*«Художника каждый обидеть может!» - тесть тяжело вздыхает и с жалостью провожает взглядом бутылку, отобранную и уносимую неожиданно вернувшейся женой. Ему восемьдесят четыре года, жене восемьдесят два. Он мой тесть. Бог бросил ему искорку таланта, но судьба чего-то не додала в придачу и деньги обходили его всегда стороной. Основной платой за его творения была бутылка. Как он не спился вчёрную, я не понимаю до сих пор. Последнее время он не рисует на заказ. Как будто задумавшись о вечном, он списывает себя со старых фотографий и развешивает эти портреты по стенам. Пусть останутся потомкам. Двадцать на тридцать, жизнь в картинках. Других картин не осталось – всё роздано за условную плату либо подарено.
*Мой тесть не ест зелени. Петрушка, укроп, салат, сельдерей в самых незначительных количествах делают блюдо не съедобным для него. Тесть не любит вспоминать своё прошлое. А ведь он тоже был молодым. Когда ему было шестнадцать лет, началась война. Это сейчас для нас война уже стала чем-то абстрактным, историческим. Ту далёкую правду пытаются исказить и переписать. Скоро совсем не будет людей, помнящих эту страшную войну. И тогда будет расчищена дорога для новой, ещё более ужасной. Та, теперь уже почти забытая, война была особенно страшна для нашей Родины, ибо была направлена не на экономическое подчинение, а на уничтожение России.
*Блицкрига у немцев не получилось, прошли два тяжёлых года и тестя призвали в армию. Но повоевать долго он не успел. В сорок третьем их часть окружили и он попал в плен. Плен – это почти смерть после жизни, или жизнь после смерти. Ты вроде ещё существуешь, но тебя уже нет. Тот, кто смог впасть в этакое состояние зомби, анабиоза, ещё имели шанс выжить. Молящиеся тоже выживали чаще. Немцам нужны были рабы. Впрочем, и нашей стране всегда нужны были рабы. Лагерь в Польше. Обычно лагеря были мужские и женские, иногда мужскими и женскими были бараки. У них же все жили вперемешку. Впрочем, ни мужчин, ни женщин как таковых там уже не было. Все превратились в тень. Рацион был рассчитан так, чтобы через полгода человек умирал. Весной, летом и осенью немцы на обед давали «зелёные щи». Косили траву и заваривали её в больших чанах. Иногда они бросали туда дохлых собак и крыс.
*В бараке была одна девушка, точнее её тень, с большими чёрными глазами и украинским акцентом. В плен она попала почти сразу с начала войны. Её село было на территории современной западной Украины, точнее где-то на границе между восточной и западной. Село было большое, почти пятьсот человек. Белая чистая мазанка, полисадик, деревянные полы, две коровы и разная мелкая живность, хороводы летом по вечерам, жадные взгляды парубков на уже начинающие выступать формы и четырнадцать юных лет в одночасье перечеркнула война.
*Немцы в деревне появились дней через двадцать после начала войны. Первый день они вели себя довольно дружелюбно. На второй согнали человек сорок евреев и человек десять односельчан мужчин. Мужчинам дали лопаты и велели копать ров. Потом стали подводить ко рву по одному евреев, отбирали у них одежду и украшения, бросали всё это в кучу. Ставили на край свежеевыкопанного рва и стреляли в голову или в живот. В упор из пистолета. Заполнив дно первым рядом тел, велели мужикам забросать его землёй. Потом следующий ряд. Через два часа всё было кончено. Верхних закопали совсем не глубоко. Два дня ещё из-под земли раздавались приглушённые вскрики и стоны. Потом стали угонять в Германию молодёжь. Отца девушки предупредили и он спрятал ее в подполье. Два месяца прожила Ксанка в погребе. Духота, запах от горшка, темнота, крысы – всё давило на психику. Хотелось света, свежего воздуха, движения. Иногда ночью отец выпускал её немного погулять в огороде. Немцам её сдали соседи. Но видимо, есть какая – то высшая справедливость на белом свете. Потом их дом сгорел дотла и они сами куда-то исчезли. Утром пришли немцы и забрали Ксаночку, пару раз ударив отца прикладом.
*Может ли в лагере вспыхнуть любовь, если нет сил даже думать и смотреть вокруг? Если каждый день может стать последним, и всё это происходит просто и обыденно?
*Как мог, мой тесть помогал Ксане. Он был ещё не так изможден, как проведшая уже два года в плену девушка. Может быть, это и помогло им продержаться ещё два года, пока лагерь неожиданным ударом в марте не освободила Красная армия. Оставшимся в живых вместо полосатых арестантских одежд выдали какие-то тряпки и погрузили в разные эшелоны. Мужчин отдельно, женщин отдельно. На красноармейцах была форма с какими-то странными погонами. Лица их были злы и надменны. Из их уст Ксана впервые узнала, что она предатель Родины. Куда их везут, никто не говорил. Лечь в теплушке было некуда. Лежали по очереди, освободив примерно четверть вагона. Ранним утром поезд остановился посреди поля. Невдалеке виднелся лесок. Раздался стук открываемых дверей и всех стали выгонять на морозный воздух. Когда все вагоны опустели, последовала команда – раздевайтесь. Заставили снять с себя всё донага и погнали к лесу, подбадривая пинками и прикладами. Расстреливать. Выстроили цепочкой вдоль леса, поставили два пулемёта. Стояли примерно час, показавшийся вечностью. Вдруг прибежал какой-то красноармеец с бумагой. Пулемёты убрали и их снова затолкали в вагоны, побросав туда промокшую одежду. Ехали медленно, часто останавливались. Иногда на разъездах, пропуская эшелоны, иногда просто в степи. Тогда приходили конвоиры и уводили более-менее здоровых девушек на «допрос». После допросов их вталкивали в вагон и они тихо лежали, устремив невидящий взгляд в пространство. «Допрошенные» ничего не говорили, но мы догадывались, как их допрашивают в штабном вагоне по пятнам крови, проступающим иногда на их подолах.
*Потом был лагерь, холод и изнурительный труд, перемежаемый периодическими допросами. Удивительно, но судьба смилостивилась и над тестем, и над его будущей женой. Примерно через два года их почти одновременно отпустили и они вернулись к себе на родину – Ксана в своё село, а тесть в деревню в Тульской области. Осенью он поступил в художественное училище, а следующим летом разыскал Оксанку и привез её к себе в деревню – из теплого и светлого дома в избу с земляным полом, осенней грязью, холодами и скотиной, живущей за стенкой, а то и в комнате в особо холодные дни. Но они прожили вместе всю жизнь и у них не возникало мыслей о разводах.
*Той деревни уже нет на карте, они живут в райцентре, но где живут по сей день их души – в сегодняшнем ли дне, или в тех далеких страшных днях, о которых напоминают крики во сне и мольбы не бить и не трогать – это мне не ведомо.