У ворот со звездой и луной,
Вправленной в деревянную кожуру апельсина,
Бронзовая змея грелась на солнце,
Неподвижная, как шнурок ботинка; мертвая,
Но все еще гибкая, с разжатой
Челюстью и кривой усмешкой,
Язык – точно стрела розового цвета.
Я намотала ее себе на руку.
Ее маленький ярко-красный глаз
Засветился стеклянным пламенем,
Когда я зажгла свет;
Таким же светом горели кусочки граната,
Внутри камня, который я однажды расколола.
Разложение окрасило ее спину в охру
Как это случается с форелью на солнце.
Но ее брюшко все еще хранило цвет огня,
Как тлеющие угли в камине,
Словно старые драгоценные камни тлели внутри.
В каждом непрозрачном участке живота -
Словно закат светился через стакан с молоком.
И я видела, как белые личинки сворачиваются в кольцо,
Тонкие как булавка, воткнутая в темный синяк,
Где внутренности выпирали, как будто бы
Она переваривала мышь.
Подобно ножу, она была вполне целомудренна,
Чистый металл орудия смерти. Брошенный в нее дворником
Кирпич, усовершенствовал ее усмешку.
---------------------------------------------
Sylvia Plath Medallion
By the gate with star and moon
Worked into the peeled orange wood
The bronze snake lay in the sun
Inert as a shoelace; dead
But pliable still, his jaw
Unhinged and his grin crooked,
Tongue a rose-colored arrow.
Over my hand I hung him.
His little vermilion eye
Ignited with a glassed flame
As I turned him in the light;
When I split a rock one time
The garnet bits burned like that.
Bust dulled his back to ocher
The way sun ruins a trout.
Yet his belly kept its fire
Going under the chainmail,
The old jewels smoldering there
In each opaque belly-scale:
Sunset looked at through milk glass.
And I saw white maggots coil
Thin as pins in the dark bruise
Where innards bulged as if
He were digesting a mouse.
Knifelike, he was chaste enough,
Pure death's-metal. The yard-man's
Flung brick perfected his laugh.