Весной Смерть родила девочку. Не какую-то особенную девочку, просто девочку – лысую, ушастую, с рефлексами. Девочка хваталась за палец. Смерть смотрела на эти мельчайшие руки, на непонятные ноги, наблюдала, как неразумная девочка открывает беззубый рот. Ночью она дышала. Обе дышали, и большое дыханье поддерживало малое, как держит воздух все самолёты. Почти все самолёты. Не все.
- Надо теперь дышать, - думала Смерть. - Надо так надо.
Её не очень волновало, как там без неё на работе. У них было большое учреждение.
Весной девочка научилась ходить. Кривоногая, в белом платье. «Дети все эгоисты», - говорили Смерти женщины с детской площадки. Она не понимала. «Женский век короток», - говорили они друг другу, как бабушки им раньше говорили, как их бабушки слышали от своих бабушек. «Я-то не женщина», - думала Смерть. Цвела черёмуха. Ветер дул прямо в лоб. «Зачем лоб? Зачем черёмуха?» - думала Смерть, и девочка ковыляла к ней, стукнувшись о скамейку, маленькие слёзы катились по маленьким щекам, из носа текло. Маленькие слёзы совсем не то что большие, маленькие глаза совсем не то что большие. Дети не то, что взрослые. Дети не человеки. Слава богу, дети – не человеки. Так она думала. Иногда ей казалось, что она что-то забыла. Купить девочке колготки? Выключить утюг? Нет. Другое. «Зачем девочка?» - так Смерть никогда не спрашивала.
- Мама, ты красивая, - говорила девочка. - Мама, ты дура, - кричала она потом. – Я страшная. Я Смерть, - знала Смерть. Мыла, шила, стирала. Заводили мышей, кормили голубей. Покупали косынку с ромашками.
Какой по счёту весной – а раньше не считала – Смерть поняла, что стареет. – Чему во мне стареть? Во мне нет того, что может стареть! – подумала она сначала. Но оно уже было. Костное, каменное, железное, вечное в ней закрылось слабой и смутной плотью тёплой жалости к нежному существу девочки. А что было у девочки в глубине, Смерть и разглядеть-то не могла. Близоруко щурилась, что-то подозревала. Глубже смеха, глубже слёз, дальше характера, больше того, что снится, – что там такое?
Однажды весной Смерти расхотелось есть и пить. Это было… неожиданно.
«Почему я должна подчиниться своей собственной силе? Разве это не моя сила? Да, сейчас не моя. Сила и девочка не могут быть у меня одновременно. Или – или… а разве это не моя девочка?» И Смерть приготовилась к смерти.
- Мама, мама!
Большие слёзы то же, что маленькие, и глаза такие же. Человеки - то же, что дети, слава богу, они - то же самое.
- Я так тебя люблю, что хотела бы никогда больше тебя не видеть. Вечной разлуки хочу. Но мы встретимся. Я приду.
Она придёт, и девочке станет страшно, но и Смерть боится. Придёт без бигудей, без утюга, без карамелек, встанет перед ней, будет светиться невыносимым светом, а бедная тёплая девочка будет плакать. Да, но смертная маленькая светится невероятным светом, а безжалостная плачет о ней. Робкая тёплая девочка будет дрожать, а холодная, без лица, приближаться. Да, но хрупкая, жалкая наступает, а вечная дрожит перед ней.
Смерть придёт к своей дочери, к одной из полнолуния её жертв. Но это ничего не изменит.