Здесь небо синее такое, да мне оно чужое.
Берёзки вроде бы и те, а мне они милей в родной стране.
Сестра чиркни мне пару строчек о милой стороне.
Про берёзки, про полянки, про страну родную.
Про снежок из-под копыт, да про тройку удалую.
Напиши сестра письмо, я по нёй тоскую.
Напиши сестрица, так душа болит.
Видно мне не сбыться, до родных ракит.
В землю поклониться, где мой дед лежит.
Напишу - те братец, как не написать-то.
Разорили Родину, вороги и тати.
Перестройкой это, все они назвали.
Лопухом, бурьяном, поле зарастает.
А берёзки лесом, за морём сбывают.
Старики в деревне, в нищете сдыхают.
Девки на панели, деньги добывают.
Парни пьют и колются, вот ведь, как бывает.
Вороги и тати, нам права качают.
Вот напасть, какая, братец дорогой,
приключилось нынче, с Родиной большой.
Коль приедешь в гости, будешь сам не свой.
Тех, что приютили в позапрошлый век,
в змея превратились на глазах у всех.
И страну терзают внуки змеев тех.
Как тебе сказать-то, братец дорогой.
Ведь Иуда брат им, кажется родной.
Или Достоевский, прозорлив такой.
"Черти тоже везде схожи".
Будни серые обычны, череда унылых дней.
Утро, вечер так привычны, лица плоские у всех.
На работу и с работы, мельтешат по всей стране.
Что-то где-то происходит, только в толк я не возьму.
Лица плоские статичны, для чего они живут.
Просто так иль воле Бога, заведён сей механизм.
Лица плоские статичны, чей же всё-таки каприз.
Спасть ложатся и встают, вновь по улицам снуют.
Ходят в гости из гостей, в череде унылых дней.
Для чего всё это нужно иль кому, да и за чем.
Лица плоские статичны, удалить их что ли всех.
Мысль такая, как зараза, вновь свербит в моём мозгу.
Я не Бог, но чем-то схожий, в компе я игру смотрю.
Комп статичен, как и рожи, мне изрядно надоел.
И на улице все рожи, как в компе все мельтещат.
Черти тоже везде схожи, кто же всех везде создал.
Депресняк, хандра-зараза, ветер воет за окном.
Серы дни, как метастазы, чередою через дом.
Серы дни статичны, плоски, жизнь, как плоская доска.
Грязны улицы и лужи, все куда-то мельтешат.
Я от компа отлучился, я по улицам шагал.
И на улице все лица, безразличны и статичны, как на улице весна.
Город сер и без тонов, серо утро, сер и вечер, в сером призраке домов.
Перекрёстки и бульвары, серы призраки машин.
Бог забыл про жизни краски, иль неведомый нам кто,
всё испачкал серой краской, серу жизнь для нас слепил.
Кто же этот прощелыга, нас всех в серых превратил.
"По воле рока, по имени судьба".
Однажды в этот странный мир попав, мы в нём с рожденья и до смерти дня.
В нем в будущее не попасть и не вернуться в нём назад.
В нём прошлое лишь память наша, да стёртая ступенька у крыльца.
А будущее наши планы, когда исполнилась недостижимая мечта.
В реале мы здесь и навсегда, толчёмся в нём, как куры,
с утра весь день и дотемна, с рожденья и до смерти дня.
Мы здесь сейчас и навсегда и не вернуться нам назад,
а в будущее заперты для нас врата, по воле рока, по имени судьба.
Мы узники сего сейчас и навсегда, лишь календарь немой свидетель
прошедше-будущего временного зла, мы в нём с рожденья и до смерти дня.
"За сто первый ненадёжных".
Сказ не сказ, не буду врать, дед ему за шестьдесят. Иль под семьдесят наверно, возраст я не уточнял.
Повстречался мне в России, пару раз я в ней бывал. Память как-то отозвалась, по Парижу я гулял.
День весенний, солнце ярко, иностранцев гул толпы. Мне у Лувра повстречались, из России старички.
Их узнал по речи русской, что отлична от французской. Что замедлил я шаги, обернулся вслед за ними.
Лица мимо проплылИ, как и не были они. Образ всплыл из подсознанья, забегаловкой в глуши.
Городишко древний русский, перекрёсток всех миров. В нём железная дорога и шоссе меж городов.
Я в буфете привокзальном, пью чаёк из стаканА. Пирожок вчерашне-ржавый, в рот пытаюсь затолкать.
Морды крутятся нахальны, пьют водяру из горлА. Дед к столу не зван причалил, кофе пил из стаканА.
Мы друг друга изучали, молча каждый про себя. Я собрался уходить, дед меня остановил.
Мне сказал, что я не местный и что здесь я позабыл. Я ответил, что проездом и на улицу пошёл.
Дедка следом тоже вышел, ко мне снова подошёл. Я пошёл к своей машине, он проследовал за мной.
Дед спросил, куда я еду и возьму ль его с собой. Так с попутчиком в машине оказались мы одной.
Я чтоб вовсе не скучать стал вопросы задавать. Про страну, да про дела, чем семья его жива.
Интересны чем края, где его я подобрал. Он неспешно и степенно, говорил про жизнь свою.
Городишко этот ссылных, аккурат посля войны. Речь его мне интересна, диктофончик я включил.
Он болтался на торпеде, как бы вроде не при чём. Сто не сто, чуток по больше, километров от столиц.
Городишки и райцентры, место ссылки разных лиц. За сто первый ненадёжных, высылали из столиц.
Было времечко такое, было чёрт его дери. Дед его здесь жил с семьёю, за какие-то грехи.
Сослан был на поселенье, за сто первый километр. Горя здесь хлебнули много, пережили много бед.
за сто первый всех ссылали, кто стране своей не мил. Кто в тюряге побывали, по политике статьи.
Да и просто разный сброд, кто работать не желали. Даже тех, кто сильно пьёт, власти их не забывали.
Было это в прошлом веке, странны были времена. Та страна вся развалилась, нынче по миру пошла.
Он мальчишкой это помнит и всё это не секрет. А потом в шестидесятых, вот ведь странная судьба.
Деда в Питер возвратили, там сейчас его семья. Дед ещё пожил немножко, забрала к себе Земля.
Ссылка вовсе не курорт, а сюда он приезжал, вспомнить сей забытый город, да мальчишества года.
"Знать юродивых время, наступило на Руси".
Эх, Россия, дурь да блаж, плясы всяческих убогих,
во церквях на папертях, всех юродивых кураж.
Плясы были, есть и будут, пересуды на устах.
Здравы мысли под шутейством, под дурацким колпаком.
И во храме сквернословье, было испокон веков.
Дань истории России, как и сказки про попов.
Было, было так в России, было тыщу лет назад.
Лишь юродивый во храме, правду мог всегда сказать.
Против власти, против церкви лишь блаженный говорил.
Он был глас всего народа и как вроде бы блажил.
Даже царь всея России, пред юродивым юлил.
Церковь молит о прощенье, власть погрязла вся во лжи.
И юродивых не слышно, паперть взяли алкаши.
Правду здесь давно не слышат, хоть крестись, хоть не крестись.
Это времени знаменье, наказанье за грехи.
Знать юродивых время, наступило на Руси.
Суд неправый вновь расправой, над юродивых главой.
Знать сказали они правду, что твориться со страной.
Разнеслось не в славу церкви, против власти за грехи.
Песню Ксении блаженной, вновь услышали все мы.