На Полавском воинском кладбище
Что ни день – то даты и даты.
Были дни беспощадны и злы.
Здесь уснули навеки солдаты,
Став родными для нашей земли.
Не ушли в неизвестные дали,
Не забылись былые дела.
Как и нынче морозы трещали
И февральская вьюга мела.
И под дикие вьюжные танцы,
Зарываясь по горло в снега,
Одесситы, рижане, рязанцы
Из Полы выбивали врага.
И в тяжелом блокадном тумане,
Где снаряд ударялся в снаряд,
С барнаульцем лежал полавчанин,
Защищая родной Ленинград.
Защищая Отечество грудью,
Приближали торжественный час.
Им не надо рассказывать, люди,
Что сегодня творится у нас.
Пусть им снится, что кончились беды,
Что у нас не господствует зло,
Что не зря добывали Победу
И всеобщее счастье пришло.
Лене Голикову
Картины, скульптуры и книжки
Пока что оставили след
О наших чудесных мальчишках
Военных, безрадостных лет.
Их тысячи было, конечно,
Лежащих в любимой земле,
Ушедших безвременно в вечность,
И Голиков в этом числе.
Он счастья и грамм не изведал,
Ершистым, задиристым был.
И верил в святую Победу,
И Родину страстно любил.
Сердечко пылает и стонет,
Родные деревни горят.
И совесть заставила Лёню
Уйти в партизанский отряд.
Он помнит фашистский «порядок»,
Он знал, что страдает народ.
Наверное, было не надо
Вот этак рвануться вперед.
Тогда бы остался на свете,
От пуль и снарядов вдали.
Но взрослые мальчики эти
Конечно же, так не могли.
Он бился, что «фрицам» икалось,
И было иначе нельзя.
Как скоро, увы, оборвалась
Его боевая стезя.
И он не остался на свете,
Не встретил грядущих побед,
А пулю фашистскую встретил
Неполных семнадцати лет.
Все было бы тихо и тайно,
Не знал бы о Лёньке народ:
Военная пресса случайно
Отметила сей эпизод.
И кто-то, читая газеты,
Шептался завистливо-зло,
Что, дескать, неправильно это,
Что маме его повезло.
Она ж ничего не просила,
Ей было бы лучше самой
Остаться голодной и сирой,
А мальчик вернулся домой.
Их много, забытых неправо
В суровые те времена.
Но Лёнькина горькая слава
Ему самому не нужна.
Хотите ли вы – не хотите,
Но в наши постыдные дни
Он мертвый – живой представитель
Отчаянной той ребятни.
Отчаянной, честной и чистой,
Скорбящей за Родину-мать,
Сумевшей тягаться с фашистом,
Его до Берлина догнать.
Кому-то покажется странным,
Что сказано будет сейчас:
Побольше б таких «хулиганов»
Рождалось сегодня у нас!
На смерть героя-летчика Федора Лесничего
В руинах Отчизна родная...
И мальчик уходит в полет,
В бессмертие, вовсе не зная,
Что юность уже не придет.
Его завершилась эпоха
В бою с ненавистным врагом,
В торфяниках Невьего Моха,
Прародине предков его.
Так мало проживший на свете
И будто воскресший сейчас,
Он с карточки смотрит на этих,
На этих, теперешних, нас.
Он нищие видит деревни,
Отчаянье видит и грусть,
Что Киев и Новгород древний
Уже не единая Русь.
Что город родной, Мелитополь,
Забыл про советских солдат,
А стройный украинский тополь
Российской березе не брат.
Что беженцы так же несчастны
(На лицах тревога и страх),
Что сверстники гибнут всечасно
В нелепых «домашних» боях.
Но вечно ж не дуть суховеям, –
Настанет и радостный час.
Мы сделаем все, что сумеем,
Чтоб он не стыдился за нас.
И щебет ребячий, и птичий,
Не раз до него донесет:
«Спасибо, товарищ Лесничий,
Отважный советский пилот!»
Комдив Штыков
I
Хоть ждали ее ежечасно,
Нежданно свалилась она:
Дика, беспощадна, ужасна,
Священная наша война.
Как тягостно было в начале
Безжалостной этой войны:
Фашистские танки пылали,
Но не были силы равны.
Снарядов и техники мало, –
Надейся на силу штыка!
И нет боевых генералов,
Погибших в застенках ЧеКа.
II
В пределы литовского края
Ворвались враги без числа…
Дивизия двести вторая
Свой доблестный пусть начала.
На каждом шагу огрызаясь,
(Не бегство, а только отход),
Дошла от лесов Шауляя
До Ильменских топких болот.
Бесстрашно бросалась под пули,
Большие потери несла;
Она в судьбоносном июле
Москву с Ленинградом спасла!
И кровью, и жизнью своею
Прославила знамя свое…
И Штыков командовал ею,
И «штыковской» звали ее.
III
Избрал он профессию «воин»
Парнишкой совсем молодым.
В любой обстановке спокоен,
Готов к передрягам любым.
Ни разу не праздновал труса,
Кумир и любимец солдат…
И вот он под Старою Руссой
В могучие клещи зажат.
Грозят отовсюду напасти…
Он каждый момент начеку:
Фашистские свежие части
На флангах готовы к броску.
Часы и минуты торопят,
Фортуна слепа и глуха;
А сзади коварные топи
Бескрайнего Невьего Мха,
Откуда находятся силы
Былинным героям подстать?
Над страшной, бездонной могилой
Уложена крепкая гать.
Работали быстро и споро
Солдаты российской земли, –
Прошел через Альпы Суворов, –
Они по трясине прошли!
IV
Сейчас бы на отдых, но снова
Дивизия брошена в ад…
Вот в этих боях за Лычково
Противник отброшен назад.
Лычково, живущее ныне,
(Его удалось отстоять),
Явилось «той самой твердыней,
Которую немцам не взять»*.
V
Морозы от края до края,
И вьюги пути замели,
Но «штыковцы», двести вторая,
На Старую Руссу пошли.
Слепыми глазами смотрели
Руины разрушенных сел…
И загнаны немцы к апрелю
В надежный «демянский котел».
Фашистам не сладко в осаде,
И лезут, прорваться грозя…
И битва гремит в Сталинграде,
И ждать подкрепленья нельзя.
VI
И снова бои за боями,
И снова потери в войсках,
И Штыков все время с бойцами
В своих поредевших полках.
Шумят орудийные споры,
Летит за снарядом снаряд;
На вспышки и рокот моторов
Фашисты палят наугад.
Казалось: обычное дело,
Он в ветхом сидит блиндаже,
Он сотни подобных обстрелов
В войну перевидел уже.
Не ангелы, боги и черти –
И мудрость мирская слаба, –
Вопросы о жизни и смерти
Решает злодейка-судьба!
Находит случайные жертвы,
Бессильны мандраж и кураж…
Случайным снарядом из «Берты»
Вконец раскурочен блиндаж.
VII
Поляну снежок застилает,
Как в саване белом она.
И мерзлую глину бросает
На гроб дорогая жена.
Она тяжелейшим маршрутом
Пробилась за тысячи верст,
Но вместо тепла и уюта
Попала на скорбный погост.
Салют автоматов нарушил
Молчание сонных снегов
И слился с рыданием пушек,
Громящих окопы врагов.
VIII
Как прадеды наши и деды
В своих миллионах могил,
Он с нами не встретил Победу,
И все-таки он победил!
Все это у Навелья было…
Живым оставались дела, –
Покинув святые могилы,
На запад дивизия шла.
Никто не забыл генерала
В кошмаре грядущих боев;
А память о Штыкове стала
Как знамя второе ее.
Он роты свои неизменно
В атаки победные вел, –
От Курской дуги и до Вены
С дивизией Штыков прошел.
IX
Бывалые помнят солдаты
Погибших друзей фронтовых…
Стояли в лесах медсанбаты,
И кладбища были при них.
На запад война продвигалась,
И медики с ними ушли,
А эти могилки остались
От нашей заботы вдали.
Но люди о них не забыли,
Их светлая память жила;
Искали, нашли, схоронили
В Борках, у поселка Пола.
Там дорого каждое имя,
Их нежно любовь сторожит,
Там вместе с бойцами своими
Комдив легендарный лежит.
Несли благодарные люди
Живые цветы и слова:
Героев Пола не забудет,
Их память навечно жива.
Улица братьев Ивановых
Былинные, далекие,
Седые времена,
Кошмарная, жестокая,
Священная война.
Когда страна огромная
Вела смертельный бой
«С фашистской силой темною,
С проклятою ордой».
И грабя, и насилуя,
Сюда пришла она.
И гибла наша милая,
Родная сторона.
Не выстроятся заново,
От них осталась тень:
Никольское, Туганово...
Десятки деревень.
И беды небывалые –
Оковами на грудь…
И старые, и малые
Ушли в последний путь.
Земля покрыта ранами
С концов и до концов.
И стали партизанами
Мальчишки без отцов.
Им было горе ведомо
И был неведом страх,
Они сидели с дедами
При лагерных кострах
И шли в атаки острые
И родину спасли,
И наравне со взрослыми
Победу принесли.
Со многими потерями
Тяжелых тех времен
Рассеяны, затеряны
Десятки их имен.
Но всё живут предания,
Мы верить им должны:
Они – воспоминания
Участников войны.
Цвела сирень, как в наши дни,
И мирны были сны.
Вот в этом домике они
И жили до войны.
Расти, работай и мечтай,
Ты молод, полон сил…
Их было трое: Николай,
Василий, Михаил.
Но им не выпало расти,
Трудиться и мечтать –
Их, не достигших двадцати,
Судьба заставила идти
Отечество спасать.
Из рук роняя автомат,
Бросая роту в бой,
Пал под Москвою старший брат
С пробитой головой.
Он был отличный музыкант,
Открытый и простой,
Пехотный старший лейтенант,
Погибший, как герой.
Стреляя из последних сил,
(Из раны хлещет кровь),
Из-под огня не уходил
Василий Иванов.
Последний миг, последний вскрик
И мертвенный покой…
Был Вася ростом невелик,
Он был велик душой.
Годами мал, но был удал
Их Мишка – младший брат:
Прибавил год и в лес удрал
Разведчиком в отряд.
Зима стояла на дворе,
Морозы и пурга…
Погиб парнишка в декабре,
Еще в тылу врага.
Цветет сирень и в наши дни,
И мирны наши сны.
Вот в этом домике они
И жили до войны.
Расти, работай и мечтай,
Ты молод, полон сил.
За это гибли Николай,
Василий, Михаил.
Тете Шуре Рябининой, моей соседке
Совсем незаметно прошел для страны
Один эпизод из священной войны.
Таких эпизодов, конечно, полно
(О них нам никто не поведал),
Но каждый из них на мгновенье одно,
А все же приблизил Победу.
...Как сотня других деревенька живет
В нелатанных старых избушках.
Лютуют фашисты, страдает народ,
И молятся Богу старушки.
Надежды на лучшее будто бы нет,
В душе и тоскливо, и хмуро...
Идет по задворкам 13-ти лет
Красивая девочка Шура.
Недетские мысли ее бередят
(Ей детство почти незнакомо):
На фронте отец, и в неметчине брат,
Детишки голодные дома.
И мама, из сил выбиваясь одна,
Ночами и плачет, и стонет...
Когда же закончится злая война?
Когда же фашистов прогонят?
Вдруг видит, готовая броситься вспять,
Мужчина стоит у сарая.
Он ей улыбнулся: «Не надо бежать,
Послушай меня, дорогая.
Я – русский разведчик, советский солдат.
Не надо, родная, бояться.
Кругом полицаи и немцы кишат,
Мне надо до леса добраться».
И Шура Рябинина к дому пошла,
Юбчонку взяла и ведерки,
И ватничек старый, а мать собрала
Последние хлебные корки.
Оделся солдат в «золотое» тряпье,
Остался доволен собою...
...Казалось, вот мама и дочка ее
Идут к ручейку за водою…
А после пошли беспокойные дни,
Бессонные, страшные ночи:
А вдруг их предали, и будут они
Висеть в устрашение прочим?
Такой эпизод из священной войны
Совсем незаметным прошел для страны.
Как много забыто в мирской суете,
Как души людские суровы...
И бабушка Шура почти в нищете
Сегодня живет в Барышево.
А что вспоминать-то? Известен ответ:
Раз нет документов – и памяти нет.
Василий Груздев
Советско-финская война
Не очень знаменита.
Была короткою она
И нынче позабыта.
Давно орудия гремят
На Мозеле и Рейне.
А на границе – Ленинград
И войско Маннергейма.
На сотни верст со всех сторон
И доты, и траншеи.
Одет в железо и бетон
Карельский перешеек.
Казалось, каждый пропадет
В подобном переплете,
Но есть приказ – идти вперед
И танкам, и пехоте.
Окоп, завал, опять окоп,
Свинец пчелиным роем.
И брали доты прямо в лоб,
И гибли, как герои.
Василий Груздев был танкист,
Долгушинский селянин.
Годами молод, сердцем чист,
Погиб на поле брани.
Людей и Родину любя,
Как прадеды и деды,
Огонь он вызвал на себя,
Приблизивши Победу.
Она останется свята
И двести лет, и триста –
Мемориальная плита
Отважного танкиста.
У дома Симаковых
Вокруг природные дары –
И горя никакого.
Цветут цветочные ковры
У дома Симаковых.
Здесь дышит каждый лепесток,
Имеет будто голос
Видны и скромный коготок,
И пышный гладиолус.
Толпятся астры у ворот,
Смеются георгины…
Спасибо тем, кто создает
Подобные картины!