«Если долго смотреть на небо,
Можно сделаться мудрецом…» -
Так говаривал старый Лейба
И… как корку ржаного хлеба,
Мял улыбкой своё лицо.
Был он сух, будто клюв вороний,
Жил и жил без счисленья лет.
На завалинке, как на троне…
Возраст лишь на его ладони
Обозначивал странный след.
Так вот в засуху землю колет…
Годы… годы тупым резцом
Кожу век – дальше, глубже, более,
А в сто лет уже плугом в поле –
Режут старческое лицо.
Не апостол из предстоящих –
В человечьих грехах, пыли
Сам он был, что «добро творящее»
Между прошлым и настоящим,
Будто вышедший из былин.
«Собираешься слыть провидцем?
Широко-о осенись крестом,
Ибо – мало ли что привидится,
И ещё – чёрт креста боится…» -
Всё шутил он беззубым ртом.
А глаза… отражали небо,
Словно пара больших олив
И, как корку ржаного хлеба,
Мял лицо своё старый Лейба,
Будто видел чего вдали.
«Власти жаждешь? Бери… да бойся.
Раз един только в грязь лицом
Упадёшь, так когда отмоешься?
Ну, а если в ту грязь-то бросят –
В чём предстанешь перед Творцом?!»
Голосок хрипловатый, тонкий
Не пророчески пел, дрожал,
Но… под самые перепонки
Те слова, как ростки в бетонку,
Круг себя он всю жизнь сажал.
«Злато – зло! Накопили зла-то…
Вот и лезет из всех прорех.
Не спросили – душе То надо?» -
И… смотрел, и смотрел куда-то
Наших глаз и голов поверх.
То и странно – другие в мыле
По-собачьи, до злой тоски,
Так кричали, что будто выли…
Да летело-то всё навылет,
Не затрагивая виски.
Ну, а он, будто с равным ровня –
До последнего малыша –
На завалинке, как на троне,
Наклонялся к такой «персоне»
И нужду, как свою, решал.
«Дети – Богова нам подмога,
Незапятнанный лик Творца…» -
И рукой, будто солнце трогал,
Прикасаясь едва и… долго,
Долго гладил чело мальца.
Так и жил… И от лета к лету
Не кончались его лета…
Время патиной, как монету,
Покрывало едва заметно
Кожу, будто цветной металл.
…Нет, пророком он вовсе не был,
И был слеп… с детства слеп как раз –
Этот старый и мудрый Лейба,
Но…
в глазах его жило Небо
И смотрело сквозь них на нас.