Осень втекает в наши просторы,
Как айсберг - в кладбище кораблей.
Старый боцман сидит, и смотрит на море,
И просит: Налей!
Но осень его не слышит.
Она занята своим делом.
Она швыряет гроздья гроз по крышам…
У неё накипело…
А боцман ждёт,
Что
В его бухту войдёт эскадра.
И теребит прокуренный,
Почти оранжевый ус.
И шепчет той,
Что давно вышла из кадра:
Ты не плачь…
Скоро осень забредёт в порт утраченных мачт…
И тогда я вернусь!
Но, конечно,
Он знает,
Что
Некуда возвращаться.
И пишет письмо,
Чтобы всех простить…
И попрощаться.
И роняет письмо в бутыль,
И отдаёт его в руки
С детства знакомой волны,
Чтобы
Через тысячу миль
Оно вошло
В реки
Далёкой страны…
О, Господи милостивый...
Сколько можно мостить тропу?
Потёртыми пятаками судьбы?
И слезами светлых икон?
Усталыми листьями?..
Пряча любовь под спуд?..
Возможно,
Всё будет иначе,
Когда окончится время стрельбы?
И спросит
О пройденном Он?..
Но тем, кто видел Господа лик
Не нужны руны Солнца.
И совсем ни к чему - кровавый пентакль.
Их никогда не поставит в тупик
Своим парадоксом
Пернатый,
Летящий во мраке Кетцалькоатль…
И пусть всё так струнно, и всё так странно.
И пусть дождь - между морем и между окном…
Но завтра всё, что уходило в нирвану
И пряталось под сукном
Выплывет из пустоты…
Там, где расцвёл, посаженный тобой
Базилик...
Ведь ты,
Конечно же, помнишь:
Мы шли уже
Нужной тропой…
И на самой вершине горы видели Господа лик.