Живой еще солдатик седовласый...
А ты, пискля?!.. Ему -
Судьба?!.. иль так - навроде сердцетряса,
Навроде горбыля в суму...

Но так они стояли, слили лица,
Не в силах разорваться, разлепиться,
Под снегом, бесом сыплющим из туч,
Что я продлила и креститься, и молиться
Тому, Кто выше всех Могуч.

                ***

У старости есть лицо                У старости - дубовый сундук
У меня его нет                У меня его нет

У старости на пальце кольцо              У старости - в перстнях
У меня его нет                корни рук
                У меня их нет
У старости в мочке серьга                Она богачка, старость
У меня ее нет                …Визг:
                собаки в ночи
У старости меж ребер брошь - дорога            загрызли с голоду кошку
У меня ее нет                О помолись
                И помолчи
У старости серебро волос                Она богатейка старость твоя
У меня его нет                Заелась поди

У старости топазы слез                В охвостьях нищенского белья
У меня их нет                Нож держу   Подойди   


         ВИДЕНИЕ ИСАЙИ О РАЗРУШЕНИИ ВАВИЛОНА
                симфония в четырех частях

Adagio funebre
Доски плохо струганы. Столешница пуста.
Лишь бутыль - в виде купола. Две селедки - в виде креста.
Глаза рыбьи - грязные рубины. Она давно мертвы.
Сидит пьяный за столом. Не вздернет головы.

Сидит старик за столом. Космы - белый мед -
Льются с медной лысины за шиворот и в рот.

Эй, Исайка, что ль, оглох?!.. Усом не повел.
Локти булыжные взгромоздил, бухнул об стол.

Что сюда повадился?.. Водка дешева?!..
Выверни карманишки - вместо серебра -

Рыболовные крючки, блесна, лески… эх!..
Твоя рыбка уплыла в позабытый смех…

Чьи ты проживаешь тут денежки, дедок?..
Ночь наденет на голову вороной мешок…

Подавальщица грядет. С подноса - гора:
Рыбьим серебром - бутыли: не выпить до утра!..

Отошли ее, старик, волею своей.
Ты один сидеть привык. Навроде царей.

Бормочи себе под нос. Рюмку - в кулак - лови.
Солоней селедки - слез нету у любви.

Andante amoroso
А ты разве пьяный?!.. А ты разве грязный?!.. Исаия - ты!..
На плечах - дорогой изарбат…
И на правом твоем кулаке - птица ибис чудной красоты,
И на левом - зимородковы крылья горят.
В кабаке родился, в вине крестился?!.. То наглец изблюет,
Изглумится над чистым тобой…
Там, под обмазанной сажей Луной,
               в пустынном просторе,
                горит твой родимый народ,
И звезда пророчья горит над заячьей, воздетою твоею губой!
Напророчь, что там будет!.. Встань - набосо и наголо.
Руку выбрось - на мах скакуна.
Обесплотятся все. Тяжко жить. Умирать тяжело.
Вся в кунжутном поту бугрится спина.
Ах, Исайя, жестокие, бронзой, очи твои -
Зрак обезьяны, высверк кошки, зверя когтистого взгляд… -
На тюфяках хотим познать силу Божьей любви?!.. -
Кричи мне, что видишь. Пей из белой бутыли яд.
Пихай в рот селедку. Ее батюшка - Левиафан.
Рви руками на части жареного каплуна.
И здесь, в кабаке кургузом, покуда пребудешь пьян,
Возлюблю твой парчовый, златом прошитый бред, -
                дура, лишь я одна.

Allegro disperato
Зима возденет свой живот и Ужас породит.
И выбьет Ужас иней искр из-под стальных копыт.
И выпьет извинь кабалы всяк, женщиной рожден.
Какая пьяная метель, мой друже Вавилон.
Горит тоскливый каганец лавчонки. В ней - меха,
В ней - ожерелья продавец трясет: “Для Жениха
Небеснаго - купи за грош!..” А лепень - щеки жжет,
Восточной сладостью с небес, забьет лукумом рот.
Последний Вавилонский снег. Провижу я - гляди -
Как друг у друга чернь рванет сорочки на груди.
С макушек сдернут малахай. Затылком кинут в грязь!
Мамону лобызает голь. Царицу лижет мразь.
Все, что награблено, - на снег из трещины в стене
Посыплется: стада мехов, брильянтов кость в огне,
И, Боже, - девочки!.. живьем!.. распялив ног клешни
И стрекозиных ручек блеск!.. - их, Боже, сохрани!.. -
Но поздно! Лица - в кровь - об лед!.. Летят ступни, власы!..
Добычу живу не щадят. Не кинут на весы.
И, будь ты царь или кавсяк, зола иль маргарит -
Ты грабил?!.. - грабили тебя?!.. - пусть все в дыму сгорит.
Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.
И будешь ты обарку жрать заместо каймака.
И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак. -
А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..
Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах - кости нес.
Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.
Платил ты судоргой телес за ржавой пищи шмат.
Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.
Билет на зрелища - в зубах тащил и целовал.
На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.
Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей
Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.
Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.
Упал он головою в кадь - видать, напился вдрызг.

И в медных шлемах тьма солдат валит, как снег былой,
И ночь их шьет рогожною, трехгранною иглой.
Сшивает шлема блеск - и мрак. Шьет серебро - и мглу.
Стряхни последний хмель, червяк. Застынь, как нож, в углу.
Мир в потроха вглотал тебя, пожрал, Ионин Кит.
А нынче гибнет Вавилон, вся Иордань горит.
Та прорубь на широком льду. Вода черным-черна.
Черней сожженных площадей. Черней того вина,
Что ты дешевкой - заливал - в луженой глотки жар.
Глянь, парень, - Вавилон горит: от калиты до нар.
Горят дворец и каземат и царский иакинф.
Портянки, сапоги солдат. Бутыли красных вин.
А водка снега льет и льет, хоть глотки подставляй,
Марой, соблазном, пьяным сном, льет в чашу, через край,
На шлемы медной солдатни, на синь колючих щек,
На ледовицу под пятой, на весь в крови Восток,
На звезд и фонарей виссон, на нищих у чепка, -
Пророк, я вижу этот сон!.. навзрячь!.. на дне зрачка!.. -
Ах, водка снежья, все залей, всех в гибель опьяни -
На тризне свергнутых царей, чьи во дерьме ступни,
Чьи руки пыткой сожжены, чьи губы как луфарь
Печеный, а скула что хлеб, - кусай, Небесный Царь!
Ешь!.. Насыщайся!.. Водка, брызнь!.. С нездешней высоты
Струей сорвись!.. Залей свинцом разинутые рты!
Бей, водка, в сталь, железо, медь!.. Бей в заберег!.. в бетон!..
Последний раз напьется всмерть голодный Вавилон.
Попойка обескудрит нас. Пирушка ослепит.
Без языка, без рук, без глаз - лей, ливень!.. - пьяный спит
Лицом в оглодьях, чешуе, осколках кабака, -
А Колесницу в небе зрит, что режет облака!
Что крестит стогны колесом!.. В ней - Ангелы стоят
И водку жгучим снегом льют в мир, проклят и проклят,
Льют из бутылей, из чанов, бараньих бурдюков, -
Пируй, народ, еще ты жив!.. Лей, зелье, меж зубов!..
Меж пальцев лей,
                бей спиртом в грудь,
                бей под ребро копьем, -
Мы доползем, мы… как-нибудь… еще чуть… поживем…

Largo. Pianissimo
Ты упал лицом, мой милый,                Все равно тебя не сдюжу,
В ковш тяжелых рук.                Девка ты Любовь.
В грязь стола, как в чернь могилы,           Водки ртутной злую стужу
Да щекою - в лук.                Ставлю меж гробов.

Пахнет ржавая селедка                Все сказал пророк Исайя,
Пищею царей.                Пьяненький старик.
Для тебя ловили кротко                Омочу ему слезами
Сети рыбарей.                Я затылок, лик.

Что за бред ты напророчил?..                Мы пьяны с тобою оба…
На весь мир - орал?!..                Яблоками - лбы…
Будто сумасшедший кочет,                Буду я тебе до гроба,
В крике - умирал?!..                Будто дрожь губы…

Поцелую и поглажу                Будут вместе нас на фреске,
Череп лысый - медь.                Милый, узнавать:
Все равно с тобой не слажу,                Ты - с волосьями, как лески,
Ты, Старуха Смерть.                Нищих плошек рать, -

                И, губами чуть касаясь
                Шрама на виске, -
                Я, от счастия косая,
                Водка в кулаке.

        ЖИТИЕ МАГДАЛИНЫ

Жизнь - засохшая корка.
У смерти в плену
Я - старухой в опорках -
Себя вспомяну:
Вот к трюмо, будто камень,
Качусь тяжело,
Крашусь, крашусь веками, -
А время ушло.

Я, тяжелая баба.
Мой камень тяжел.
Летописца хотя бы!
Он - в Лету ушел…
Я - сама летописец
Своих лагерей.
Общежития крысьи
С крюками дверей.
Коммуналок столичных
Клопиный лимит.
“Эта?..” - “Знать, из приличных:
Не пьет, не дымит”.

Я троллейбус водила:
Что Главмежавтотранс!..
В мастерские ходила - пять рэ за сеанс.
Ярко сполохи тела
Дрань холстины прожгли…
Я в постель не хотела.
Баржой - волокли.
На столе - “Ркацители” -
Как свеча, поутру…
А художники пели,
Что я не умру.

Не морщинься ты, злое
Зеркалишко мое.
Жизнь - жесточе постоя,
Синей, чем белье.
Я сначала балдела:
Меня - нарасхват!..
Огрузняется тело.
Огрызается мат.
Рассыхается койка:
…Где - в Тамбове?.. Уфе?..
Вот я - посудомойка
В привокзальном кафэ.

Руки в трещинах соды.
Шея - в бусах потерь.
По бедняцкой я моде
Одеваюсь теперь:
Драп-дерюга от бабки,
Молевые унты,
На груди - лисьи лапки
Неземной красоты…

Вот такая я тетка!
Ни прибавь. Ни убавь.
Сколько жизни короткой.
Сколько глупых забав.
Сколько веры убитой.
И детей в детдомах,
Что по мне - позабытой -
Тонко плачут
                впотьмах.

                ДЕТСКИЙ ДОМ

Стоит в Сибири детский дом на мерзлоте железной.
Слепым от инея окном горит над зимней бездной.

Иглой мороза крепко сшит, кольцом печали схвачен,
Он уж давно детьми обжит - и смехом их, и плачем.

Светло, и скатерка чиста, и поровну всем супа…
А супница уже пуста, и в хлеб вонзают зубы…

Вон тот пошел из-за стола: добавки дать забыли!..
Его соседка привела, когда отца убили.

Смуглянка - мышкой ест и пьет и крошек не роняет.
Теперь никто ее не бьет, на снег не выгоняет.

Вот на закраине скамьи сидит мальчонка робкий…
Он был рожден в семье, в любви! Конфеты - из коробки!..

Пред ним казенные столы, из алюминья ложка…
Его в машине привезли - пожить совсем немножко.

А эта - словно в забытье уходит каждой жилкой…
Мать отказалась от нее, еще крича в родилке.

Они сидят, едят и пьют, они себя не знают -
Куда пришли и с чем уйдут, как пахнет печь родная.

И няньки в ночь под Новый Год в их катанки на счастье
Кладут, крестя дрожащий рот, в обертке жалкой сласти.

Ну что же, растопырь ладонь, дитя! И жизнь положит
В нее и сахар, и огонь, и страсть, и смерть, быть может.

Положит сребреников горсть, постелит на соломе -
И будешь ты у ней, как гость
На празднике в детдоме.

                ЗОЛОТАЯ ЖАННА

Горький сполох тугого огня средь задымленного Парижа -
Золотая мышца коня, хвост сверкающий, медно-рыжий…
Жанна, милая! Холодно ль под вуалью дождей запрудных?
Под землей давно твой король спит чугунным сном непробудным.
Грудь твоя одета в броню: скорлупа тверда золотая…
Я овес твоему коню донесла в котоме с Валдая.
Героиня! Металл бровей! Средь чужого века - огарок
Древних, светлых, как соль, кровей!
Шпиль костра и зубчат, и жарок.
Пламя хлещет издалека - волчье-бешеное, крутое.
Крещена им на все века, ты сама назвалась - святою!
И с тех пор - все гудит костер! Красный снег, крутяся, сгорает!
О, без счета твоих сестер на твоей земле умирает!
За любовь. За правду. За хлеб, что собаки да свиньи съели.
И Спаситель от слез ослеп, слыша стон в огневой купели -
Бабий плач, вой надрывный, крик хриплогорлый - ножом по тучам:
Золотой искровянен лик, бьется тело в путах падучей!
Вот страданье женское! От резко рвущейся пуповины -
До костра, чей тяжелый плот прямо к небу чалит с повинной!

Стойте, ангелы, не дыша! Все молчите вы, серафимы!
Золотая моя душа отлетает к своим любимым.
И костер горит. И народ обтекает живое пламя.
Жанна, милая! Мой черед на вязанку вставать ногами.
Ничего на страшусь в миру. Дети - рожены. Отцелован
Мой последний мужик.
                …На юру, занесенном снежной половой,
На широком, седом ветру, от морозной вечности пьяном,
Ввысь кричу: о, я не умру, я с тобой, золотая Жанна!
С нами радость и с нами Бог. С нами - женская наша сила.
И Париж дымится у ног - от Крещения до могилы.


        ВОСТОЧНАЯ СТЕНА


ФРЕСКА ТРИНАДЦАТАЯ. ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА

                ***

С неба - хвойного откоса -
Крупный град планет слетает.
Сотни тел, сплетенных в косу,
Наглый ветер расплетает.

...А внизу, меж грязных кочек,
На коленях, в ветхом платье -
Человеческий комочек,
Я, любви людской проклятье,

Плачу, утираюсь, вою,
Хлеб кусаю, из бутыли
Пью!.. - а свет над головою -
Как печенье на могиле...

Яйца... пряник... - без обиды...
Сласть - в бумаге - псы подъели...

Два крыла царя Давида.
Два крыла Иезавели.

ДВА УРКИ, В ПОЕЗДЕ ПРОДАЮЩИЕ БИБЛИЮ ЗА ПЯТЕРКУ

Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук
Колес, и бисеринки слез, и банный запах запах рук!..

И тамбур куревом забит, и зубом золотым
Мерцает - мужики-медведи пьют тягучий дым…

А я сижу на боковой, как в бане на полке.
И чай в одной моей руке, сухарь - в другой руке.

И в завитках табачных струй из тамбура идут
Два мужика бритоголовых - в сирый мой закут.

От их тяжелых бритых лбов идет острожный свет.
Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.

Расческой сломанных зубов мне щерится один.
Другой - глазами зырк да зырк - вдоль связанных корзин.

Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю
Под ватниками я сердца их детские - люблю.

Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванет!..
- Купи, не пожалеешь!.. Крокодилий переплет!..

Отдам всего за пятерик!.. С ней ни крестить, ни жить,
А позарез за воротник нам треба заложить!..

Обугленную книгу я раскрыла наугад.
И закричала жизнь моя, повторена стократ,

С листов, изъеденных жучком, - засохли кровь и воск!.. -
С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звезд…

Горели под рукой моей Адамовы глаза,
У Евы меж крутых грудей горела бирюза!

И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,
И шел на белый свет Исус головкою вперед!

- Хиба то Библия, чи шо?.. - кивнул другой, утер
Ладонью рот - и стал глядеть на снеговой костер.

Сучили ветки. Города мыл грязные - буран.
Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.

И я дала им пять рублей за Библию мою,
За этот яркий снеговей у жизни на краю,

За то, что мы едим и пьем и любим - только здесь,
И что за здешним Бытием иное счастье есть.

            ВНУТРИ СТРАШНОГО СУДА

Не сломайте руки мне - хрусткие ледышки…
Морды - мышки… щеки - пышки…
Я лечу внутри Суда: под ногами - города;
Я бегу до хрипа, до одышки
По тяжелым облакам… юбка задерется - виден срам…
А солдат глядит, замерзший, с вышки
На летящую в небесах - меня!.. На шматок волос огня…
На живот мой, локти и подмышки…   

Я жила, жила, жила. Я пила, пила, пила.
Ела, ела, ела - и любила.
Синие гвозди звезд… лес, зубцы пихт… мгла…
Топор Луны… кометы метла…
В руке ночной, черной, скрюченной, - звездное кадило…

Руки, что нянчили меня, - мертвы.
Губы, что кусали хлеб моих щек, - мертвы.
На половые тряпки порваны пеленки.
Истлел мой детский, в златых блестках, княжеский кафтан.
Сгорел в печи мой детский барабан.
Страшный Суд!.. прими голого ребенка.

Прими голое, морщинистое, старое дитя.
Бутылку жму к груди: о, не в вине душа.
Седую бровь я пальцем послюню.
Я ведь маленькая, Бог, а дура - будь здоров.
Я не научилась за всю жизнь, посреди пиров,
Съедать Царские яства на корню.

Не выучилась, дура, - а хотела как!.. -
Никогда не разменивать разменный пятак;
Отрезать от пирога, чтоб не убывало;
Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь,
И так исковеркать грубую, горькую речь,
Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко, вопили:
                “Вкусно!… Дай еще!.. мало!..”

Ах, дура, - бежала голяком!
Ах, Федура, - не умела тишком:
Все гром, да слом, да ор, да вор, да крик истошный!
Вот и слышно было мя издалека
Вот и знали все мя - от холопа до князька:
Смех заливистый, посвист скоморошный!

А и в Царских невестах ходила небось!..
А и в Царских дочерях походить довелось!..
А мне все у виска пальцем крутили:
Что ты, девка, они ж подохли все давно…
Что ты, кляча, в том лесочке темно,
Ни часовни, ни креста на той могиле!..

Все Царское у тебя - и зипун, и тулуп.
Все Царское у тебя - и изгиб ярких губ,
И синь очей из-под век,
                и на плечах алмазный снег,
                и ожерелье вьюги.
Вся жизнь твоя Царская - в огне и в беде.
И ты, Царица, в небе летишь, на Страшном Суде,
И сосцы твои - звезды, и руки твои - звездные дуги.

И глаза твои, Царица, - один Сириус, другой Марс:
Они жестоко и страшно глядят на нас,
И ладони твои, Царица, - звездные лики:
Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, -
Живи, Царица, еще час, еще полчаса,
А там - душа пусть выйдет в звездном крике.

И раскатится крик над ночной тайгой - Страшный Суд!
И ты упадешь с небес, Царица! И тебя унесут,
Увезут на телеге с зеленого льда расстрела:
Ах, была ты дура из дур, что орала так -
Вот молчанье навек, вот на глаза пятак,
И это длинное, худое, животастое, ребрастое,
                старое, Царское, детское, нищее тело.

А и где душа?.. А и нету души.
Тихо из мира уходи. Звезду туши.

                РЫНОК. ДИТЯ

Я - ребенок. Ночами мне снится елка в точках тигриных зрачков.
Я тащу за собой рукавицы - двух привязанных белых щенков.

Я сижу на коленях у мамы, как большой золотой самовар!
И гулять направляюсь упрямо не во двор, а на зимний базар.

Стружки белые пахнут цветами. Огурец толстокожий горчит.
Черной лапою звезды хватая, над торговками елка торчит.

Льется медленной медью из крынки желтый мед на морозе густом.
Чем-то доверху полны корзинки и прикрыты капустным листом.

Сыплют красные грубые пальцы на прилавок седой из мешка
Деревянных медведей и зайцев, словно ягоды из туеска.

Я мечтаю о зайце дубовом. Я цветочного меда хочу.
Денег нет. Я серебряным словом и отчаяньем детским плачу.

Я стою - чуть пониже прилавка. Словно яблоко, желтый помпон.
Пахнет снегом, рассолом и травкой от распахнутых шубой времен.

Мать берет меня на руки круто и несет меж торговых рядов -
От зимы сухорукой и лютой, от счастливых еловых годов,

Мимо ругани, купли-продажи, мимо ларей, прикрытых мешком -
В жизнь, где связаны честность и кража воедино - колючим пучком.

                ПОХОРОНЫ

Хоронили отца. Он художником был.
Гроб стоял средь подрамников, запахов лака -
Средь всего, чем дышал он и что он любил,
Где меж красок кутил, где скулил, как собака.

Подходили прощаться. И ложью речей,
Как водою студеной, его омывали...
Он с улыбкой лежал. Он уже был ничей.
Он не слышал, чьи губы его целовали.

Гордо с мамой сидели мы в черных платках.
Из-под траура - щеки: тяжелое пламя.
И отец, как ребенок, у нас на руках
Тихо спал, улыбаясь, не зная, что с нами...

Нет, он знал! Говорила я с ним как во сне,
Как в болезни, когда, лишь питьем исцелимый,
Все хрипит человек: - Ты со мной, ты во мне, -
И, совсем уже тихо: - Ты слышишь, любимый?..

А потом подошли восемь рослых мужчин,
Красный гроб вознесли и на плечи взвалили.
И поплыл мой отец между ярких картин -
Будто факел чадящий во тьме запалили.

Его вынесли в снег, в старый фондовский двор.
И, как в колокол, резкий рыдающий ветер
В медь трубы ударял!
                И валторновый хор
Так фальшивил,
                что жить не хотелось на свете.

ДУША ЛЕТИТ НАД ЗЕМЛЕЙ. НЕОКОНЧЕННАЯ КАРТИНА

...Прости, прости же, дочь. Ты положила
Туда - с собой - бутылку да икону...
И вот лечу, лечу по небосклону
И плачу надо всем, что раньше было.

И больше до тебя не достучаться.
А лишь когда бредешь дорогой зимней
В дубленочке, вовек неизносимой, -
Метелью пьяной близ тебя качаться.

Я вижу все: как входишь в магазины
И нищую еду кладешь рукою
В железную и грязную корзину,
Плывя людскою гулкою рекою.

Я вижу все - как бьет отравный ветер
Тебя, когда идешь ты узкой грудью
Насупротив такого зла на свете,
Что легче камнем стынуть на распутье.

Я вижу, как - осанистей царицы -
Ты входишь в пахнущие потом залы
Золотоглавой, смоговой столицы,
Которой всех поэтов было мало!

Но слышу голос твой - браваду улиц,
Кипение вокзалов, вой надгробий -
Когда гудишь стихами, чуть сутулясь,
Ты, в материнской спавшая утробе!

О дочь моя! Да ты и не святая.
Клади кирпич. Накладывай замазку.
Пускай, немой, я над землей летаю -
А ты - мои голосовые связки.

Так спой же то, что мы с тобой не спели:
Про бубен Солнца и сапфиры снега,
Про вдовьи просоленные постели,
Про пьяного солдатика-калеку,

Про птиц, что выпьют небеса из лужи,
Пока клянем мы землю в жажде дикой,
Про рубщиков на рынке - и про стужу,
Где скулы девки вспыхнули клубникой,

Про поезда - верблюжьи одеяла
Повытерлись на жестких утлых полках! -
Про то, как жить осталось очень мало
В крутой пурге, - а ждать уже недолго, -

Про то, как вольно я летаю всюду,
Бесплотный, лучезарный и счастливый, -
Но горя моего я не забуду,
И слез, и поцелуев торопливых!

Твоих болезней, скарлатин и корей.
Глаз матери над выпитым стаканом.
Земного, кровяного, злого горя,
Что никогда не станет бездыханным.

И в небесах пустых навек со мною
Искромсанная тем ножом холстина
И мать твоя
                над рюмкой ледяною,
Когда она мне все грехи простила.

И только грех один...............................

                ***

Тьма стиснута беленою палатой.
На тумбочках печенья тихо спят.
Больные спят, разметаны, распяты.
Бессонные - в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..
Нас замесили. Тесто подойдет
Как раз к утру. Вначале было Слово.
В конце… - …уже никто не разберет…

Им - хлеб и воду! Папиросы пламя!
Им - номер на отгибе простыни…
И так об кружку застучат зубами,
Что спутаю - где мы, а где они…

И я пойму - из кружки той глотая -
Что нет границы, что “они” и “мы” -
Одна любовь, едина плоть святая -
Средь саванной, январской яркой тьмы.

     ВСТРЕЧА С САМАРЯНКОЙ

Проходные дворы и метельная хмарь.
Рельсы страшно остры, и машинная гарь.

А за темью двора - хвост павлиний реклам,
Небеса, как дыра, да расстрелянный храм.

Пробежал проходным... Блеск ты, уличный гул!
Из цигарки Он дым жадно так потянул.

И внезапно - из тьмы - по шубейке - коса.
А вокруг - ночь, дымы, голоса, голоса...

"Ты куда?" - "Я - домой.
Детям я - молоко..."
"Посиди миг со мной.
Это - просто, легко".

"Ты рехнулся! Ты пьян..."
Папироса - во снег.
"Каждый лоб - осиян.
Каждый зверь - человек."

"Ну, мужик, ты даешь!..
Так присядем - давай?.."
В сумке - клады: и нож,
И тугой каравай.

И под снежной тоской,
Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят - всей душой.

Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.
Говорят, говорят и едят теплый хлеб,

Поправляет Ему снеговой воротник:
"А тебе бы жену, одинокий мужик!.."
И глазами блестит: я, мол, тоже одна...
И реклама горит в высоте, ледяна.

Это двое чужих, это двое родных:
Умоталась невеста, печален жених -
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, - пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою -
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
                быстротечна Любовь.

                ***

Куда мы премся, милые, огромною толпой?
Что будет за могилою - побудка и отбой?
Куда идем мы, родные?..
А там, куда идем,
Веселые, голодные, под снегом и дождем, -
И плясуны площадные, и сварщики ракет,
И судьи, беспощадные, когда пощады нет,
Чугунные военные и мастера сапог,
И черною Вселенною идущий грозно Бог, -
Там полыхает сводами, там чахнет под замком
Над новыми народами
Он - Сумасшедший Дом!

Там снова скажут правила, как надо есть и пить,
Какая доза радости и польза - в горе жить…
Там снова, чуть замешкайся, прикрикнут: “Лечит труд!” -
И в шахту - тьму кромешную - целебно уберут…

Чаек попьем на тумбочке… Да вафлей похрустим…
Дурак ты, а я дурочка, - так вместе погрустим!
Покуда нам забвения под кожу не ввели,
Покуда откровение - все запахи Земли,
Лицо сестры заплывшее, бегущей со шприцом,
И Время, вдруг застывшее
Возлюбленным лицом.

            ЯР. ХОР ЦЫГАН. ОТЧАЯНИЕ

Ах, ты пой, ты пой, ты пой, душа, со мной,
Раскрасавица моя!
По Москве, родной, резной да ледяной,
Меж людей ступаю я.

Меж богатых, сладких, золотых домов -
А за окнами - тоска одна…
Там живая, там великая любовь
В хрусталях погребена.

Как в меня плюют огнями фонари!.. -
И в лицо, и под ребро…
Как мне руки тянут нищие мои
Возле жернова метро!

И метель меня бьет, глядит в меня наган,
Глядит нож из кулака…
Эх, пойду, душа, пойду с толпой цыган,
Сброшу кружево платка!

Юбки их во вьюге, как яблоки, красны,
Кисти шалей - крови струйки: брызнь!..
Кто без мужа, без любимой-без жены,
С ними вместе танцуй в жизнь!

С ними вместе - по Волхонке, по Кремлю,
По Никитской, по Тверской…
Ах, цыгане, больше жизни вас люблю,
Ваши серьги над щекой!

Вместе мы втанцуем в бешеный Арбат.
Пальцы снега по гитаре бьют.
Эх, цыгане, не воротимся назад,
Эх, пускай нас впереди - убьют!

Сливой глаза мне, цыганочка, блести.
Прядь метель низает в жемчуга.
Никогда я жизни не скажу: “Прости!” -
Пусть убьют меня снега.

Пусть бродяга пьяный выстрелит в меня
Или офицер, кому наган - Псалтырь, -
Никому не отдам небесного огня,
Шалью завяжу Простор и Ширь!

По буранному бульвару, цыгане, мы придем
В зеркалами залитый кабак.
Там горлышки шампанского - серебряным дождем!.. -
Льются в рот, за шиворот, в кулак.

Скидавай, цыганки, шубки да платки!
На колени к боровам садись!
Я монистом медным вкруг твоей руки,
Черно-смуглой, обовьюся, жизнь…

Ну, давай, давай, все на столы мечи -
Всю хвалынскую икру!
Ну давай, душа, пляши в седой ночи -
Средь бутылок, на живом ветру!

Эх, наш снег,
                наш век
                кончается, народ, -
Так в вишневой бахроме пляши,
Так пускай лимона слиток целует жадный рот
За помин живой души!

Вихри юбок кровью крутят между блюд!
Блуд гитары! Где Конь Блед?!
Неужель, цыгане, ужели все умрут,
Деревянный напялят все жилет?!..

Я не верю! Милые! Не верю! Не ве…
Лбом на мрамор столешницы вались…
А в глотку блин толкает, а кости в рукаве -
Молодая, эх, чужая жизнь!

Я свое, цыгане, прожгла и прожила -
В узел связаны веревки дорог… -
Так спляшите, махаоны, мне жизнь мою дотла,
Всю прожгите колесами серег!

Все спляшите - злую сибирскую метель,
Все гранаты - на рынке в чести!
Все спляшите - вагонную утлую постель,
Чай горячий в ледяной горсти…

Все станцуйте - замерзлый рыбный обоз,
Я за ним в Москву в лапоточках шла…
Крест нательный золотых прозрачных слез,
Как метлою я Москву мела…

Все сыграйте - всех веселых мужиков,
Что мне врали: “Люблю!..” - через дугу…
Плащаницы все раскинутых снегов!
Помоги - обернуться не могу

Я в расшитую реками, озерами ткань,
Где бураном вышит Божий Крест…
Что вонзила глаз в меня, кабацкая дрянь?!
Где Норд-Ост мой, где Зюйд-Вест?!..

Нет креста ветров. Нет вериг дорог.
Только эта пляска есть - во хмелю!
Только с плеч сугробных - весь в розанах - платок:
Больше смерти я жизнь люблю.

Ты разбей бокал на счастье - да об лед!
Об холодный мрамор - бей!
Все равно никто на свете не умрет,
Распоследний из людей.

А куда все уйдут?!.. - в нашей пляски хлест!
В нашей битой гитары дрызнь!

Умирать буду - юбка - смерчем - до звезд.
Больше жизни
                люблю я
                жизнь.

     НЕВЕРИЕ ФОМЫ

...Страна, держава гиблая -
Туманы все великие,
Вокзалы неизбывные,
Полны чудными ликами...
Да поезда товарные,
Взрывчаткой начиненные, -
Да нищие пожарные,
В огонь навек влюбленные...
Россия,
             сумасшедшая!
Тебя ли петь устану я?
В грязи твоей прошедшая -
В какую святость кану я?!..
В откосы, где мальчишки жгут
Сухие листья палые,
В заводы, где, проклявши труд,
Мы слезы льем подталые?..
Полынь, емшан, седой ковыль,
Кедрач, органом плачущий, -
Да инвалидный тот костыль,
Афганский, рынком скачущий... -
Птичий базар очередей,
Котел кипящий города -
Да лица выпиты людей -
Идут, Предтечи Голода...
Пивной буфетчицы живот...
Костистые ломбардницы... -
А кто во флигеле живет? -
Да дочь наркома, пьяница...

Страна, держава гиблая!
Подвалов вонь несносная... -
Неужто - неизбывная?
Неужто - богоносная?
Неужто Ты еще придешь,
Христе наш Боже праведный,
Из проруби глоток глотнешь
Да из реки отравленной?
Гляди - не стало снегирей
И соловьиной удали, -
Гляди, Христе,
                гляди скорей,
Пока мы все не умерли!..

Не верю я, что Ты придешь!
В Тебя - играли многие...
Ты просто на Него похож -
Глаза большие... строгие...
Округ главы твоей лучи -
Снега, небось, растопятся!..
А руки, словно две свечи,
Горят - сгореть торопятся...

Не верю!
             Отойдите все.
Голодная, забитая,
В солярной, смоговой красе -
Земля - Тобой забытая...
И чтобы Ты явился вновь,
Во славе, не крадущийся, -
Когда Малюты жгли любовь
Церквей Твоих смеющихся?!
Не верю!..
               Покажи ладонь...

Обочь Христа сиял покой.
Из раны вырвался огонь.
И очи защитил рукой
Фома!

...Держава горькая,
Земля неутолимая -
Над водкой и махоркою -
Глаза Его любимые...

В глаза Ему - да поглядеть...
Поцеловать ладонь Ему...

...Теперь не страшно полететь
По мраку по вороньему.
Теперь не страшно песню петь -
Указом запрещенную!
Теперь не страшно умереть -
Любимому,
Прощенному.

           РЕВОЛЮЦИЯ

Это тысячу раз приходило во сне.

…Площадь. Черная грязь костоломных снегов.
Лязги выстрелов. Рваное небо в огне.
И костры наподобье кровавых стогов.

На снегу, рядом с лавкой, где надпись: “МЪХА”,
В копьевидных сполохах голодных костров,
В мире, вывернувшем все свои потроха
Под ножами планет, под штыками ветров,

В дольнем мире, где пахнет карболкой и вшой,
И засохшим бинтом, и ружейною ржой, -
Тело тощей Старухи прощалось с душой,
Навзничь кинуто за баррикадной межой.

Поддергайчик залатан. Рубаха горит
Рваной раной - в иссохшей груди земляной.
Ангел снега над нею, рыдая, парит.
Над костром - мат солдатский, посконный, хмельной.

И рубахи поверх ярко выбился крест.
И по снегу - метельные пряди волос.
Кашель, ругань, и хохот, и холод окрест.
Это прошлое с будущим вдруг обнялось.

А Старуха лежала - чугунна, мертва.
Так огромна, как только огромна земля.
Так права - только смерть так бесцельно права.
И снега проходили над нею, пыля!

И под пулями, меж заревой солдатни,
Меж гуденья косматых площадных огней
К ней метнулась Девчонка: - Спаси! Сохрани… -
И, рыданьем давясь, наклонилась над ней.

А у Девочки той стыл высокий живот
На густом, будто мед, сквозняке мировом…
И шептала Девчонка: - Робенок помрет… -
И мечтала о нем - о живом! О живом!

Через звездную кожу ее живота
В пулевом, бронебойном, прицельном кольце
В мир глядела замученная красота
Царским высверком на пролетарском лице.

В мир глядели забитые насмерть глаза
Голодух, выселений, сожженных церквей,
А Девчонка шептала: - Ох, плакать нельзя…
А не то он родится… да с жалью моей!..

И себе зажимала искусанный рот
Обмороженной белой худою рукой!
А Старуха лежала. И мимо народ
Тек великой и нищей, родною рекой.

Тек снегами и трупами, криком речей,
Кумачом, что под вьюгою - хоть отжимай,
Тек торчащими ребрами тонких свечей
И командами, что походили на лай,

Самокруткою, что драгоценней любви!
И любовью, стыдом поджигавшей барак!
И бараком, что плыл, словно храм на Крови,
Полон детскими воплями, светел и наг!

Тек проселками, знаменем, снегом - опять,
Что песком - на зубах, что огнем - по врагу!

…И стояла Девчонка - Великая Мать.
И лежала Старуха на красном снегу.

              ВАВИЛОН

О, коли Время можно загасить
Одной ладонью голой,
                как свечу!..

Здесь, в Вавилоне, не протянут пить.
Сорвут с плечей рогожу и парчу.
Здесь Вавилон. Его оскал зубаст.
Его глаза звериные красны.
Он слямзит, выжрет, оболжет, продаст.
Он маску мира вздел на рык войны.
По улицам его трусят, трясясь,
Людишки. Морды лошадины их.
И бьется нежное лицо, как белый язь,
В дегтярных топях кабаков ночных.
Я вижу ангелов. Всех херувимов зрю.
Всех серафимов я в анналы лба
Запхала. Вавилонскую зарю
С натуры малевала я, слепа.

Заплеванный мой, каменный мешок,
Любимый город может спать споко... -
Ну, выпьем, Вавилон, на посошок.
Простимся. Разрываться нелегко.
Я дочь твоя. Я дырь твоя и брешь.
Церковная - в За-русско-речье - мышь.
Ты тесаком мне пуповину режь,
Свиным ножом!
                Я заплачу барыш.

От улиц блестких, хлестких, дождевых;
От красных башен - зубья чеснока,
Моркови ли, где колокольный дых;
От кусов снега - белого швырка
Купецкого; от ночек, где подвал
Ворочался всем брюхом мне навстречь,
Бутылью, койкой, куревом мигал,
Чтоб закавыкой заплеталась речь,
Чтоб лечь живее,
                чтоб обнять тесней,
Чтобы мертвей - метлой в ночи!.. - уснуть...
От воплей Вавилонских матерей,
Чей за сынов гробами - зимний путь;
От следа той  Боярыни саней -
Двуперстье - ввысь! - на горностай-снегу;
От подземельных, воющих огней,
Что розвальни железны на бегу
Рассыплют... -
                от разряженных цариц,
От нищенки, кудлатой, как щенок, -
Иду я прочь от лучшей из столиц,
Эх, розвальни мои - лишь пара ног!

Я ухожу навек, мой Вавилон.
Москвища ты, Москвишечка, Москва -
Тоска; Москва - Молва; Иван спален
Великий - почернела голова.
Пророчу велий в будущем пожар.
Тебе ли сажи, мать, не занимать?!..
Пророчу огненный, над грузным снегом, шар -
Он все сожжет. Он будет век летать.

И дядьки пьяные, бутылки ввысь подъяв
С-подмышек, из-за пазухи, крича:
- Гори, блудница!.. Смертью смерть поправ!.. -
В меня как дунут, будто я - свеча!
Весь люд мой Вавилонский заорет!
Костер пожрет и жемчуг и мешок!
Я ухожу навек, о мой народ.
Кто крикнет вам, что жив на небе Бог?!
За все грехи. За крупяную мышь
Зашкафной лжи. За сердце, ног промеж -
Костер Московский,
                весело горишь,
Огнь Вавилонский,
                души живы ешь!
И, мразь и князь, калека и юрод,
По стогнам,
               по соборам,
                под землей -
Пребудут все в огне - святой народ,
И - мученства  венец - над головой!

Сгорит мой Вавилон! Сгорит дотла.
Я так любила - в сердце нищеты,
В обломках досок, где жила-плыла, -
Кремль ненаглядной, женской красоты.
Я церкву каждую, как тетку во платках,
За шею обнимала, омоча
Слезами грудь ей... Ты живи в веках.
А я сгорю. Такая я свеча.
А я  сожгусь. Истлеет в пепел нить.
Развышьет сажа вьюжную парчу.

О, если б Время злое загасить
Всей жизнью бедной,
                голой, -
                как свечу..................

                ВСЕПРОЩЕНИЕ

Нынче я прощаю всех, кто меня замучил.
Брызнет нимбом яркий смех - звездою падучей.

Вот и мученица я!.. Вниз гляжу, незрима:
Вот и вся моя семья - в небе херувимы.

Ну, а вы, родные, вы?!.. - Жалкие людишки!..
Не сносить вам головы, не казать подмышки.

Выгорел мой век дотла - черною обедней.
За подачкой из горла я стою последней.

Снегом я - за ратью рать - сыплюсь миру в раны.
Мне не страшно умирать: лисьей песней стану.

Стану волчьей хрипотой, хищной и святою, -
Закружусь над молодой головой златою...

Как завою, запою! Как забьюсь колюче
Я - у жизни на краю - в судорге падучей!

А златая голова задерется в небо...
Слышишь, я жива, жива!.. Сыплюсь белым хлебом!

Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!

Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех - от мира до войны - кровью укрываю...

Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом.

Штопка, вязка, птичий пух, шерстяная замять...
Плачет псом небесный дух. Воет волком память.

Сердце - наледь.
Кости - лед.

                ...В кабаке постылом
Я вливаю кружку в рот с занебесной силой.

И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, -
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

       ПЛАЧ ОВИДИЯ ПО ПУСТОТЕ МИРА

Мне ветер голову сорвет.
Кусты волос седые - с корнем
Мне выдерет. Застынет рот.

Подобны станут травам сорным
Слепые пальцы. Небо жжет
Алмазной синью зрак покорный.

Взвивается поземки сеть.
Я рубище давно не штопал.
Забыл, как люто пахнет снедь.
Забыл - в амфитеатре хлопал
Рабу, разбившемуся об пол.
Красиво можно умереть.

А мир великий и пустой.
В нем пахнет мертвою собакой.
В нем снег гудит над головой.

В нем я стою, полунагой,
Губа в прыщах, хитон худой,
Стою во прахе и во мраке,
Качаю голой головой.

Стою, пока еще живой.
…Изюмы, мандарины - звезды
Во хлебе неба. Эта снедь
Еще не съедена. Как просто.
Как все отчаянно и просто:
Родиться. Жить. Заледенеть.

                ***

Бей, бей
            ломом в лед,
Хилый дворник, бей.
Топ, топ, мой народ,
Мимо всех скорбей.

Бух, бух!.. - рукавиц
На морозе - жесть.
Бог, Бог, для синиц,
Ты, наверно, есть.

“Пить, пить!” - у крыльца -
Крошево, вино…
Бить, бить
До конца
Лед  - мне - суждено. 

    ФРЕСКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПАВЛИНЬЕ ПЕРО

         БРАК В КАНЕ ГАЛИЛЕЙСКОЙ

...А в солнечный подталый день,
Напротив церкви синей,
Там, где завода стынет тень
В огне трамвайных линий, -
Там свадьба вольная жила,
Дышала и гремела -
На самом краешке стола,
Близ рюмки запотелой.

Здесь песню злую пел мужик
О красном сорок пятом.
Здесь над селедкой выл старик
О времени проклятом.
Здесь над невестиной фатой,
Отмывшийся с дороги,
Молчал солдатик молодой -
Безрукий и безногий.

Кричали тетки, обнявшись:
"Эх, горько! Подсластить бы!.."
Рябиновкой глотали жизнь -
И юность до женитьбы,
С фабричной песней под гармонь,
С плакатной матерщиной, -
И старости печной огонь
За швейною машиной...

Здесь из немытого окна
В снопах лучей горячих
Россия зимняя видна
Калечным и незрячим!
Видны лимоны куполов,
Сугробов белых груди.
Видна великая любовь,
Видны родные люди.

Исусе, мы Тебя давно
На этой свадьбе ждали!
Ты воду преврати в вино:
Мы за него страдали.
А коль нам нечем заплатить
За бирюзу метели, -
Мы будем есть и будем пить
И петь, как прежде пели.

И я, Твоя седая мать, -
В застолье этом душном.
О как мне сладко обнимать
Девчонок простодушных!
На кухне чистила треску -
О, только б до подушки...
Дай, чтобы разогнать тоску,
Вина в железной кружке.

И я такую боль запью,
Которую - не выжечь.
И на таком спляшу краю,
Что - никому не выжить!
А я пляшу! Кричит гармонь!
Топчу печаль ногами!

...И Солнца  бешеный огонь -
Над бедными снегами.

ИЗГНАНИЕ ТОРЖНИКОВ ИЗ ХРАМА

Метели тягучий стон.
Прядутся ночные нити.
Теперь уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Вы жрали и пили здесь
Хранили морковь гнилую.
Но Ангел благую весть
Принес - я его целую.

На красных лоскутьях вы
Развешивали цитаты.
А после - вели во рвы
Живых, распятых трикраты.

А после - бокалов звон,
Да люстрой - смертям кадите?!..
Теперь уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Что вы со своим тряпьем
Расселись - да с золотишком?!
Сей Храм - это Божий дом.
А вы о нем - понаслышке:

Мол, жил, коптил небосклон,
Распяли? - небось вредитель!..
Ну, вы!.. Уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Монетный звон - и бумаг
Вдоль плит истоптанных - шорох...
А любящий - нищ и наг
На звонких морозных хорах!

Он слышит небесный хор.
Он холод вдыхает грудью.
Он любит пустой простор -
На всем безлюбьи, безлюдьи...

А ваше: "Купи-продай!.." -
Под купольным светлым сводом -
Гляди, опричь не рыдай
Над купленною свободой...

Но время жизни пришло.
Но время смерти изникло.
Лампады струят тепло
Морошкою и брусникой.

Вы, торжники!.. Ваш закон:
"За грош - Богоматерь купите!.."

Все. Срок. Уходите вон.
Из Храма - вон уходите.

                ГАДАНИЕ МАРФЫ

…Гадаю, что станет с Отчизной: сквозь гомон чумной, сивый бред.
Ну что ж, попируем на тризне, пождем - пусть прискачет Конь Блед.

Но даже Конь Блед не прискачет. А чтоб не сходили с ума,
Чтоб не было слышно, как плачут, - пощечину даст нам зима.

В Отчизне всегда - Праздник-Холод. Все стынет, звенит будто кость.
В Отчизне всегда - Святый Голод, и каждый на пиршестве - гость.

И я, приглашенная Марфа - Посадница я или кто?!.. -
Дождусь угощенья, подарка, сниму в уголочке пальто.

Оно перештопано густо - нет злата другое купить.
А зубы!.. - во рту моем пусто: нет серебра, чтобы любить.

И вот, не объем я хозяев. Я тощий кусок пожую.
А после - в сиянии зарев - вздымусь у стола на краю.

И все в лица сытые крикну. Убийц поименно зачту.
И Бога Единого кликну,
Пристывшего
Ко Кресту.

А коли и Он не услышит хрипенье Сошедшей-с-ума, -
Я руки вздыму еще выше,
Я Временем стану сама.

                БЛУДНИЦА

Черный город Вавилон. Крыши - костяные спицы.
Ало-розовый шифон Вавилонския Блудницы.
Золотой, кровавый шелк, зубы разноцветней бреда.
Зубы, мой великий волк. Я в ночи на Звере еду.
Серьги тяжкие в ушах: полумесяцами - злато.
Будто хамский падишах, в нищей я ночи богата.
Груди приподнимут газ легкий, ледяной, - поземка...
Я - не для ушей и глаз. Я - отчаянья поденка.

Зверя я из рук кормлю. Он живой же... есть же хочет...
Зверя - я одна люблю. Он мне плачет и хохочет.
Руку в яростную пасть я ему кладу - и плачу...
Как чудовищу пропасть без любви такой горячей?!..
И опять сажусь верхом на загривок. И накидка,
Черная, как грязи ком, золотой расшита ниткой.

И опять - в снега и грязь, в сырость, оттепель, огнища,
Над богатыми смеясь, подавая яшму нищим,
Вырывая из ушей золотые дольки, цацки,
И швыряя их взашей в гадкую толпу – по-царски, -
Изгаляясь и хрипя о любви - верхом на Звере,
Все страданья претерпя, все великия потери, -

О, такая - кто же я?!.. Кто же, кто же я такая?!..
А из церкви - Ектенья все поет, не умолкая:
Ты юродка, воробей, птаха-плаха, птенчик милый,
Приручительша зверей в боевом зверинце мира,
Просто с Города-Китай, просто нищенка с Таганки,
Просто выгнал тебя Рай с золотой своей гулянки.

                ***

Меня не оплачет никто.
Я же - оплачу всех.
Похитьте в дырах пальто.
Скрадите мышиный мех.
Укутает горла плач
парчовый простора плат.

Никто не придет назад.
Всех, сердце мое, оплачь.

                РАССТРЕЛ

Нас всех расстреляли. Хрипим, волчий хор.
Барсучее хорканье взорванных нор.
Нас - к стенке, изрытой кольем и дубьем;
Мочой да вином препоясан Содом.
Взашей нас - во мышьи, во песьи дворы.
Нам - за спину руки. Глядят две дыры.
Сургучное Царское слово - закон.
На крошево ситного - стая ворон
В сияющих сводах небесных хором.
К нам зычно воззвали, за что мы умрем:
Ублюдки, до скрута кишок изгалясь,
Плюя гнилью яда в подбрюшную грязь,
В лицо нам воткнули, как пики, грехи!
Железные крики! Раздули мехи
Кудлатого снега!.. залузганных щек…
И визг был последний:
- …прощает вам Бог!..

Мы сбились кучнее. Сцепились в комок.
Любви без границ не прощает нам Бог.
Добра не прощает. Сухого куска,
Святого в промасленной тайне платка.
И взора прямого. И гордой груди.
И скул, что до кости размыли дожди.
И крепкой хребтины: приказ - перебить
Лопатой. И грязную, нежную нить
Нательного крестика…

                Песню - допел?!
Молчать! Морды - к стенке! Вот будет расстрел!
Расстрел всем расстрелам! Царь боен! Князь тьмы!

…И падали, падали, падали мы -
Простые! - живые! - в рубахах, в портах,
И наг яко благ, Божья сукровь во ртах,
И выхлесты ругани дикой, густой,
И срамный, лоскутьями, снег под пятой -
То красный, то синий, а то золотой -
Палач, плащаницей во гробе укрой… -
Крест-накрест, на друга простреленный друг,
Сцепляя кандальные высверки рук,
Спиленными бревнами, ствол на стволы,
Ложились,
               орали,
                вопили из мглы, -
А небо плыло, дорогой изумруд,
А небо кричало: - Стреляй!.. Все умрут!,. -
А снег утирал его - влет - рукавом,
Заляпанным салом, свечою, дерьмом,
Закапанным водкою, кровью, яйцом, -
Да как же прожить с этим Божьим лицом?!
Заплаканным вусмерть от тысяч смертей.
Захлестанным тьмою Пилатьих плетей.
Загаженном… - Бог, Ты исколот, распят.
Воззри, как рыдает последний солдат -
Малек лопоухий, он лыс и обрит,
Кулак в пасть втыкает, он плачет навзрыд,
Он небу хрипит: лучше б я расстрелял
Себя! Лучше б землю с подметками жрал!..
Убей меня, небо, небесным копьем!..

Нас всех расстреляли. НАС: С БОГОМ ВДВОЕМ.

              УКРОЩЕНИЕ БУРИ

Ой ты, буря-непогода - люта снежная тоска!..
Нету в белом поле брода. Плачет подо льдом река.

Ветры во поле скрестились, на прощанье обнялись.
Звезды с неба покатились. Распахнула крылья высь.

Раскололась, как бочонок, - звезд посыпалось зерно!
И завыл в ночи волчонок беззащитно и темно…

И во церкви деревенской на ракитовом бугре
Тихий плач зажегся женский близ иконы в серебре…

А снаружи все плясало, билось, выло и рвалось -
Снеговое одеяло, пряди иглистых волос.

И по этой дикой вьюге, по распятым тем полям
Шли, держася друг за друга, люди в деревенский храм.

- Эй, держись, - Христос воскликнул, - ученик мой Иоанн!
Ты еще не пообвыкнул, проклинаешь ты буран…

Ты, Андрей мой Первозванный, крепче в руку мне вцепись!..
Мир метельный, мир буранный - вся такая наша жизнь…

Не кляните, не браните, не сцепляйте в горе рук -
Эту вьюгу полюбите: гляньте, Красота вокруг!..

Гляньте, вьюга-то, как щука, прямо в звезды бьет хвостом!..
Гляньте - две речных излуки ледяным лежат Крестом…

Свет в избе на косогоре обжигает кипятком -
Может, там людское горе золотым глядит лицом…

Крепче, крепче - друг за друга!.. Буря - это Красота!
Так же биться будет вьюга у подножия Креста…

Не корите, не хулите, не рыдайте вы во мгле:
Это горе полюбите, ибо горе - на Земле.

Ибо все земное - наше. Ибо жизнь у нас - одна.
Пейте снеговую чашу, пейте, милые, до дна!..

Навалился ветер камнем. В грудь идущим ударял
Иссеченными губами Петр молитву повторял.

Шли и шли по злой метели, сбившись в кучу, лбы склоня, -
А сердца о жизни пели средь холодного огня.

                ПЛАЧ МАГДАЛИНЫ

Снег сыплет - лучезарный и святой,
Снег сыплет - жесткий, колющий подглазья…
Я прядью в золотых власах - седой -
Плачу за красоту и безобразье.
Горит стола пустынная доска
Под воблою засохшими локтями.
И напролом через меня - тоска
Идет заиндевелыми путями.
Ну что ж! Я вся распахнута тебе,
Судьбина, где вокзальный запах чуден,
Где синий лютый холод, а в тепле -
Соль анекдотов, кумачовых буден…
Где все спешим - о, только бы дожать,
До финишной прямой - о, дотянуть бы!.. -
И где детишек недосуг рожать
Девчонкам, чьи - поруганные судьбы…
И я вот так поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
А все ж - размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Мне - думу думать?! Думайте, мужи,
Как мир спасти! Ведь дума - ваше дело!
А ты - в тисках мне сердце не держи.
А ты - пусти на волю пламя тела.
И, лавой золотою над столом
Лиясь - очьми, плечами, волосами,
Иду своей тоскою - напролом,
Горя зубами, брызгая слезами!
Я плачу! Это значит - я плачу
Безмолвным состраданием гигантским
Долги за тех, кому не по плечу
Их отплатить в забоях, в копях рабских!
На всех фронтах, где гибнут, матерясь!
В исхлестанных насилием подвалах!
По всей земле, куда я прямо в грязь
Разрытую, рыдая и крестясь,
В гробах сребристых
                милых опускала…
Какой там снег подобен хрусталю?!
Веревкой мокрой бьет - и бьет за дело!
Я плачу! Это значит - я люблю!
И слезы жадно так текут по телу,
По высохшим изюминам грудей,
По топорищу звонкому ключицы,
По животу, что - шире площадей
И шрамами бугристыми лучится,
По всем таблеткам, питым наяву,
По всем бутылкам, битым - эх! - на счастье…
Я плачу! Это значит - я живу.
И слезы - жемчуга округ запястий!
И, здесь одна безумствуя, гостям
Не вынеся с едой кровавой блюда,
Слезами теми я плачу смертям,
Которые со мной еще пребудут.

        ПОХИЩЕНИЕ ПАВЛИНА

Я украду его из сада, где птицы и звери,
Некормленые, молятся, воют, кряхтят.
Я разобью замки, решетки, железные двери.
Я выпущу наружу волчат и котят.
Пускай смотрители на рубище мое глаза пялят,
Пытаются в меня стрельнуть из обреза, из ружья...
Я сделана из брони, чугуна и стали.
Из железных костей - глухая грудь моя.

Я, люди, уже давно неживая.
А звери и птицы - живые, да!
Поэтому я вас, их убийц, убиваю.
Поэтому я прыгнула в клетку, сюда.

Иди, павлин, ко мне... какой ты гордый!..
Похищу тебя, а не цесарку, не журавля,
Не старого моржа со щеткой вместо морды,
Не старого марабу в виде сгнившего корабля.

Разверзни, павлин, хвост…
                …розовые, синие, золотые!..
Красные, изумрудные, вишневые... кровавые огни...
Хвост полон звезд; они мигают, святые,
Они рождаются на свет одни - и умирают одни.
О павлин, ты небесная птица,
Я купаю в тебе лицо и руки, как в звездных небесах...
Ты комета!.. - а тебя клювом тыкают в лужу - напиться,
Умыться, упиться, убиться... сплясать на своих костях...

Павлин, дурак, бежим скорей отсюда -
Ведь они тебя изловят… крылья отрежут... выдернут из хвоста перо -
И воткнут себе в зад, для украшения блуда,
И повесят твою отрубленную голову, вместо брегета, на ребро...
Прижимаю к груди!.. Бегу!.. Сверкающий хвост волочится.
Улица. Гарь. Машины. Выстрелы. Свистки. Гудки.
Я одна в мире богачка. Я владею Птицей.
Я изумруд, шпинель и сапфир, смеясь, держу, как орех, у щеки.

А ты, в соболях, что садишься в лимузин, задравши дебелую ногу,
Охотница до юных креветок и жареных молодых петушков!..
Ты, увешанная сгустками гранатовой крови, молящаяся ночами не Богу -
Оскалам наемников, что тебе на шубу стреляют лис и волков!

Стреляют куниц, горностаев, песцов для твоих чудовищных шапок,
Немыслимых, с лапками и хвостами, с кабошонами мертвых глаз...
О павлин, не когти!.. кровят впечатки впившихся лапок...
А жирная матрона глядит на меня, немой отдавая приказ.

И взводят курки.
И целят в меня.
“Отдай павлина, дура!
Я владею тобой! И всей грязной людской! И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры -
Не овцы в загоне - не свиньи в притоне - мы в звездном небе живем.

И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу орла, и льва, и барашка,   
А сейчас - возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок - павлин.

Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!.. Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай и свежей кровью корми.
А я - по свободе дальше пойду, гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем меж зверьми и людьми.

И ты замрешь, застынешь, княгиня, в толпе с изумрудной в кулаках птицей,
И глаза твои круглые заиндевеют, провожая мой легкий ход…

А я пойду, крылья раскинув, взметнув царский хохолок над Столицей,
И за плечами развернутый звездный хвост прожжет рубинами лед.

      ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ

На этой земле Гефсиманского сада,
На этой земле - детям нету пощады.
Для них - за ежами тех проволок жгучих
Морозных бараков державные тучи.
Для них - трибуналов российская водка,
И пальцев - в рыданье! - стальная решетка,
Когда, головою воткнувшись в ладони,
Ребенок-старик - во приделе агоний,
На паперти горя, во храме безумья, -
И сжаты не зубы, а колья и зубья...
Для них - вечно шмоны, огни "Беломора"
Во тьме, зуботычки бывалого вора, -
А воля не скоро,
                свобода - не скоро,
А очи слезятся от боли простора -
Как будто бы мать режет лук на дощечке,
И рыжие косы сестры - будто свечки,
Отцово ружье на стене не стреляет
И стопочку бабка тайком выпивает...

О как бы своим животом я закрыла
Таких малолеток! Как я б их любила -
Всей матерней плотью, всей зверьею шкурой,
Алмазной слезою, - о мы, бабы-дуры...
Им жарила б мясо - его не едали,
Им пела бы песни про горькие дали,
Срастила б им вывихи и переломы,
Засыпала  б   сахаром горечь оскомы
Тюремной... Ты плачешь, сыночек?..
                Не надо...
...На этой земле - детям нету пощады.

       ПРАЗДНИК ВИНА В АНПЮИ

В змеегорлой бутыли - слезный мускат
Разбитные щербатые девки нарасхват

Кто из рюмок недоумок
                кто из кружек - хлобысь
Изо ртов девичьих втягивайте жизнь

Из губ-крыжовничин хлещите сласть
Все равно нам всем иродам пропасть

А ты зачем инок прибрел на Праздник Вина
Здесь с нами хохоча чокается пьяный Сатана

Ох да это ж племенной кудрявый толстоносый бык
Он веревкой хвоста вертит дерется как мужик

Еще вина тащите
                спьяните вдрызг быка
На нем девчонка пляшет как лоза тонка

Он ее прободает
                рогом одним
А я пляшу на столе меж бутылей пьяна в дым

Из Смит-и-Вессона стреляют - в бутылку попадут
А из корзины ветчину да арманьяк крадут

Бедные люди Пейте ешьте все
Несут вам Бога на блюде
                во всей святой красе

А Бог - это такая священная еда
Она вас всех согреет в метель и холода

Глоток слепого грога
                глинтвейна прихлеб
И нож тупого рога во похмельный целит лоб

Запихивайте в глотки мясо лук чеснок
Монахи да кокотки - а всяк одинок

Франция гуляет   фифа  фу-ты-ну
Ей стоптанной московкой в лобешник звездану

Длинные толстые свечи руби под бычьим хвостом
Намалюй звездами вечер да спрячься за холстом

Да стукнись лицом красным о живое рядом лицо
Жизнь не напрасна если железно рук кольцо

Если нынче
                на Празднике Вина
Каждому - мужу -
                каждая - жена

А я в толпе танцую
                я крепко под хмельком
И в меня плюют виноделы кагором и коньяком

И неужто это я видевшая
                мор и дым и глад
Пляшу в цветах и розах
                и глаза мои горят

И неужто это ты зревший
                пули людей внутри
Со мной в венках танцуешь
                от зари и до зари

И шепчешь  кусая мне ухо:
                ах пьянь ах стерва шваль
Уйду навек с тобою в ночную близь и даль

И там из рюмки Мицара
                из Песьего горла
Мы выпьем за Питер пожара
                за Катеринбург - дотла

За Сен-Жозеф-Марсанну
                Мускат и Арманьяк
За крымскую Осанну
За донской Кондак

За выбитые зубы
За пули в стволе
За то что друг другу любы
Люди
На земле

     ЦАРИЦА САВСКАЯ И ЕЯ ЦАРЬ

Малевал буран разводы. Маслом - фонари!
Прямо посреди народа важно шли цари.
Искрилась соболья шуба. Пылал медальон.
Стыли крашеные губы, слали ругань - вон.
Изумруд до плеч свисает. Налит взор враждой.
...На снегу стою, босая, с голой головой.
Я к царице, дуре Савской, пятерню тяну.
Ну же, цапни глазом царским!.. Ну, подай же!.. ну...
Жизнь - роскошная подачка. Милостыня - твердь.
Ты, богачка, ты, босячка, - и тебя ждет смерть.
Царь твой зажирел во злате. Студнем ходит плоть.
Мир - заплата на заплате. Мир - худой ломоть.
Мир - сапфир на нищем пальце, высохшем, худом.
Погорельцу, постояльцу и Содом - свой дом!
И Армагеддон – родимый, и Гоморра - Сад...
По снегу хрустите мимо. Плюну в куний зад.
Плюну в жгучий мех блестящий, рот рукой утру.
Этот царь ненастоящий. Он умрет к утру.
С ним умрет его царица, что в миру, где мгла,
Мне не подала напиться, есть не подала.
Вывалит народ на стогны. Грянет звон и гуд.
В красном колпаке огромном затанцует шут.
Царство новое восславят! Трубы заревут!
Но никто нас не избавит от бедняцких пут.
И в снегу, что сыплет пухом, новым господам
Я, Великая Старуха, сердца не подам.
Мальчику с собакой кину. Курочке в соку.
Матери. Отцу. И Сыну. Кину - мужику,
Что в сугробе, горько плача, палец послюня,
Все считает, Царь Незрячий, медяки огня.

            БЕГЪ

Кружево ветвей.
Мы бежали: скорей.
Мы на брюхе ползли.
Пел вдали соловей
С родимой земли.

Пел родной соловей.
Дул родной снеговей.
Как смешались дыханья
Холопья и царей.
Одинако хрипят.
Одиноко глядят.

Ноги вязнут в снегу.
У приблудных котят
Нет дороги назад.

А в России - салют.
А в России- убьют.
К нам с Тобою
               коней вороных подведут.
Оседлаем зверей:
               по сугробам - вперед!..
Снег летит.
Снег целует глаза и рот.

Из-за снежной ракиты -
                прицел в спину - нам...
Конь, скачи, вороной,
                по замерзлым лугам.
Палаченки, стреляйте!
                Умрем как Цари -
На конях, снегом высвеченные изнутри;
Мы на родине!.. рана в груди - как орден
Станислава ли... Анны... на конской морде -
Серебристая инея бахрома...

И валюсь я с коня, убитая, в снег,
Как с плеча калики - наземь - сума.
Кончен БЕГЪ.

И родной соловей поет над зимой.
Он сумасшедший. Он же немой.
В кружевных ветвях -
Весь в крови висок -
Заливается, свищет, играет
БОГЪ.

О, и Он одинок.
О, и Он одинок.

Только одна беда:
Он не умрет никогда.

Журчит под губами коня
В черной полынье
Святая вода.

             СОШЕСТВИЕ ВО АД

Все забери. Всем жадно подавись.
Тебе, Владыка, я кидаю - жизнь.

Я оставляю полую бутыль,
И ведьму-сельдь, и жалкий стул-костыль,
И лампу, что цедила масло-свет,
И в грязный зал надорванный билет;
Я оставляю снега грозный хруст,
Стиральный купорос, собачий дуст,
И к празднику… - о, лакомство!.. умру… -
Найденки-сушки черную дыру;
Из шубы в шапку перешитый мех
И валенки, Господь, одни на всех;
Разрезанные шеи, животы
Зашитые - от края до черты;
И сломанные руки, крик и рев,
И шепот, и - по скулам соль - без слов,
Мохнатых, сальных карт гадальный брос
И заплетанье на ночь диких кос,
Прогорклую, подсолнечную снедь,
И в варежке пятак - святую медь -
За вход туда - сквозь толпы, стыд и срам -
В святилище, где свет и фимиам… -
Я оставляю! - все возьми, не жмись:
Чугун морщин в горжетке Царских лис,
Вонь дворницких, табак истопников,
Гриб деревянный - для шитья носков,
Во звездных, на расстрел, дворах зимы
Изодранных собаками, людьми…
Все! все! до капли, нитки, до куска,
До тьмы, где Савлом щерится тоска,
До ямы той отхожей, где наряд
Родной истлел, а чьи глаза горят
Звериные из мрака… - все возьми!
Ничем не дорожу я меж людьми.
Они меня всю выпили - до дна.
Всю выткали - белее полотна.
Всю расстреляли - в пух! - на площадях:
Ступня - в багрянце, песня - на устах.
Живот - бутыль пустую; шов рогож -
Нежнее кож; да взгляда острый нож -
Лба каравай; да ребрами - мечи
Двуострые - бери, сожги в печи.
Отмерили мне горстку злых монет.
Истратила. На хлеб в карманах нет.
За пазухой пошарю - лед и снег.
Возьми меня! Уже не человек,
А: золото мощей!.. опал зубов!.. -
Я заплачу собою за любовь,
За жизнь - богатым прахом заплачу…
Я ухожу! Зажги мне, Царь, свечу.
Да что!.. - МЕНЯ!.. - заместо свечки той!
Я в Ад спускаюсь грязной и босой,
Седа, свята, горда, гола: гора! -
Мышь крупяная, баба из ребра,
Блудница Вавилона, дура-мать… -
Забыла детям локти залатать!.. -
А все уж позади. Закрыли дверь.
Вой, человек. Пой, Ада бедный зверь.
О всем, что на земле оставил, - пой
В колючей тьме, дрожащею губой.

                ***

                “Du bist mein’ Ruh’ “
                Franz Schubert

Это белый вдох пустой
Свист метели    ребер клеть
Кончить полной немотой -
И от счастья умереть

И закинув шею ввысь
Осязая Свет рукой
Прошептать: ТЫ МОЙ ПОКОЙ
Продышать: ТЫ МОЯ ЖИЗНЬ   

   ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДА НА НЕБО

В тулупе старик руки крепко прижал ко груди...
Девчонка с косою ржаной завизжала: "Гляди!.."
Два бритых солдата - им ветер так щеки засек -
Уставились в неба расписанный мощно чертог.
Шел пар изо ртов у людей и домашних зверей.
Младенцы вжимались, сопя, в животы матерей,
А матери, головы к черному небу задрав,
Глядели, как поле колышется звездчатых трав
Под северным ветром, которому имя - Норд-Ост!

И в кровном сплетении красных ли, белых ли звезд,
Над ветром обглоданным грязным хребтом заводским,
Над всем населеньем пещерным, всем женским, мужским,
Над рокером жестким, плюющим в дыру меж зубов,
Горбатым могильщиком, пьющим портвейн меж гробов,
Над девкой валютной с фазаньим раскрасом щеки,
Над малой детдомовкой - валенки ей велики! -
Над высохшей бабкой-дворянкой с крестом меж ключиц,
С видавшими виды глазами зимующих птиц,
Над толстой торговкой, чей денежный хриплый карман
Топырится жирно,
Над батюшкой сивым, что пьян
Допрежь Литургии - и свечки сжимает в горсти,
Тряся бородой пред налоем: "Ох, грешен... прости!.." -
Над рыжей дояркой, что лузгает семечки в грязь,
Над синим морозом, плетущим славянскую вязь
На окнах почтамтов, столовых, театров, пивных,
Бань, паром пропахших, больниц, как судеб ножевых... -
Над рабством рабочего, смехом крестьянских детей,
Над синим морозом - а он год от года лютей,
Над синим морозом - байкальским, уральским, степным -
Летит наш Христос, лучезарный, сияющий дым,
Летит Человек, превращенный любовью во свет.
И все Ему жадно и горестно смотрят вослед.

          ОСАННА МАГДАЛИНЕ

Славься, девчонка, по веки веков!
В бане - косичку свою заплети…
Время - тяжеле кандальных оков.
Не устоишь у Него на пути.

Запросто - дунет да плюнет - сметет,
Вытрясет из закромов, как зерно…
Так, как пощады не знает народ,
Так же - пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!
Щеки пока зацелованы всласть!..
Счастием лика и воплем нутра -
Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,
Видя морщины - подобием стрел,
Вспомнишь: нагою входила во храм,
Чтобы Господь Свою дочку узрел.

Славься же, милая! Старость - близка.
Смерть - за порогом. И всяк - одинок.
Но поцелуя и рот, и щека
Просят!.. И кто-то там снова - у ног!

Дай ему руку! Согрей. Накорми.
Дай ему тело. И душу отдай.
Славьтеся, бабы! Мы были людьми.
…Кем мы ТАМ будем - гадай не гадай…

Только сколь жизней отпущено мне,
Столь и любовей я странноприйму,
Закипятив на последнем огне
Чайник в бесслезном бобыльем дому,

Жарко целуя распяленный рот,
Гладя дощатые выступы плеч,
Зная, что так вот - никто не умрет,
Что только так - от Геенны сберечь.

    ФРЕСКА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ

                КОСТЕР НА БЕРЕГУ БАЙКАЛА

…целую очами юдоль мерзлоты, мой хвойный Потерянный Рай.
Полей да увалов стальные листы, сугробной печи каравай.
На станциях утлых - всех баб с черемшой, с картошкой, спеченной в золе,
И синий небесный Дацан пребольшой, каких уже нет на земле.
Сибирская пагода! Пряник-медок! Гарь карточных злых поездов!
Морозным жарком ты свернулась у ног, петроглифом диких котов…
Зверье в тебе всякое… Тянет леса в медалях сребра - омулей…
И розовой кошки меж кедров — глаза, и серпики лунных когтей!..
Летела, летела и я над Землей, обхватывал взор горький Шар, -
А ты все такая ж: рыдаешь смолой в платок свой - таежный пожар!
Все то же, Сибирюшка, радость моя: заимок органный кедрач,
Стихиры мерзлот, куржака ектенья, гольцы под Луною - хоть плачь!..
Все те же столовки - брусника, блины, и водки граненый стакан -
Рыбак - прямо в глотку… - все той же страны морозом да горечью пьян!
Грязь тех поездов. Чистота тех церквей - дощаты; полы как яйцо,
Все желто-медовы. И то - средь ветвей - горит ледяное лицо.
Щека - на полнеба. В полнеба — скула. Воздернутой брови торос…
И синь мощных глаз, что меня обожгла до сока пожизненных слез.

Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я - ему в ноги валюсь,
Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь. И я за тебя помолюсь.
Култук патлы сивые в косу плетет. Лечила людей по земле…
Работала яро!.. - пришел мой черед пропасть в лазуритовой мгле.
И то: лазуритовы серьги в ушах - весь Ад проносила я их;
Испод мой Сибирской Лазурью пропах на всех сквозняках мировых!
Пургой перевита, костер разожгу. Дрожа, сухостой соберу
На Хамардабанском святом берегу, на резком бурятском ветру.
И вспомню, руками водя над костром и слезы ловя языком,
И красные роды, и дворницкий лом, и холм под бумажным венком,
И то, как легла уже под товарняк, а ушлый пацан меня - дерг! -
С креста сизых рельс… - медный Солнца пятак, зарплаты горячий восторг,
Больничье похлебок, ночлежье камор, на рынках - круги молока
Январские… - и беспощадный простор, дырой - от виска до виска!

Сибирь, моя Матерь! Байкал, мой Отец! Бродяжка вам ирмос поет
И плачет, и верит: еще не конец, еще погляжусь в синий лед!
Поправлю в ушах дорогой лазурит, тулуп распахну на ветру -
Байкал!.. не костер в снегу - сердце горит, а как догорит - я умру.
Как Анну свою Тимиреву Колчак, взял, плача, под лед Ангары, -
Возьми ты в торосы, Байкал, меня - так!.. - в ход Звездной ельцовой Икры,
И в омуля Ночь, в галактический ход пылающе-фосфорных Рыб,
В лимон Рождества, в Ориона полет, в Дацан флюоритовых глыб!
Я счастье мое заслужила сполна. Я горем крестилась навек.
Ложусь я лицом - я, Простора жена - на стылый опаловый снег.
И белый огонь опаляет мне лик. И тенью - над ухом - стрела.
И вмиг из-за кедра выходит старик: шьет ночь бороденка-игла.

- Кто ты?..
- Я Гэсэр-хан.
- Чего хочешь ты?
Дай водки мне... где там бутыль…
За пазухой, на…
...звезды сыплют кресты на черную епитрахиль…

И он, запрокинув кадык, жадно пьет, а после - глядит на меня,
И глаз его стрелы, и рук его лед нефритовый - жарче огня.
И вижу: висит на бедре его меч, слепящий металл голубой.
О снег его вытри. Мне в лед этот лечь. Но водки я выпью с тобой -
С тобой, Гэсэр-хан, напоследок, за мир кедровый, серебряный, за
Халат твой монгольский в созвездиях дыр, два омуля - твои глаза,
За тот погребальный, багряный огонь, что я разожгла здесь одна…
За меч, что ребенком ложится в ладонь, вонзаясь во Время без дна.

СМЕЩЕНЬЕ ВРЕМЕН

Два Ангела, и я меж них.
Один из них - отец.
                Другой
Не знаю кто. Из ледяных
Ресниц - встает огонь дугой.

Два Ангела, и я меж них.
Ведут мя под руки. Куда?!
На небо не берут живых.
О, значит, я уже - звезда.

Я наряжать любила ель.
Звездой - верхушку украшать.
А коль любовная постель -
Любила, руку взяв, дышать

В ладонь.
             Любила в холода
Я в шапке лисьей - меж толпы
Свечой метаться… жечь… Куда
По тверди вы, мои стопы?!..

Я жизнь кусала, как еду.
Я жизнь пила, как бы вино.
Куда я, Ангелы, иду?!
Там страшно. Люто. Там темно.

И руку мне отец - в кулак.
И тот, другой, мне пальцы - в хруст.
Один бедняк. Другой бедняк.
Неопалимый яркий куст.

Рванусь и захриплю: “Пусти!..”
…Чертополох, репей - в горсти.

И слева Ангел - лоб в ладонь.
И справа Ангел - зарыдал.
………………………………….

…Два нищих греются: огонь.
Два пьяных: хлеб Господь подал.

        БЕЛЫЙ ШАНХАЙ

Я на шанхайской улице стою.
Я продаю задешево мою
Немую жизнь – сушеней камбалы.
Ах, губки яркие – сердечком – так милы.

Возьми меня!.. ты, рикша Лю Су-чан.
Я русская. Меня положишь в чан -
И будет жир, и добрая уха.
Слез нет. Щека безвидна и суха.

Я путаюсь: Шанхай и Вавилон...
Париж... Марсель... и Питер ледяной...
Ах, все они, кто был в меня влюблен,
Давно, давно под черною землей.

А я – навек осталась молода!
Шанхайский барс на шее у меня!
Ты, рикша, прочь! Иди-ка ты сюда,
Сын Императора, сын Синего Огня.

Ты, мандарин...
...на улице, в пыли,
В подвале, в подворотне, - на глазу
Бельмо, - собака, Дрянь Всея Земли,
К тебе – на брюхе – я – не поползу.

Пускай я сдохну. Я глухонемой
Слыву меж китайчат. Веду домой
Того, кому мой срам продать могу.
Рисуй, мальчонка, иероглиф мой
Ножом – на белом, как спина, снегу.

Ножом – звезду: лопатка и хребет
В крови! - пятиконечную – рисуй.
Дай рис – на завтрак, ужин и обед.
Дай руку мне! России больше нет.
Ты деньги мне поганые не суй.
Вынь лучше из кармана пистолет.

И дуло – в рот мне. Нет моей земли!
И человек – не тело, а душа.
Душа мертва. Уходят корабли.
Есть опиум, гашиш и анаша.
Все есть для наслажденья, для огня
Дешевой, кислой страсти покупной!
Все, мальчик, есть... Да только – нет меня.
...и нет зимы, метельной, ледяной.

И пряников медовых. И грибов
На ниточках седых – в Великий Пост.
Обитых красным шелком – двух гробов
Отца и матери...
...а есть одна любовь,
Встающая над миром в полный рост.

Шанхай! Бизерта! Мехико! Харбин!
Каир! Мадрид! Хохочущий Париж!
Замрите все!
...дай грошик. Хоть один.
Хороший бой. Смеешься, веселишь.

И есть одна голодная мечта -
Корабль... матроса подпоить вином -
И прыг на борт... тайком забраться в трюм -
И океан... распятье черных дум...
Машинным маслом - плакать у креста
Мешков и ящиков с оружьем и зерном...

И – быть. И – выть. И плыть и плыть – домой!
Домой, ты слышишь, ты, косой мангуст!
Кривой, косой, хромой, слепой, немой -
Да только бы Христа коснуться уст!

И пусть меня поставят к стенке – пли!
И пусть ведут ко рву, и крик: стреляй!
Я упаду на грудь моей земли.
И – топором руби. Штыком коли.
Да буду я лежать в родной пыли.
Будь проклят, бой, жемчужный твой Шанхай.

                ЗВЕЗДНЫЙ ХОД ОМУЛЯ

Близ байкальской синей шири, между выжженных камней
Мы одни лежали в мире — много мигов или дней...
Мы стояли, как два кедра! Ветер грозный налетел -
Развернул с корнями недра, переплел нас, как хотел...
И прошли мы путь короткий. А потом настала ночь.
А потом мы сели в лодку и поплыли в море прочь.
Звезды в небесах звенели. И во тьме бездонных вод,
Как сердцебиенье — в теле, начинался звездный ход.
Темная вода мерцала. Стыла медная Луна
И плыла по дну Байкала, как гигантская блесна.
И остроугольной глыбой в черной водяной дали
Шел косяк лучистой рыбы — это звезды тихо шли.
Это звезды плыли к дому — мимо Солнца и планет...
Вот, Елена, это омуль... - Это звезды, - я в ответ.
Ходом жизни скоротечным звезды шли, чтоб отгореть.
Рыба шла путем извечным — чтоб родить и умереть.
Мы видали рыбьи спины. Мы молчали — что слова?
Звезды вспыхнут и остынут. Только жизнь одна жива.
Только жизнь слепая свята, а идет, так напролом -
В раненой груди солдата, в страшном крике родовом,
И в объятиях, что вроде ветра с вьюгой пополам -
В Омулевом Звездном Ходе, непонятном смертным нам.

       ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ НАД МЕРТВЫМ ВЕКОМ

Я счастливая. Я танцую с тобой. Ты слышишь, ноги мои легки.
Я танцую с тобой над своей судьбой. Над девчонкой войны - ей велики
Ее валенки, серые утюги. Над теплушкой, где лишь селедка в зубах
У людей, утрамбованных так: ни зги, ни дыханья, а лишь - зловонье и прах.
Над набатом: а колокол спит на дне!.. - а речонка - лед черный - на Северах...
Я  танцую с тобой, а ступни - в огне. Ну и пусть горят! Побеждаю страх.
Мы над веком танцуем: бешеный, он истекал слюной... навострял клыки...
А на нежной груди моей — медальон. Там его портрет - не моей руки.
Мне его, мой век, не изобразить. Мне над ним - с тобою - протан-цевать:
Захрипеть: успеть!.. Занедужить: пить...
Процедить над телом отца: ...твою мать...
Поворот. Поворот. Еще поворот. Еще па. Фуэте. Еще антраша.
Я танцую с тобой -  взгляд во взгляд, рот в рот,
как дыханье посмертное - не-ды-ша.
Так утопленнику дышат, на ребра давя, их ломая - в губы - о зубы - стук.
Подарили мне жизнь - я ее отдала в танцевальный круг, в окольцовье рук.
Мы танцуем над веком, где было все - от Распятья и впрямь, и наоборот,
Где катилось железное колесо по костям - по грудям - по глазам - вперед.
Где сердца лишь кричали: Боже, храни Ты Царя!.. - а глотки: Да здравст-ву-ет
Комиссар!.. - где жгли животы огни, где огни плевали смертям вослед.
О, чудовищный танец!.. вихрись, кружись. Унесемся далеко. В поля. В снега.
Вот она какая жалкая, жизнь: малой птахой - в твоем кулаке - рука -
Воробьенком, голубкой...
                ...голубка, да. Пролетела над веком - в синь-небесах!.. -
Пока хрусь - под чугун-сапогом — слюда наста-грязи-льда - как стекло в часах...
Мы танцуем, любовь!.. - а железный бал
сколько тел-литавр, сколько скрипок-дыб,
Сколько лбов, о землю, молясь, избивал барабанами кож, ударял под дых!
Нету времени гаже. Жесточе — нет. Так зачем ЭТА МУЗЫКА так хороша?!
Я танцую с тобой - на весь горький свет, и горит лицо, и поет душа!
За лопатками крылья - вразмах, вразлет! Все я смерти жизнью своей искуплю -
Потому что в любви никто не умрет, потому что я в танце тебя люблю!
В бедном танце последнем, что век сыграл
на ребрастых арфах, рожках костяных,
На тимпанах и систрах, сестрах цимбал, на тулупах, зипунчиках меховых!
На ребячьих, голодных, диких зрачках - о, давай мы ХЛЕБА станцуем им!.. -
На рисованных кистью слезы — щеках матерей, чьи сыны - только прах и дым...
На дощатых лопатках бараков, крыш,
где за стенами — стоны, где медью - смех,
Где петлей - кураж, где молитвой - мышь, где грудастая водка - одна на всех!
Ах, у Господа были любимчики все в нашем веке - в лачуге ли, во дворце...
А остались - спицами в колесе, а остались - бисером на лице!
Потом-бисером Двух Танцующих, Двух, колесом кружащихся над землей...
И над Временем... дымом кружится Дух... Только я живая! И ты - живой!
Только мы - живые - над тьмой смертей, над гудящей черной стеной огня...
Так кружи, любимый, меня быстрей, прямо в гордое небо неси меня!
В это небо большое, где будем лететь
Все мы, все мы, когда оборвется звук......................................................

Мне бы в танце - с тобой - вот так - умереть,
В вековом кольце ВСЕ простивших рук.

               ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

                Во блаженном успении вечный покой
                подаждь, Господи...

Кожа иссохнет. И выжелтит кость
Плоть - изнутри.
Мир обозри, о бедняк, нищий гость,
Мир обозри.
Сколько страданья тебе претерпеть.
Сколько любви.
Сколько захочешь ты раз умереть -
Столько - живи.
Будут соборовать - с ложкой златой
Руку - толкни.
Кожа да кости - базарный Святой -
Нас помяни.
Как ты на торжище - князем сидел,
В бочках капуст!
Как дольний мир и бранился и пел
Тысячью уст!
Вкусный, огромный, пахучий, крутой,
Грязный пирог...

Жизнь - лишь вода: по земле ледяной
Скул Твоих, Бог.

                ДАВИД И САУЛ

Ты послушай меня, старик, в дымном рубище пьяный царь.
Ты послушай мой дикий крик. Не по нраву - меня ударь.
Вот ты царствовал все века, ах, на блюде несли сапфир...
Вот - клешней сведена рука. И атлас протерся до дыр.
Прогремела жизнь колесом колесницы, тачки, возка...
Просверкал рубиновый ком на запястье и у виска.
Просвистели вьюги ночей, отзвонили колокола...
Что, мой царь, да с твоих плечей - жизнь, как мантия, вся — стекла?!..
Вся - истлела... ветер прожег... Да босые пятки цариц...
Вот стакан тебе, вот глоток. Вот - слеза в морозе ресниц.

Пей ты, царь мой несчастный, пей! Водкой - в глотке - жизнь обожгла.
Вот ты - нищий - среди людей. И до дна сгорела, дотла
Шуба царская, та доха, вся расшитая мизгирем...
Завернись в собачьи меха. Выпей. Завтра с тобой помрем.
А сегодня напьемся мы, помянем хоромную хмарь.
Мономахову шапку тьмы ты напяль по-на брови, царь.
Выйдем в сутолочь из чепка. Святый Боже, - огни, огни...
Камня стон. Скелета рука. Царь, зипунчик свой распахни
Да навстречу - мордам, мехам, толстым рылам - в бисере - жир...
Царь, гляди, я песню — продам. Мой атлас протерся до дыр.

Царь, гляди,  -   я шапку кладу, будто голову, что срубил,
В ноги, в снег!.. - и не грош — звезду мне швырнет,  кто меня  любил.
Буду горло  гордое драть. На морозе - пьянее крик!..
Будут деньги в шапку кидать. На стопарь соберем, старик.
Эх, не плачь, - стынет слез алмаз на чугунном колотуне!..
Я спою еще много раз о твоей короне в огне.
О сверкании царских риз, о наложницах - без числа...
Ты от ветра, дед, запахнись. Жизнь ладьей в метель уплыла.

И кто нищ теперь, кто богат - все в ушанку мне грош - кидай!..
Пьяный царь мой, Господень сад. Завьюженный по горло Рай.

                *   *   *

                - Приидет Царствие Мое.
Приидет Царствие Мое.
Вы долго ждали, бедняки -
Приидет Царствие Мое.

- Царь-Голод высох тьмой доски.
Царь-Холод сжег мои виски.
Царь-Ветер плачет от тоски.
Приидет Царствие Твое.

- Пропой же мне последний стих,
Пропойца с пламенем седых
Волос, - что плачешь ты, затих?
До дна ты выпил Бытие?..

- Блаженны нищие духом, ибо их...
Блаженны плачущие, ибо их...
Последний Дух, и вдох, и дых:
Приидет Царствие Твое.

... И так они стояли - так
Стоят на рынке мясники,
А снег в крови, в снегу резак, -
Стоят и плачут от тоски.

В снегу - замызганный пятак:
Огонь - на резкой белизне.
Друг против друга - вечно: как
Враги на ледяной Войне.

И весь в слезах стоит Христос.
И я стою - лицо в слезах.
А мир, бедняк, ослеп от слез.
Огонь, огонь - в его глазах.

                ПОХОРОНЫ КАБАЦКИЕ

На столе он лежал, седовласый, мертвый Кит, изрыгнувший Иону.
Ты родился в шелках и атласах - умираешь ты в яме спаленной.
Ах, какие шакалы и шавки истерзали тебя, опростали!..
Родился побегушником в лавке - умираешь царем в горностаях.

Разволосая баба, халдушка, тебе ноги босые омыла.
Из охвостьев старьевных – подушка, и щека почернела, как мыло,
Боже, мыло стиральное - в бане, мыло черное, торфа чернее...
Сабля смерти - кривыми губами да взасос!.. - обвенчаешься с нею.

Сало было - омылилось мыло. Был мускат - а шибает мочою.
Смерть - то розвальни, полоз остылый, и кабатчик-кабан со свечою.
Все мы  хамы и все фараоны. Хлещут бубны, литавры, тимпаны.
Спит, холодный, немой, изумленный, средь живых, жарких, бешеных, пьяных.

Из лохани бомжиха напьется - ах, хрусталь-вода, грязные лытки.
Все мы ратники, все смертоносцы. Жизнь колядуем - с миру по пытке.
Ты лежишь... - а кабак сумасшедший весь пылает - хайлом и чалмою,
Весь рыдает - о жизни, прошедшей меж тюрьмою, чумой и сумою!

Ударяет тут нищий в тарелки, соль блестит, как тафта, на обшлаге...
Серафимскую песню, безделку, распевают два лысых бродяги!
Как поют! Душу с корнем вынают! Так давно на Руси не пели!
Сабля смерти, пляши, гиль больная, в темляке белохвостой метели...

Уж повыворотили карманы, скидаваясь на гроб тебе красный,
В епанче сволочной – бездыханный, в шабале раболепной – несчастный.
Уж на лбу титлом сморщилась кожа:
"НЕ ВОСКРЕСНЕТ. НЕТ ЧУДА ЧУДЕСНЕЙ."
Нами, мертвыми, сардов дороже, узвездил Бог свод тверди небесной.

Так трещи же, кабак, кукарекай! В рюмки бей! Кочергами - в подносы!
Не подымется мертвое веко. Не польются священные слезы.
И ни нард, и ни мирро, ни масло... ни елей... ни другая причуда...
В мясе нищая зубом увязла. Дай товаркам. Не жмоться, паскуда.
Умер друг твой - сидел он на рынке, звезды в шапку сбирал, уязвленный...

Дай кусок. Это наши поминки.
Умираешь ты, небом спаленный.

            ВОСШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ

Я падаю. Погодь. Постой… Дай дух переведу немного…
А он тяжелый, Крест святой, да непроторена дорога -
Увязли ноги, ветер в грудь чахоточную так и хлещет -
Так вот каков Голгофский путь! Какая тьма над нами блещет…
Мужик, дружище, дай курнуть… Авось махра снесть боль поможет…
Так вот каков Голгофский путь: грохочет сердце, тлеет кожа…
Ну, раз-два-взяли!.. И вперед… уж перекладина Мне спину
Изрезала… Вон мать идет. Мать, ты зачем рожала Сына?..
Я не виню… Я не виню - ну, родила, так захотела,
Вовеки молится огню изломанное бабье тело…
А Я, твою тянувший грудь, тащу на шее Крест тесовый…
Так вот каков Голгофский путь! - Мычат тяжелые коровы,
Бредут с кольцом в носу быки, горит в снегу лошажья упряжь,
Бегут мальчишки  и щенки, и бабы обсуждают участь
Мою, - и воины идут, во шрамах и рубцах, калеки,
Красавицы, что в Страшный Суд сурьмою будут мазать веки, -
Цветнолоскутная толпа середь России оголтелой:
Глазеть - хоть отроду слепа! - как будут человечье тело
Пытать и мучить, и терзать, совать под ребра крючья, пики…
Не плачь, не плачь, седая мать. - их только раззадорят крики…
Солдат! Ты совесть потерял - пошто ты плетью погоняешь?..
Я Крест несу. Я так устал. А ты мне Солнце заслоняешь -
Вон, вон оно!.. И снег хрустит, поет под голою пятою!..
Под Солнцем - лебедем летит!.. Да, мир спасется Красотою:
Гляди, какая Красота! На ветке в куржаке - ворона,
И снега горькая тщета, что жемчуг, катит с небосклона,
И в створках раковин полей - стога - замерзлым перламутром,
И лица ясные людей - что яблоки! - холодным утром!..

О Солнце! Мой любимый свет! Тебя Я больше не увижу.
Мать, ты сказала - смерти нет… А Лысая гора все ближе…
Мать, ты сказала - смерти нет!.. Зачем же ты кулак кусаешь,
Хрипя в рыданьи, в снег браслет, волхвами даренный, бросаешь?!
Ну вот она, Гора! Пришли… Кресты ворон кружат над нами.
Волос в серебряной пыли Марии Магдалины - пламя.
Пришли. Назад не повернуть. Я Крест Мой наземь опускаю.
Так вот каков Голгофский путь: от края радости - до края…
Мать, ты сказала - смерти нет… Глянь Мне в глаза. Да без обмана.
…Какой сочится тихий свет. О мать. Ты светом осиянна.
Прости Меня. Ты знала все. Теперь Я тоже это знаю.

Скрипит телеги колесо.
Прости меня. Прости, родная.

                ***

             “Благословен грядый во имя Господне…”

Коршун звезды выклюет
Он благословен
Заступ землю выроет
Он благословен

Речь твоя - ох, пьяная
Губы деревянные
Я твоя желанная
Будь благословен

Лоб бугрится золотом
Он благословен
Обдай меня холодом
Ты благословен

А не то с ума сойду
Средь тюремных стен
Ворон выклюет звезду

Будь благословен 

               ЯРОСЛАВСКИЙ ВОКЗАЛ

Средь людей, в толпе вокзальной пробираясь тяжело,
Вижу детский взгляд хрустальный сквозь вагонное стекло.

Это девочка в шубейке жадно пряники жует,
А старуха в телогрейке на спине рюкзак несет.

На беременной цыганке шаль - как талая вода…
И растянуты тальянкой вдоль по рельсам поезда…

Соскочив с подножек, люди улыбаются, идут.
Им Москву на зимнем блюде посеребренной - несут!

Им бы где приткнуться ночку - у своих, чужих людей,
Отщипнуть бы по кусочку хлеба белых площадей…

В черном чугуне вокзала варит варево зима…
Я б вот здесь всю жизнь стояла, да боюсь, сойду с ума -

От седых волос крестьянки, к рынку вызубрившей путь,
Да от ильменской тальянки, раздирающей мне грудь,

Да от воздуха ночного, да от площади живой,
Да от снега ледяного, что гудит над головой,

От стояния на крыше гулко мчащейся страны -
Каждый плач окрест услышан… все огни окрест видны…

И крещусь крестом широким - чтобы ТАК стоять всегда:
До Суда, до Тьмы, до Срока, где - горчайшая Звезда.

       БАЛ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ

О люстра какая! Она как гора снеговая,
Утыканная тысячью праздничных свечек,
Дрожащая в небе, как звездный вечер...
Огни сыплются зернами золотыми
На белые голые сладкие плечи,
На жемчуг в шиньонах, на Царское Имя,
Что светит в полях далече, далече...
И мы поднимаемся плавно, как павы,
По лестнице света, счастья и славы!
О мрамора зубы-щербины,
Земные руины...
О милый, любимый, как страшно...
Так падает в пашню
Зерно золотое...
На бал мы явились с Тобою.

Пока мы друг друга не знаем.
Мы соприкасаемся рукавами,
Тесьмой, бахромой, кружевами,
Локтями, дыханьями, телес углами.
Глаза стреляют и мечут пламя.
Толпа смеется жемчужным смехом.
Меж нами лица, затылки, жизни.
А Ты - моим эхом, а я - Твоим эхом.
И Ты - навеки - моя отчизна.
И Ты - кафизма моя и аскеза,
Мой ирмос, кондак, стихира, стихия!
А в грохоте пламенного полонеза
Царицей проходит моя Россия.

И мы с Тобой ее белый вальс танцуем!
Едим ее рубиновую икру, янтарную белугу!
Ее звездным бокалом звеним, балуя -
И вновь чалые кони - по кругу, по кругу!
Вот Ты ко мне полетел - кренделем локоть!
Я - руку в лайке - на обшлаг сукна-болота
Легла лилия... Я могу Тебя трогать...
В бальном лесу за нами погоня! охота!

Вальс втянул мои косы в воронку
Ветра! Гляди, Царица похожа
На резеду! А княжна Тата - на японку...
А у Стаси такая смуглая кожа...
А у Лелички на груди перлы речные
Светятся, как глаза василиска...
Милый, мы все до того смешные,
Мы же все умрем - люди, птички, киски!
И маленький офицерик, по имени Алеша...
Мне плевать, что он Цесаревич, Наследник!
Он - моя непосильная ноша,
Мой крест чугунный, мой путь последний!

Ах, веди меня в вальсе, кавалер мой,
Целуй россыпь кудрей, лебединую шею!
Мы не в Мадриде и не в Палермо:
Стол среди зала - наша Расея!
Гляди: навалено вперемешку -
Сапоги да лапти, севрюга да семга,
Да светляк лучины из тьмы кромешной,
Да ребенок на печи плачет громко,
Да комья слиплого ржаного чернозема -
То мерзлые орехи, стучащие о крышку
Гроба, исцелованные поземкой,
То жаркие страдные бабьи подмышки...

И мне в танце, милый, так жарко стало!
Соль по спине, по лицу ручьями!
И музыка внезапно, вдруг... ПЕРЕСТАЛА.
Что вы смолкли там, в оркестровой яме?!
А и где наш Царь? я в вальсе Его видала...
Выгнулась лозою - рассмотреть Его улыбку...
Ему б Мономахова шапка пристала,
А носит фуражку с козырьком хлипким!
А усмешка нежная, как у рыбы снулой,
Когда она на рассвете в сетях провисает...

Мне страшно: из-за колонны - косое дуло.
И низка жемчуга летит, косая.

И дождь алмазов. И свечи с люстры.
И снег плечей. И поземка кружев
Пылят, бьют, метут — туда, где пусто,
Туда, где жутко, туда, где туже
Стягивается петля на глотке.
О страшный вальс! Прекрати! Задыхаюсь...
У лакея с подноса падает водка.
И хрустальные рюмки звенят: “каюсь!.. каюсь...”
Милый, ты крутишь меня так резко,
Так беспощадно, как деревяшку,
Ты рвешь меня из времени, рыбу с лески,
И рот в крови, и дышать так тяжко.
И крики, ор, визги, стоны!
И валятся тела! и огни стреляют!
И Царь мой, Царь мой срывает погоны!
И я кричу: “Но так не бывает!”

И люстра гаснет, падая в толпу вопящих
Остроконечной, перевернутой пирамидой!
Тот бал - приснился. Этот — настоящий!
И я кричу Царю: ЖИВИ! ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ!
И я кричу Тебе: СМЕРТЬ! ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО!
И покуда мы валимся, крепко обнявшись, в бездну -
Прозреваю: это я - Тебя - на руках держала
У молочных облак груди... в синеве небесной...

ФРЕСКА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРОЩАЙ, МУЗЫКА

                ***   

Меня не будет никогда. Во грудах шелка - и ковров-
Снегов; где хрусткая слюда - меж гулких, грубых сапогов.

Затянет ржою города. Народ - в потопе - жальче крыс.
Но там, где двое обнялись, меня не будет никогда.

Где те швеи, что мне сошьют январский саван белизны?
Меня осудят и убьют - за страшные, в полнеба, сны.

Горбатый странник на земле. Нога от странствия тверда.
Пишу я звездами - во мгле:
"МЕНЯ НЕ БУДЕТ НИКОГДА".

Шуга, торосы на глазах. Меж ребер - тинная вода.
Река мертва. И дикий страх: меня не будет никогда.

Ни Солнце-Лоб. Ни Лунный Рот. Ни Млечный, жадный Путь грудей -
Уже ничто не оживет ни Бога для, ни для людей.

Над гробом плача, не спасут, вопя, стеная, дух зари!

И лишь звонарь мой -
Страшный Суд -
Ударит в ребра изнутри.

      ТРУБЯЩИЙ АНГЕЛ

И первый Ангел вострубил.
Согнулась - пополам:
Кресты попадали с могил,
Открылся древний срам.
И Ангел вострубил второй,
В рог дунул из льда!
Так смертно хрустнет под стопой
Чугунная звезда.
Звезда из дегтя и смолы.
Из мертвых птичьих лап.
И кровью залиты столы
В виду ревущих баб.
И брошен нож близ пирога
Из сажи и золы.
Зима избита и нага.
И шуба - без полы.
И третий Ангел вострубил!
Кроваво-красный плащ
Нас, погорельцев, ослепил,
Пылающ и дрожащ!
И он к устам поднес трубу,
Как будто целовал
Лицо отца зимой в гробу
И Бога призывал.
Четвертый Ангел вострубил -
Посыпались отвес,
Кто жил, горел, страдал, любил,
С разверзшихся небес!
С небес, разрезанных ножом
И проткнутых копьем.
С небес, где все мы оживем
Пред тем, как все - умрем.
И пятый Ангел вострубил!
И поднялась вода,
И хлынула, что было сил,
На злые города.
Молилась я, крестясь, дрожа... -
О нищая тщета!
На страшном острие ножа
Сверкала - пустота.
И Ангел вострубил шестой.
Огнем все занялось:
И снег под угольной пятой,
И золото волос.
И требник ветхий, и щека,
В ночи ярчей Луны.
И, вся просвечена, рука,
Чьи кости сожжены.
В костер огромный сбились мы.
Дровами полегли.
И Ангел вострубил седьмый
На ободе земли.
Он пил гудок трубы до дна,
Как смертник пьет питье.
А кружка старая - Луна,
А зубы - об нее.
Озноб от звезд в прогалах льда.
Гудит земля впотьмах.
Дрожит последняя вода,
Мерцает на губах.
Но дай мне, дай еще попить
Из кружки ледяной.
О, дай мне, дай еще пожить
Под мертвою Луной.

СТРАШНЫЙ СУД. ВИДЕНИЕ МАРИИ

...Я вышла в поле. Вьюги белый плат
Лег на плечи. Горячими ступнями
Я жгла снега. О, нет пути назад.
И звезд косматых надо мною - пламя.
Глазами волчьими, медвежьими глядят,
Очами стариков и сумасшедших...
Окрест - снега. И нет пути назад.
И плача нет над жизнию прошедшей.

В зенит слепые очи подняла я.
И ветер расколол небесный свод
На полусферы! Вспыхнула ночная
Юдоль! И занялся круговорот
Тел человечьих!
                Голые, в мехах,
В атласах, и в рогожах, и в холстинах
Летели на меня! Великий страх
Объял меня: я вдруг узнала Сына.

На троне середь неба Он сидел.
Играли мышцы рыбами под кожей.
Он руку над сплетеньем диких тел,
Смеясь, воздел! И я узнала, Боже,
Узнала этот мир! Людей кольцо
Распалось надвое
                под вытянутой дланью!
И я узнала каждого в лицо,
Летящего над колкой снежной тканью.

В сапожной ваксе тьмы, в ультрамарине
Ночных небес - летели на меня
Младенец, горько плачущий в корзине,
Мужик с лицом в отметинах огня,
Влюбленные, так сплетшиеся туго,
Что урагану их не оторвать,
Пылающих, кричащих, друг от друга!
Летела грозно будущая мать -
Живот круглился, что Луна, под шубой!
А рядом - голый, сморщенный старик
На звезды ледяные скалил зубы,
Не удержав предсмертный, дикий крик...

Метель вихрилась! И спиной барсучьей
Во поле горбился заиндевелый стог.
Созвездия свисали, будто крючья,
Тех подцепляя, кто лететь не мог!
Тела на звездах в крике повисали!
А леворучь Христа узрела я -
Себя! Как в зеркале! Власы на лоб спадали
Седыми ветками! Гляжу - рука моя
У горла мех ободранный стянула,
Глаза на Землю глянули, скорбя...
 А я-то - под землей давно уснула...
Но в черном Космосе, Сынок, я близ Тебя!..
А праворучь - старик в дубленке драной,
Мной штопанной - в угоду декабрю, -
Святой Никола мой, отец, в дымину пьяный,
Вот, милый, в небесах тебя я зрю!..
Недаром ты в церквах пустые стены
В годину Тьмы - огнем замалевал!
Для киновари, сурика - ты вены
Ножом рыбацким резко открывал...

Округ тебя все грешники толпятся.
Мне страшно: вниз сорвутся, полетят...
Не занесу я имена их в Святцы.
Не залатаю продранный наряд.
Я плачу: зрю я лица, лица, лица -
Старуха - нищенка вокзальная - с узлом,
Бурятка-дворничиха - посреди столицы
Вбивала в лед чугунный черный лом! -
И вот он, вот он! Я его узнала -
Тот зэк, что жутко в детстве снился мне -
Занозистые нары, одеяло
Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, - а над глазами - снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет - оттого, что никогда...
Не плачь! Держись!  Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож...

А за ноги тебя хватают сотни
Страдальцев! Вот - уже гудят костры
Пытальные!.. Да, это Преисподней
Те, проходные, гиблые дворы.
Замучают: в рот - кляп, мешок - на шею,
И по ушам - палаческий удар...
Но Музыка!
                Зачем она здесь реет,
Откуда надо льдами - этот жар?!

Как Музыка трепещет на ветру!
Сколь музыкантов!.. Перцами - тимпаны...
Бредовой скрипки голосок в жару
Поет "Сурка" - любовно, бездыханно...
Флейтист раздул, трудяся, дыни щек!
Арфистки руки - снежные узоры,
Поземка... А мороз-то как жесток -
Лишь звезды там, под куполом, на хорах,
Переливаются...
                Плывет органный плот,
И бревна скреплены не проволокой - кровью
Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед
Падет, прошедши рабью жизнь, воловью...
Играй, орган! Раздуйтесь в небесах,
Меха! Кричите громче, бубны, дудки!

Мне страшно. Чую я Великий страх -
Последний страх, сверкающий и жуткий.

И в музыке, насытившей простор
Земли зальделой и небес державных,
Запел, запел родимый светлый хор
О днях пречистых, людях богоравных!
И рядом - за лопаткою моей -
Я онемела, в глотке смерзлось слово... -
Ввысь, ввысь летели тысячи людей -
Как языки огня костра степного!
Они летели ввысь, летели ввысь!
Улыбки - ландышами первыми сияли!
В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь -
И так они друг друга целовали,
Как на вокзале, близ вагона, брат
Сестру целует, встретивши впервые,
Все ввысь и ввысь!
                И нет пути назад.
Лишь в черноте - дороги огневые.
Лишь в черноте - гремящий светлый хор,
Поющий "Свете тихий", "Аллилуйю", -
О мой родной, любимый мой Простор!
Тебя я прямо в губы поцелую...

Твои пустые, синие снега.
Бочажины. Излучины. Протоки
Медвяные. Стальные берега.
Избу с багрянцем власти на флагштоке.
Угрюмые заречные холмы.
Церквуху, что похожа на старуху.
Грудь впалую чахоточной зимы
И голубя - сиречь, Святого Духа -
На крыше сараюшки, где хранят
Велосипеды и в мешках - картошку!
И шаль прабабки - таборный наряд,
И серьги малахитовые... Кошку,
Залезшую в сугроб - рожать котят...
Целую все! Целую всех - навечно!

Лишь звезды дико в черноте горят,
Так грозно, страшно, так бесчеловечно... -

И звезды все целую! До конца,
До звездочки, пылинки света малой!
Все лица - до последнего лица,
Всю грязь, что из нутра земли восстала,
Всю чистоту, что рушится с небес
Прощальными родными голосами, -
Целую мир, пока он не исчез,
Пока его я оболью слезами!

Сугробы! Свечи! Рельсы!..
                И Тебя,
Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный,
Пока гудит последняя судьба
Гудком росстанным на разъезде звездном,
Пока, мужик, глядит в меня Простор,
Пока, мужик, меня сжимает Ветер,
Пока поет под сводом
                светлый хор
Все счастие - последнее на свете.

ПЕСНЯ МАРИИ - КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи-усни... Спи-усни...
Гаснут в небесах огни...
Спи... От сена запах пряный,
В яслях дух стоит медвяный,
Вол ушами поведет...
Коза травку пожует...
В небе синяя звезда
Так красива, молода...
Не состарится  вовек...
Снег идет, пушистый снег...
Все поля-то замело -
А в яслях у нас тепло...
Подарил заморский царь
Тебе яшму и янтарь,
Сладкий рыжий апельсин,
Златокованный кувшин...
Спи, сынок,
                спи-усни...
Заметет все наши дни...
Будем мы с тобой ходить,
Шубы беличьи носить,
Будем окуня ловить -
Во льду прорубь ломом бить...
Будешь добрый и большой,
С чистой, ясною душой...
Буду на тебя глядеть,
Тихо плакать и стареть...
Спи-спи...
                Спи, сынок...
Путь заснеженный далек...
Спи-усни... Спи-усни...
Мы с тобой
                сейчас одни...
Мы с тобой
                одни навек...

Спи... Снег...

...Снег...

                ***

Мы в тюрьме.
Мы за решеткой века.
Кат, царевич, вопленица, вор.
Не скотов сочтут, а человеков.
По складам читают приговор.
Улещают плесенью похлебки.
К светлой казни - балахоны шьют.
Затыкают рты, как вина, пробкой,
А возжаждут крови - разобьют.
Бьют снега в окружия централа.
Прогрызают мыши тайный ход.
Сколько раз за век я умирала -
Ни топор, ни пуля не берет.
Чрез решетки дико тянем руки.
Камни лупят по скуле стены.

Мы уже не люди - только звуки.
Еле слышны.
Вовсе не слышны. 

         ГРОЗНАЯ МОЛИТВА О ЖИЗНИ

Я завернусь в багряный плащ. Сжав рот, на снег полночный выйду.
Народ, безбожник! Сетуй, плачь. Я вымолчу твою обиду.

Я вымолю слепой кусок тебе – у всех небес бездонных.
Там, в черноте, пылает Бог, и сноп лучей – от риз лимонных.

И зраков огнь, белков багрец – вниз, на пожарища земные…
Отец! Ведь это не конец! Ведь это – счет на ледяные

Века! Одним – не обойтись. Сундук раскрыт. Страданья светят
Алмазами. Бери – на жизнь. С лихвой – на смерть. Кидай – на ветер.

Нас вымочили – пук розог – в воде соленой, в едком чане.
Железный небосвод высок. Его держу: спиной, плечами.

Для Всех-Небес-Любви – стара! Стара для боли и печали.
Свист пуль – с полночи до утра, а мы не ели и не спали.

А мы держали – так вцепясь!.. Так знамени держали – древко!..
...знамена втаптывают в грязь. Подошвой – в бархат, будто девку,
Пинают, будто суку – в бок – щенную – по снегу – сосцами…

Молюсь Тебе, великий Бог, о том, о том, что будет с нами.

                ***

Вот он, мой родной народ.
Вот он, мой старик.
Подворотнями идет.
Держит в глотках крик.
Хлеб да воду - из котла,
Зелье - из горла...
Я среди него жила.
Ела и пила.
Чернью, медью, вервием
Наползает он.
Режет он меня живьем
На размах знамен.
Рубит топором меня
На испод гробов...
Вздымет вверх - шматком огня:
Эй, свети, любовь!
Факел бешеный, гори!
Путь наш освещай!
Выгори! Дотлей! Умри!
Ангелом летай!
А народ, он будет жить.
Жрать середь поста.
Сало мять да водку пить
Супротив Креста.
В диких войнах погибать.
Греть сковороду.
Райских деток пеленать
В неземном Аду.

                НАРОД

Они шли прямо на меня, и я видала их -
В шинелях серого сукна, в онучах записных,
И в зимних формах - песий мех… - и зрячи, и без глаз -
На сотни газовых атак - всего один приказ! -
Крестьяне с вилами; петух, ты красный мой петух,
На сто спаленных деревень - один горящий Дух! -
На сто растоптанных усадьб - один мальчонка, что
В окладе Спаса - хлещет дождь!.. - ховает под пальто;
Матросы - тельник и бушлат, и ледовитый звон
Зубов о кружку: кончен бал, и кончен бой времен,
И торпедирован корабль, на коем боцман - Бог,
А штурман - нежный Серафим с огнями вместо ног… -
И пацанва, что ела крыс, и девочки, что на
Вокзалах продавали жизнь да дешевей вина;
Они шли рядом - беспризор с винтовкой-десять-пуль
И с волчьей пастью сука-вор, пахан, продажный куль;
И мать, чьи ребра вбились внутрь голодным молотком,
Чей сын остался лишь молитвою под языком;
Все надвигались на меня - кто нищ, кто гол и бос,
Кто без рубахи - на мороз, кто мертвым - под откос,
Кто в офицерьем золотье, в витушках эполет -
На Царских рек зеленый лед, крича: “Да будет свет!” -
Неловко падал, как мешок, угрюмо, тяжело,
Кровяня снег, струя с-под век горячее стекло… -
Бок о бок шли - струмент несли обходчики путей,
И бабы шли, как корабли, неся немых детей
В кромешных трюмах белых брюх: навзрыд, белуга, вой,
Реви за трех, живи за двух, бей в землю головой! -
В мерлушках, в хромах сапогов, в лаптях и кирзачах,
В намордниках от комаров, в фуфайках на плечах,
В болотниках и кителях, в папахах набекрень,
За валом - вал,
             за рядом - ряд,
                за ночью - белый день,
Все шли и шли,
                все на меня,
                сметя с лица земли
Игрушки жалкие, и сны, и пляски все мои;
И я узрела МОЙ НАРОД - я, лишь плясун-юрод,
Я, лишь отверженный урод, раскрыв для крика рот,
А крика было не слыхать, меня волна смела,
Вогнался меч по рукоять, свеча до дна сожгла,
Толпа подмяла под себя, пройдяся по крылам,
И перья хрустнули в снегу, и надломился храм,
Мне в спину голая ступня впечаталась огнем,
И ребра в землю проросли, и кровь лилась вином,
И стала кость от кости я, от плоти стала плоть,
И стала в голодуху я голодному - ломоть,
И кто такая - поняла,
                и кто такие - МЫ,
И кто за нами вслед идет
                из сумасшедшей тьмы.

              ***

Я молюсь лишь об одном:
Чтобы все не стало сном.
Чтобы, жестко и жестоко,
Жадно руки мне скрутив,
Жизнь мне вдунула - до срока -
В душу - МИЛОСТИ мотив.
До отмеренного срока:
Я, черна, гола, нища,
Задеру башку высоко,
Сгибну, плача, вереща,
Но спою!.. -
              …лимонным соком
Выжатым; казнящим током;
Я, пастушия праща,
Родинка на коже Бога, -

Все спою, что суждено:
Кану полночью на дно.

И отыщут. И заплачут.
И рубаху разорвут.
И за пазуху запрячут.
И тихонько запоют.
Все слова мои соврут.
Всю слезу мою сольют.

Боже, Зрячий и Незрячий, -
Неужели все умрут?!..       
    


СОДЕРЖАНИЕ

СЕВЕРНАЯ СТЕНА ХРАМА

ФРЕСКА ПЕРВАЯ. КРАСНЫЕ ГРАНАТЫ НА БЕЛОМ СНЕГУ

Изгнание из Рая. Метель
“Я из кибитки утлой тела…”
Бег
Кладовка
“Земля?!.. Вы кому расскажите…”
Рождество
“С размалеванными картинами…”
Кутеж. Художники
Мать Мария
Град Армагеддон
Дитя Овидий в бане
Анкор, еще анкор!..
Юродивая

ФРЕСКА ВТОРАЯ. ВЕЛИКИЕ ГОРОДА

Дух белого офицера взирает на Россию нынешнюю
“Не богиня… не гадина…”
Париж
Вагоны. Вокзал
Смерть ребенка путейщицы Маринки
Град-Пряник
Град Бирюзового Будды
Град Краснозвездный
Мальчик с собакой. Ночной рынок
Девочка с мандарином. Вечерний рынок
Торговка шкурами на Иркутском рынке Люба
«...моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным...»
Песня
Марина, продавщица свечей

ФРЕСКА ТРЕТЬЯ. БЛАЖЕНСТВА

“Упорному - упорство…”
Боярыня Морозова
Человек с топором
Видение Рая
Нищие. Фреска
Троица
Любовники на снегу
Варьете
Italia mia
Старая Офелия
Прощание возлюбленных
Баянист под землей

ФРЕСКА ЧЕТВЕРТАЯ. БАРХАТ И НАГОТА

“Живую страсть - пожрать, украсть…”
Дом терпимости на Востоке. Сон
“Дежнев” (СКР-19). Медведица на льдине. Остров Колгуев
Пляска скоморошья
“Морозу — верь... древняна дверь… и воя...”
Японка в кабаке
Тьма Египетская
Ксенiя Блаженная (Петербургская)
“Я всеми бабами была!.. Всеми!..”
Святая ночь
Венера перед зеркалом

ЗАПАДНАЯ СТЕНА ХРАМА

ФРЕСКА ПЯТАЯ. БОСИКОМ ПО ВОДАМ

“Синее небо… ах, васильковый покой!..”
Пирушка нищих в кабаке
Мать Иоанна Рейтлингер
«О, так любила я цветную...»
Хождение по водам
Мост Неф. Этюд
Покупка ткани на рабочую робу и пошив ея
Сын. Диптих
Курбэ: ателье художника

ФРЕСКА ШЕСТАЯ. ВЕТЕР В ГРУДЬ

Норд-Ост
Мать
Храм Александра Невского в Париже
Горячая картошка
Воскрешение. Площадь
“На меня Чайковский…”
Русская рулетка

ФРЕСКА СЕДЬМАЯ. ЛИТУРГИЯ ОГЛАШЕННЫХ

Проскомидия
«Я пойду по улице хрусткой...»
Богоматерь Владимирская. Икона
«Мне в алтарь нельзя было — а я сюда влезла...»
Великая Ектенья. Молитва Елены Федоровны
«И вбежал в церковь подросток худой...»
Иркутский вокзал
Хлеб
Иоанн Креститель. Икона
«Я метнулась в сторону...»
«Эх, девка дорогая...»
Св. Николай Мирликийский. Икона
Св. Мария Египетская. Икона
«Ох ты, нищая моя...»
«Плачет сестра моя: замуж никто не берет...»
«У меня вокруг шеи — воротник серенький-серенький...»
«Кто ты, женщина золотоволосая...»
Колония
«Я желала... я хотела...»
Вознесение Богородицы. Икона
Икона Всех Святых
Спас Нерукотворный. Икона
Икона Страшного Суда
Колыбельная
«Смертью смерть ты попрал...»
Правда

ФРЕСКА ВОСЬМАЯ. КЛИНКИ ЗВЕЗДНЫХ ОГНЕЙ

Ксения на фреске
Видение праздника. Старая Россия
Видение Бога в Аду
Борьба Ксении с Диаволом
“Ночь. Сочится черным рана. Ночью карта жизни бита…”
Видение Царской Семьи
Москва. XVII век
Создание Луны и Солнца
Орган

ЮЖНАЯ СТЕНА ХРАМА

ФРЕСКА ДЕВЯТАЯ. ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА

Царство мертвых
Чужбина
Распятие
Схождение с ума
«Все на свете были мальчики и девочки...»
Охотник Орион
Тень Стрелы Отца
Песня Маринки. Меч Гэсэра
Погорельцы
В Волге, в ночи
Убийство в кабаке
Поклонение волхвов в снегопаде
Бардо Тодол
Василий Блаженный
Север. Звезды
Видение пророка Иезекииля

ФРЕСКА ДЕСЯТАЯ. СВЕЧИ И ФАКЕЛЫ

Дождалась. Магдалина
Любовь среди камней
Володя пишет этюд тюрьмы Консьержери
Свечи в Нотр-Дам
Баржа с картошкой. 1946 год
“История - кровь меж завьюженных шпал…”
Пророк
Осенняя грязь. Идут крестить ребенка
Старуха в красном халате. Палата ремиссии
«Прощай, милый...»
Сумасшедший дом
Манита и Витя

ФРЕСКА ОДИННАДЦАТАЯ. КРАСИВАЯ ДЕВЧОНКА ЖИЗНЬ

Суламифь поет
Храм Кхаджурахо
35 квартира. Песнь Песней
Автопортрет. Ночь
“Жизнь мне дай. Ее хочу кусать…”
Воля
Свадьба. Деревня
Автопортрет в метели с зажженной паклей на голове. Безумие
Девочка в кабаке на фоне восточного ковра
Чудесный лов рыбы
«...ни крестин... ни похорон... ни годин...»
Сантаяна
Сандаловые палочки
«Любимая моя, родная...»

ФРЕСКА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОЦЕЛУЙ ГОЛУБЯ

Снятие со Креста
Ярость
«Я вижу: слезы твои — градины...»
Я помогу ему бежать
Плакат
Мужик с голубями
Танец горя
“Мое поломойство, мое судомойство…”
Колесо. Овидиева тетрадь
Пляска на Арбате вместе с медведем. Зима
Бабка Ольга
“У старости есть лицо…”
Видение Исайи о разрушении Вавилона
Житие Магдалины
Детский дом
Золотая Жанна

ВОСТОЧНАЯ СТЕНА ХРАМА

ФРЕСКА ТРИНАДЦАТАЯ. ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА

«С неба — хвойного откоса...»
Два урки, в поезде продающие Библию за пятерку
Внутри Страшного Суда
Рынок. Дитя
Похороны
Душа летит над землей. Неоконченная картина
“Тьма стиснута беленою палатой…”
Встреча с Самарянкой
“Куда мы премся, милые, огромною толпой…”
Яр. Хор цыган. Отчаяние
Неверие Фомы
Революция
Вавилон
Всепрощение
Плач Овидия по пустоте мира
“Бей, бей…”

ФРЕСКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПАВЛИНЬЕ ПЕРО

Брак в Кане Галилейской
Изгнание торжников из Храма
Гадание Марфы
Блудница
«Меня не оплачет никто...»
Расстрел
Укрощение бури
Плач Магдалины
Похищение павлина
Избиение младенцев
Праздник вина в Анпюи
Царица Савская и ея Царь
БЕГЪ
Сошествие во Ад
“Это белый вдох пустой…”
Вознесение Господа на небо
Осанна Магдалине

ФРЕСКА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ

Костер на берегу Байкала
Смещенье времен
Белый Шанхай
Звездный ход омуля
Последний танец над мертвым веком
Вечный покой
«Приидет Царствие Мое...»
Похороны кабацкие
Восшествие на Голгофу
“Коршун звезды выклюет…”
Ярославский вокзал
Бал в Царском дворце

ФРЕСКА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРОЩАЙ, МУЗЫКА

«Меня не будет никогда. Во грудах шелка — и ковров...»
Трубящий Ангел
Страшный Суд. Видение Марии
Песня Марии - колыбельная
“Мы в тюрьме…”
Грозная молитва о жизни
«Вот он, мой родной народ...»
Народ
“Я молюсь лишь об одном…”

                Елена Николаевна Крюкова


                Зимний собор (Избранное)

                Стихи

Редактор: Елена Благова
Компьютерная верстка: Елена Липатова
Художник: Владимир Фуфачев
Дизайн обложки: Владимир Фуфачев
Корректор: Елена Фуфачева
Получено в набор 01.03.2010. Подписано к печати 11.04.2010.
Бумага офсетная. Формат 84х108 1/32
Печать офсетная. Зак. 10/04. Тираж 200 экз.
«Вертикаль XXI век»
Международное культурное движение «East-West»
www.tearto.com
www.fermata-arts.org
http://kriukova.livejournal.com
elena_kriukova@mail.ru
+7-906-360-75-88