Гриша... (Глеб Ходорковский) / Стихи.ру

Глеб Ходорковский


            Гриша…

      Большая воронка и слишком близко…

      Я звонил ему летом 2007 года , кажется, в июле, и странно было слышать погасший голос – Да слушаю. Я назвал себя и он сразу, ещё до первого моего слова, как бы предупреждая : - Глеб, искусство меня не интересует. Лиля умерла, я почти не вижу, выхожу на финишную прямую…
      Я не стал рассыпаться в бодряческой болтовне, просто спросил о том, как он живёт. Гриша ответил: - Там же, в бухарском квартале… (Во время приезда в Израиль я однажды ночевал у него). Я припомнил прежние годы, сказал ему, что помню и благодарен ему за эти годы дружбы и общения, за помощь и советы…
      Он стал мягче, сказал, что есть круг людей, которые к нему заходят. Я спросил, могу ли я чем-нибудь помочь, позванивать… Он вздохнул: - Да нет…
      Ровно через месяц после его кончины моя знакомая прислала мне вырезки с некрологами из израильских газет.

      Мы познакомились в 1959 году. Точно первых обстоятельств не помню. В памяти всплывает какая-то одна из встреч, у него дома, за пустым столом. Сидели, по-моему, человек пять – шесть, твёрдо помню, кроме Гриши, преподавателя истории искусств в ЛПИ Попова и лукавого Сипера. Речь шла о последних выставках и Стасисе Красаускасе. Я слушал, Гриша и Попов говорили, Сипер молчал, изредка опуская глаза вниз. Когда беседа подошла к концу, Сипер выбросил на стол несколько листов желтоватой бумаги из школьного альбома по рисованию. Все загомонили, засмеялись… Это были дружеские шаржи. По десятку движений сангиной… Мне тоже досталось – я слушал, вернее, впитывал, со щенячьи любопытным, «поцоватым» видом, как впоследствии чётко определил, улыбаясь, Сипер. Но это произошло позже, когда мы стали друзьями, и он подарил мне этот рисунок.
      Ленинградец, а, точнее, петербуржец, Гриша там получил образование и начинался как искусствовед, но именно во Львове он окончательно сформировался и состоялся и как искусствовед, и как писатель. И стал, пожалуй, самой крупной фигурой во львовской художественной и интеллектуальной среде, её важной неотъемлемой частью. И это - несмотря на ностальгическую тягу к северной столице. К тому же, крупной фигурой он был не только в переносном смысле, но и буквально, тут не обойтись без кучи эпитетов – высокий, плотный, крупноголовый, гривастый и бородатый. Его нельзя было не заметить, не выделить. Говорил он не спеша, голосом густым, немного трубным, в нос. Его профессиональный авторитет был непререкаем. Как-то я задал ему вопрос, к какому жанру относится то, что он пишет. Гриша мне ответил: - Поскольку мой основной круг тем очерчен профессионально – искусство - я, скорее, литератор.

      Я часто бывал у Гриши дома. Он жил неподалёку от меня, на кривой львовской уличке, соединявшей улицу Пекарскую с площадью Ленина. Вход в подворотне, пара полутёмных комнат… А позже появилась мастерская на улице Ленина, ныне Лычаковской, вблизи Мучной.
         Меня интересовали, не очень широко известные в то время у нас Иеронимус Босх и Питер Брейгель. Гриша помогал мне, подбрасывал выписки, ему единственному я приносил написанное, и он вылавливал там ляпы и прорехи. С его подачи я стал подбирать материалы из польских журналов, переводить и обрабатывать их в небольшие заметки для журнала «Знание – сила!» в раздел «Понемногу о многом».
Из пяти-шести заметок через два, три, а порой и пять месяцев печаталось две-три.
         Эти заметки шли без подписи, но по Гришиной рекомендации в редакторский портфель уже легла моя небольшая новелла о Брейгеле – она должна была появиться в журнале уже с моей подписью. Забрезжила возможность и в дальнейшем публиковать мои авторские материалы в журнале. Но не случилось. Вернее случилось, но нечто обратное.
         Не помню точно, кажется, в польском журнале «Сьвят» я нашёл любопытнейшую статью об эпохальной археологической находке при прокладке трассы в Варшаве. Речь шла о находках предметов культуры народа Митанни. Текст сопровождался фотографиями. Я тщательно проверил по энциклопедиям ( в т.ч. Бр. и Ефр.), были ли такая земля и такой народ, датировку и развитие событий. Вот только не обратил внимания на дату выпуска журнала. Я с удовольствием свёл текст в небольшую. и как мне казалось, чеканную заметку, приложил скопированные фотографии и сразу отослал в журнал. Было это весной, а в журнале всё это появилось, кажется, в октябре. Материал был побольше прежних моих предыдущих заметок, занял почти всю рубрику. Я показал журнал Грише, и он порадовался вместе со мной. Но радость была недолгой. Не помню, то ли в «Правде», то ли в «Известиях» появилась небольшая ядовитая статейка за подписью одного из редакторов «Техники – молодёжи», высмеивавшая редакцию журнала «Знания – сила», что, мол , они развлекают читателей апрельскими розыгрышами в октябре.
         Я побежал к Грише извиняться – я же подвёл его коллегу… Гриша засмеялся и стал успокаивать меня:
         - Редактор Варшавский сам доктор исторических наук , но ведь пропустил…Конечно этот ход уже для тебя закрыт. Но это же надо – найти в пустыне лужу и в ней утопиться!
            Впрочем, он сам признавал, что шутка была слеплена из исторических фактов блестяще. На неё клюнул и куда более солидный журнал, «Декоративное искусство», но «Техника – молодёжи соперничала не с ним…
            Эта история напрочь отбила у меня стремление к публикациям. Конечно, не думать и не писать я не мог. Но всё уходило теперь в записи, которые часто терялись, в полемики, в обмен мнениями, на выставках, в мастерских, в «Нектаре», на «Армянке», при встречах…
            Семья, работа. Быт заедал, правда, среда оставалась.

            Где-то в году 65 Гриша решил вытащить меня из завода, на котором я обретался, сменив перед этим несколько профессий. При Львовском художественном комбинате появилась вакансия искусствоведа. Он привёл меня к директору комбината Шпортаку и отрекомендовал. Отказать Грише Шпортак не мог, но тянул резину больше месяца, Я наведывался пару раз в неделю, Гриша тоже интересовался. Наконец он мне сказал: «Увольняйся и пиши заявление», что я и сделал. Но тут оказалось, что эту должность нужно утверждать в Киеве. Потом Шпортак уехал в отпуск, а вернувшись, сказал, что в Киеве меня не утвердили.
            Это был очередной удар. Только через месяц я устроился на работу в бюро технической эстетики завода «Львовприбор». И тут, совершенно случайно, я узнал о трагическом периоде в жизни Гриши.
            Мой сотрудник и тогда шеф Артур Дуненко, когда я в разговоре упомянул Гришу Островского, сказал мне, что встречался с ним… в тюрьме. Кажется, от него я и услышал следующую версию: Гриша работал во Львовской картинной галерее то ли заведующим отделом западного искусства, то ли заведующим научной частью галереи. Львовская картинная галерея ( даже после того, что значительная часть основной экспозиции была передана Польше) входила в десятку лучших картинных галерей Союза. В частных собраниях старых коренных львовян кое-где сохранились работы очень высокого класса, в т.ч эпохи Возрождения. Вместе с тогдашним директором галереи, бывшей балериной Амираговой, она и Гриша вели переговоры о приобретении этих работ для музея.
            Каким-то образом об этом прознали, кажется, в Эрмитаже и оттуда приехали, чтобы изъять картины. Гриша и Амирагова жестко противостояли этим варягам. Кажется, Гриша посоветовал владельцам заявить, что если конкуренты совсем обнаглеют, то в этом случае пусть собственники объявят картины национальным достоянием Польши. О судьбе владельцев и картин ничего не знаю, но Гришу и Амирагову посадили. Артур говорил, что Гриша выглядел очень подавленным.
            Со свойственной мне непосредственностью я спросил у Гриши, как произошла эта история. Естественно, Гриша не захотел говорить на эту тему, только рассказал о том, как его спасла Лиля. Сидел он сравнительно недолго, но последствия были тяжелейшими. Его статьи и книги не принимал ни один журнал, ни одно издательство. Опустились руки, тупая тоска, ничего не лезет в голову…
            И тогда Лиля сказала ему – Пиши и посылай. Подзатянем пояса и пока не пробьёшься, моего заработка хватит. Только через пару лет появились новые гришины публикации, а написано им за это время было около сотни заметок и статей.
            Приходится признать, что, в отличие от меня, Гриша выдержал тяжелейший удар, а я и первый не смог.



            Гриша был страстным коллекционером. Собирал разное: оригинальную графику, гуцульскую керамику, живопись, иконы, лубок и многое другое. Он и меня втянул в коллекционирование оригинальной художественной графики. щедро заложив основу моей коллекции.
            Дело было так. У него была чёрная полоса – тянули с защитой диссертации, были ещё какие-то неприятности, и Гриша решил принять предложение прочесть курс лекций по искусству в Карачаево-Черкесском вузе. (университет?) Нужны были наглядные пособия, и я притащил свою коллекцию художественных открыток, штук триста. Гриша просмотрел, сказал, что подойдут, но просто так взять их не может, и предложил мне подобрать графику из своей коллекции. - Я же не собираю графику и не очень разбираюсь в ней, только на уровне «нравится – не нравится» - сказал я. - Так начни – сказал Гриша, - разберёшься, я помогу, а достанешь что-то интересное – будем меняться, как видишь, тут у меня и свой интерес. - Зачем мне с тобой меняться? - А, ты не понимаешь… Возникает интрига, ажиотаж, соперничество. Добыть какую-то изюминку, показать тем, кто понимает – ты увидишь, как это интересно. На, возьми эти несколько работ, это хорошие вещи, и выбери вот здесь, из обменного фонда.
            Я включился в эту, не знаю уж, как точно назвать – хобби, игру, страсть. Ко времени моего отъезда из Львова у меня было более тысячи листов графики Примерно, четверть из них были получены от Гриши в дар или по обмену.
Вывезти удалось ничтожную часть.



            Много сделал Гриша для украинских и львовских художников: участвовал в открытиях и обсуждениях выставок, писал предисловия к каталогам выставок, заметки и статьи в газетах и журналах, в т.ч. всесоюзных – «Искусство» и «Творчество». Он проталкивал в то время интересные формальные поиски молодых художников, лихо истолковывая и облекая их в словесно терминологическую ткань. Так появлялись, например, в «Творчестве» статьи об Остафийчуке и Чарышникове. Выходили монографии…

         Гриша стал членом Союза Художников

         Мне нравился гришин способ изложения - умение названием чётко определить стержневую тему, создать логическую схему и заполнить её плотью ясных и образных выводов.

         В 1988 году было создано «Товариство шанувальникiв еврейськоi культури Iм. Шолом - Алейхема», пожалуй, первое на Украине. Я вошел в совет этого сообщества и занялся организацией первой художественной выставки «Еврейская тема в творчестве художников Львова».

Я даже сделал первую афишу у входа в старый Арсенал, где она и состоялась Поскольку я был знаком с работниками практически всех музеев Львова, мы вместе с театральной художницей Карпинец договорились с ними и подобрали в запасниках соответствующий материал
         ( Две выставки, третья в музее этнографии,организованная сотрудниками музея. Обо всём этом ВСПОМНИТЬ ТОЧНЕЕ, найти кассету.)

         Гриша в организации общества участия не принимал, но на открытии выставки выступил, и ёмко дал обобщающую картину экспозиции.
            (есть фотография)
         Выступал он и на выставке в следующем году, когда экспозиция на эту тему состояла из работ современных художников Львова.
            Принимал Гриша участие и в открытии выставки предметов еврейской культуры во Львовском Музее Этнографии. Когда одна милая дама заявила , что это первая и единственная выставка на зту тему, Гриша внятно напомнил, что здесь присутствую я, организовавший до этого НА ЭТУ ТЕМУ две выставки в Арсенале.

            Практически ни одно значительное событие в художественной жизни Львова не проходило без его участия. Но это не значит, что гришина деятельность была ограничена только Львовом – он был известен не только на Украине, но и в обеих столицах, систематически публикуя статьи в центральных журналах, выпуская отдельные книги.

            К концу восьмидесятых мы встречались реже – у меня были разные проблемы с работой, Гриша часто был в разъездах, были проблемы с докторской диссертацией. Иногда мне удавалось попасть к Грише в мастерскую.
            Повеяло знаменитым « не знаю, о чём вы говорите, но ехать надо». Гришины дети рвались на волю, тягомотина с диссертацией надоела. Гриша решился и уехал

            Гриша уехал. Дети его вскоре разлетелись – сын сначала в Англию, (однажды проездом он побывал у меня), потом в Америку, дочь вышла замуж и живёт (жила?) в Берлине.
            Я приехал в Израиль впервые в 1993 году, на свадьбу младшего сына, и конечно, подъехал к Грише в Тель-Авив. И он и Лиля встретили меня приветливо, оставили ночевать. У Гриши были сложности с ивритом и ещё не был, кажется, как следует, налажен контакт с университетом. Район был неказистый, квартира для них не совсем удобная. Я рассказывал о Львове, об общих знакомых.
            В следующий раз мы увиделись уже в Иерусалиме, через пару лет, когда я снова приехал к детям. Он рассказывал мне о местных художниках, я ему о Германии, куда эмигрировал в 1995 году. Он печатался, работая в тандеме с другим львовянином, известным фотографом Борисом Криштулом
            Эта встреча была последней. Но я попросил свою знакомую из Арада, чтобы она присылала мне вырезки гришиных статей из русских израильских газет.
            Время, расстояния, разные страны и свои проблемы отдалили нас. Каждая вырезка была как письмо от Гриши, а мне ему послать было нечего – я же не печатался, и даже не прилагал усилий для этого.
            Пару лет назад я совершенно случайно увидел Гришу в телевизоре на русском кладбище под Парижем. Он, кажется, был в туристической группе и я не только увидел его, но и услышал знакомый голос, буквально несколько слов.
            Последнее время знакомая не находила уже его статей в газетах.
            Кажется в июне, Платон Сильвестров сообщил мне, что он заказал Грише работу о своём отце, но что Гриша болеет и слепнет. Я попросил гришин телефон, и позвонил ему. И вот теперь пришло скорбное известие

            Прощай, Гриша, я вспоминаю о тебе с благодарностью и печалью.

© Copyright: Глеб Ходорковский, 2009
Свидетельство о публикации №2908150957

            Памяти Гритория Островского.