89
«Будь свободной, стань свободной, двигайся небом!»
Генна Вяткин
Утренняя свежесть. Роса на листве. Неумолчное пение цикад. Жизнь в пригороде, рядом с природой, имеет особое, непередаваемое в словах очарование. Помогает сонастраиваться с незримым, внутренним миром безмолвия. Уже не нужны слова, даже мысли растворяются во все более теряющем очертания и форму ощущении Бытия. Так что память, подбрасывающая сюжеты для завершения этой книги, просто превратилась в рисунок на кальке. На промасленной бумаге. Его контуры все больше размываются, изображение выцветает, сама бумага все более растворяется и превращается в прозрачное стекло.
Куда уходит лето? – забавную песню пела наша постаревшая примадонна давным давно. Куда уходит память, вместе с обидами, раздражением, наполненностью чепухой, суетой, маетой, умствованиями, картофельной шелухой и луковыми очистками?
Разотождествление. Высвобождение из-под завалов, окаменевших глыб стереотипов. Утрата, самотвержение, отсечение, бросьба, то есть выброшение вон, и очищение. Покой и гармония. Растворение в чудесном расположении духа. Естественном. Живом.
Когда люди говорят, крутя пальцем у виска по чьему-то адресу: «блаженый», понимая под этим одно лишь юродство, отсутствие вещей в личном пользовании, или беззаботное существование, не обремененное тягостными мыслями и скорбью, возникает парадокс. Никак и ничем не разрешимая «Уловка номер 22». Безвыходная ситуация. Если и нести тяжело свою ношу, бремя, и жить так больше не охота, нет никаких сил, то почему бы не сбросить ненужный груз с усталых плеч?
В древней индийской притче, в басне античного грека, у нашего Крылова, в Китае и других культурах земли находим один и тот же, вечный сюжет. Старик, или старушка, несущие охапку хвороста, падают наземь от тяжести в диком лесу. Плачут и ноют, доколе можно терпеть эту жизнь? Скорее бы уж смерть пришла и забрала его или ее отсюда. И тут же появляется Смерть. И спрашивает, ты звал ли, звала ли ты меня? Я здесь, чё те надо? И тут оробевший старик, или старушка, измученные тяжелой неволей, но не хотящие расстаться даже с таким убогим существованием, просят всего лишь помочь взвалить себе на горб эту проклятую вязанку дров. Уж как-нибудь доползу, думает старичина. Дотяну неподъемную ношу до избы. А ты, смерть, покуда не забирай меня. Я еще покопчу небо...
Люди всю жизнь таскаются со своими вязанками дров. Плачут, жалуются, но бросить ненужный груз не хотят ни в коем разе.
Болезненная привязанность, тянущаяся из прошлого, столь далекого, что и не увидать начала. Истоков.
Бельмастость и невежество ума. Жажда признания. Горечь поражения. Обида и зависть. Ревность и скудость. Словно путы, по ногам и рукам перепеленавшие человека, сковывают. Дурманят. Дурят. Обезсмысливают само существование. Ни радости, ни покоя, ни свободы.
Еда? Вода? Ну да, ну да...
Что будет, когда поставлю точку на этой книге? А ничего не будет. Только промасленная калька окончательно растворится. Без шипения капнувший кислоты, без химических реакций. Просто и естественно. Память с ее сюжетами и переживаниями сотрется. Или, даже, если и сохранится в выцветшем виде, бледным оттиском, то не будет более влиять на меня. Это путешествие сквозь Америку, на самом деле высвобождение и потеря себя. Растворение. Мыльная вода, смываемая свежей струей, чистой струей горного ручейка. Талая вода.
Мертвые и живые. Зрячие и слепые. Близкие и чужие. Но каждый родственен остальным. Как капли в океане. Мы проходим через это состояние регулярно. Хотя бы в момент расставания с очередным куском мяса, затянутым в кожаную оболочку.
Хохочут. Демонами. Ангелами ада. Обряженые в черное. Раммштайнятами. Музыканты Конца света. Он довольно забавен! Этот персональный случай ответа перед Высшим судом. Один ты пришел сюда. Вышел из тех же ворот, что и весь народ. Шлеп по попке. Крепкая ладонь в резиновой перчатке акушера. И ты вопишь, освобождая легкие от крика. Молодец, малыш! Проявил признаки жизни. И так всю жизнь. Беря свое. Горлом. На плеть. Через колючую проволоку. Головой об стену. Перешибая обух. Снимая обувь и кланяясь. Крестясь и снова бухаясь лбом о дощатый. Мраморный. Линолиумный. Пол. Секс. Свадьбу.
Браком разве хорошее дело назовут?...
Она была ведьмой. Ну не то чтобы совсем колдуньей, а так себе. Собирала травы. Сушила. Варила и настаивала их. Лечила от болезней. Молодая еще. Красивая. Свои лекарственные рецепты частью изобретала сама, частью получила от бабушки. Любила бродить в полном одиночестве по лесу. Разговаривала с деревьями. С птицами и зверями. Донесли. Арестовали. Пытали. Приговорили. Назавтра казнь. Очищение костром.
Он был монахом. Молодым инквизитором. Выпускник теологической академии вернулся в родной, мрачный и угрюмый город. Серой громадою нависавший над головами. Верхние этажи зданий все больше выдвигались навстречу друг другу. Улочки кривые и узкие. Небо почти не видать за этими ступенчатыми, этажами и балконами, перевернутыми зиккуратами тянущимися друг к другу через узенькую улицу. Городская стража. Крепостные ворота. Сточные канавы. Застарелый смрад. Въевшаяся вонь. Площадь и эшафот.
Вернулся. Домой. Получил новое назначение. Повышение. Служебный рост. Карьера в гору. Первое дело будет завтра. Следствие по поводу ереси. У кузнеца нашли запрещенную книгу. А сегодня просто зашел в тюрьму. Вникнуть в дела. Осмотреть заключеных. Как пастырь, и как врач. Зря что ли учился на эскулапа параллельно духовной науке.
В первой же камере его ждало потрясение. Соседская девочка, с которой он рос вместе, теперь ждет завтрашней казни...
Полночи они проговорили. А когда стража уснула, он ее вывел и отпустил. А сам занял место в ее камере. Трибунал счел его пособником дьявола. Казнили. Хотя и не на следующий день, а лишь через трое суток. Когда его привязывали к столбу, из толпы вышла девушка. Та самая. Сгорели вместе.
Встречи через время. Через расставания. Расстояния. Узнавание через многие жизни и смерти. Соединение и мгновенное распознание. Каждому ли дается такой дар?
Иногда это как молния. Иногда вспышка настолько кратка и еле ощутима, что понимание приходит лишь много позже.
Они встретились. В конце века минувшего. Столь недавно прошедшего и унесшего с собой многие несбыточные мечты, надежды, веру, мудрость, любовь, всякую шнягу...
Молодой мужчина. Семейный. Только что ставший отцом. И юная девочка. Школьница. Старшеклассница. Через несколько лет первый брак распался. Первая жена сказала, хватит, я тебя больше не люблю. А юная подружка, верный товарищ, типа, сестричка, вдруг объявила доселе скрываемые чувства. Более нежного свойства.
Юная ведьмочка. Восторженно обнимавшая каждое деревцо в лесу. Бережно срывавшая листочек и травинку, прося прощения при этом. Пожует изумрудную хвоинку, годится! И сунет в холщовую переметную сумку. Как-будто не из этого времени. Из иного пространства. Со странной улыбкой. Блуждающая сознанием где-то. Не здесь. Трудно было устоять. Они соединились.
А тут началась у нее студенческая жизнь. Медицина. Скальпель. Все сокурсники сплошь дети богатых родителей. Таких же состоятельных врачей. Добропорядочных кротов из «Дюймовочки». Надо соответствовать. Надо носить тоже самое. Не хуже, чем у других. Дорогое и модное. Как и мама-щеголиха. Все от портного. Все от заграничных кутюрьев. Все дорогое и безвкусное.
Незаметно менялась девочка-хиппи. Девочка-эльф. Девочка-оборвыш в тертых джинсах, самодельной ризе, с ленточкой на волосах. Новая, неформальная покамест еще теща смотрит неодобрительно. Волком. Волчицей. Нет, дочка, не будет тебе с ним счастья. Потихоньку эта мысль становится и ее мыслью. Как быстро меняются. Как быстро становятся чужими. Люди-люди. На верблюде.
Он сбежал от нее в монастырь-тырь-тырь-тырь. Богатырь-тырь-тырь. Она еще верит. Надеется, что он вернется. Приходит на службы. Усердно молится. Почти не использует косметику. В скромном платочке. Без этих чудовищно модных нарядов. Не хуже чем у сокурсниц-мажорок.
А он остается послушником в монастрыре. Моет котлы. Драит кухню. Готовит в больших столовских кастрюлях завтраки, обеды и ужины на всю братию и на постоянных прихожан. Живут в пригороде. Воды своей и канализации нет. Каждое утро надо встать затемно, натаскать ведер двадцать воды. На умывание, готовку и потом мытье посуды. Потом общий подъем. Утреня. Молитвы. Приготовление завтрака. И после него дневные заботы. Он, как самый грамотный из собратьев, нередко подменяет настоятеля, когда тот уезжает по делам. А еще ему разрешили закончить институт. И кроме этого работать в школе учителем. Так что забот полон рот. И приготовить еду на всех. И отодраить котлы. И службу провести. И проверить бухгалтерские книги. И выдать братьям мыло, а самому сходить на рынок за продуктами. И сгонять в школу на урок. И многое иное сделать за сутки. Лечь спать позже всех. Встать раньше других.
Она приходит. Скромная и полная смирения. Кроме нее еще одна женщина положила глаз. Не на него. На другого брата. И эта не скрывает особо своих устремлений. Задарила собрата подарками. Не подумайте плохого! Просто пожертвования. Однажды вечером этот брат подошел к нему и, как заместителю отца настоятеля, пожаловался на то, что его одолевают бесы. Искушают плотскими мыслями. М-да, ситуация. На вечерней службе она оказалась весьма кстати. Почему бы не воспользоваться ее экстрасенсорным даром и не выявить правду. Собрат подозревает ту дарительницу в охмурении. Потому что это именно она стала ему снится в непотребном виде.
Зовет свою специалистку по таинственному и непознаному во внутреннее помещение.
Так, что она Вам тут надарила? Брюки, рубашку, носки? Сейчас посмотрим.
Вдвоем они устраивают сеанс гипноза. Она сильный экстрасенс, а он хороший медиум. Она погружает его в сон. Вокруг столпилась озадаченная братия. По тому, что потом ему рассказали, все происходившее на глазах у монахов оказалось весьма впечатляющим.
Он лежал с закрытыми глазами. А она проводила над ним подаренными вещами. Ни на рубашку, ни на носки он не отреагировал. Лишь когда она взялась за брюки и вытянула их над спящим, он забеспокоился и сказал: «Выверни их наизнанку!». Она тут же это сделала и взорам изумленных монахов предстала подкладка, вся исписанная шариковой ручкой. Кривые, изломанные, лиходейские руны и каббалистические значки.
«Ха, - сказала она, - элементарная деревенская магия. Приворот».
Значки были начертаны на подкладке в области гениталий. Вот от чего у того собрата чесалось в паху.
«Тут все ясно. С этим мы справимся легко».
Она вывела его из транса. Первое, что он увидел, это были перепуганные, белые как мел, лица собратьев. Она собралась. Сказала, что ей пора идти. Поздно уже. А монахи в этот вечер боялись по одному выходить в туалет во дворе. Повсюду в сгустившихся сумерках им мерещелись черти да ведьмы. Да что это за детские страхи? Нет ничего тут бесовского. И злых духов тут тоже нет. Всем спать! Завтра будем разбираться.
Лампочка в дворовом нужнике перегорела. Монахи по двое и со свечками бегали в туалет.
А на утро из командировки возвратился отец настоятель. Ему доложили о происшествии. Разъяренный он наорал на ту насылательницу любовных чар и выгнал вон. Оскорбленная она ушла, хлопнув дверью.
Весной она посеяла монастырский садовый участок картошкой для питания монахов. Как бы в дар. На дворе стоял август. После обеда благодетельница пришла с подростком-сыном и двумя лопатами. Они резво выкопали весь урожай картофеля. Ссыпали в мешки. Никто из монахов им не помогал. Потом она сходила на трассу, поймала грузовик и увезла картоху домой.
Фотография автора