47
Как все же переплетены судьбы людей. Да что там индивидуальные, личные нити? Страны, культуры, континенты. Наивный Колумб искал дорогу в Индию, а попал в Америку. Еще раньше него этот континент открыли бродячие викинги. А до них за несколько тысяч лет сюда, через Чукотку перебрались индейцы-сибиряки. Мой старший товарищ и магаданский наставник Мирон Этлис порой негодовал из-за моего стойкого увлечения Индией, а сам хранит в своей домашней библиотеке и, я знаю, нередко перечитывает, не одну книгу по индийской философии и религии. Мы проехали с ним по колымской трассе многие тысячи верст. Посещая поселки, бывшие лагеря. Сам-то он сидел не на Колыме, а в Казахстане. В том самом лагере, который Солженицын так красочно описал в «Одном дне Ивана Денисовича». Правда, столкнуться с самим Александром Исаичем у Мирона Марковича не получилось. Первого к тому времени уже перевели в другое место. Но всех прототипов героев солженицынского рассказа Этлис хорошо знал. Жил с ними в одном бараке. Дружил. И говорит, что Солженицын сильно погрешил против истины, описывая их. Исказил образы живых, реальных людей.
Колумб. Индия. Америка. Индейцы. Наши с Этлисом друзья чукчи. Эвены. Юкагиры. Коряки. Якуты... Миннесота... Здесь училась младшая дочка Этлиса в 90-е. Сейчас она в Калифорнии. Замужем за местным парнем. А в Миннеаполисе теперь нахожусь я сам. Родина Боба Дилана и братьев Коэнов. А также рокабилли-группы “Stray cats”. Забавно...
Индия. Америка, названная не в честь Колумба. Дети Этлиса, разъехавшиеся по всему свету. Как и другие родственники его отца, кроме умершего в гражданскую войну от тифа дядюшки, все уехали заграницу. Кто куда. А Этлис сидит сиднем в Магадане и не собирается уезжать с Колымы. Я, говорит, умру здесь. Тут вы меня и похороните.
В нашем Магадане есть небольшая католическая община. В основном старушки-западенки. Из Львова, Прибалтики и других западных регионов. Этлис с ними очень нежен и дружен. В начале 1990-х в городе открылся католический приход. Служит там священник из Аляски. Отец Майкл. Он настолько влюблен в Россию, в Магадан, что тоже мечтает умереть на Колыме и лечь в эту суровую, холодную, но столь дорогую ему землю. Как и старик Этлис. Как и я сам...
Индия. Америка. Колыма. Этлис порой ворчал на меня из-за моего «индиофильства». В обоих смыслах: индейском и индийском. Из-за моего вегетарианства. Особенно когда придешь к нему в гости, а он наварил кастрюлю оленины, а я упрямо отказываюсь есть такое ценное диетическое мясо. Этлис – врач. Он знает толк в диетологии. Зато мой оператор Паша уплетал оленину за обе щеки. Ешь, Паша, мясо, приговаривал Этлис, оно полезно...
Мы спорили со стариком. Нередко. Он по-отечески мог поворчать. Даже прикрикнуть. Десять лет я записывал его истории. В конце восьмидесятых, когда перестройка была в самом разгаре, Этлис с соавтором, бывшим бакинцем Асиром Сандлером, выпустил довольно внушительную книгу «Современники ГУЛага». Правда, как-то раз он мне признался, что не любит этот свой труд. Почему, Мирон Маркович? Да, понимаешь, после того, как я покопался в архивах УВД и ФСБ, нашел кое-какие документы... потом пришел к Асиру и сдуру наорал на него. Думаю, ты понимаешь, кого рода документы были. В общем, наверное, после этого у Асира ухудшилось здоровье и вскоре он умер. Получилось, что я невольно ускорил его уход. Не надо было мне этого делать. Но с тех пор я не люблю вспоминать об этой книге...
В рассказах, записанных мною, есть некоторые совпадения и повторы того, что Мирон Этлис изложил на страницах «Современников ГУЛага». Но многие вещи он рассказал мне впервые. То, что не вошло в опубликованные воспоминания. Вообще он более детально описывал мне свое детство и лагерные эпизоды, чем в той книге. У нас были планы переписать ее. Вернее, издать новую. Но в повседневной суете, вечной занятости, как Этлиса, так и моего загруза в театре и на ТВ, все никак у нас с ним это не получалось. Он по-прежнему в Магадане. Годы берут свое. Здоровье Мирона не улучшается. Хотя многие его ровесники тут в Америке еще очень бодры и активны, выглядят значительно моложе своих лет, но Этлис по старой зэковской привычке забил с большим прибором на свое здоровье. Лишь в молодости он махал киркой да лопатой в лагере, а потом был выездным врачом на Скорой. Но в основном, провел жизнь кабинетным ученым. И вот эта вечная работа за столом скрючила и состарила его прежде времени.
Забавно перелистывать страницы его старой книги, думая о все еще не реализованном нашем совместном проекте, и находить в них такие «индуистские» перлы, как например, вот этот пассаж:
«Для объяснения значения подлинной нравственности в живой текущей истории можно позволить себе поговорить высоким стилем о доказательствах, которые известны с незапамятных времен. И почему-то забываются новыми поколениями.
Многие факты и события из нашей бывшей истории подпадают под известное древним индусам понятие «адхарма». Для индусов в тексте третьей книги «Махабхараты» адхарма — персонификация понятия «беззаконие», противопоставленное дхарме, как универсальному религиозно-этическому закону. Для «Мхабхараты дхарма — одновременно универсальный закон мироздания и принцип следования этому закону как основная человеческая добродетель. Если вдуматься в эти определения, не вдаваясь в углубленные философские рассуждения, то становится понятным, что все известное как «нарушение социалистической законности в период культа личности» — адхарма социальной справедливости и социальных ценностей, а не простое отступление от духа и буквы закона юридического. Любые попытки упростить оценку случившейся трагедии, в том числе и сведение ее к нарушению законности, уводят от понимания и не оставляют надежды. И пусть нам простят индологи несколько вольное обращение к древнему эпосу.
Вот цитата, которая, будучи вырвана из Контекста, теряет больше, чем цитаты из современных текстов: «Адхармой достигает человек благополучия, затем обретает все блага, затем одолевает соперников своих, но (адхармой же) и истребляется под корень». Единожды асуры не посетили тиртхи — места паломничества и священных омовений — и «впервые обуяло их порожденное адхармой тщеславие. От тщеславия возникла гордыня, она же породила гнев; от гнева пошла нескромность, от нее — бесстыдство,— так-то и погибли их нравы. И вот их, нескромных, бесстыдных, безнравственных, приносящих пустые обеты, оставили вскоре и адхарма, и смирение, и благополучие».
Да, мы стали асурами — противниками богов, которым верили и поклонялись, забыли свои «тиртхи», а потому титанические усилия нескольких поколений оказались недостаточными для достижения благих целей, ради которых мы готовы были приносить жертвы нашим богам, а принесли в жертву самих себя...»
Однажды, лет восемь-десять назад, мы гуляли с Этлисом по нашему скверу. Шли через от улицы Советской, где живет Этлис, пересекая проезд Востреца, там наша с женой квартира, мимо института СВКНИИ, тут Мирон проработал достаточно долго, в университет на Портовой, где он и поныне сидит в своем кабинете. Я начал длинно и цветисто говорить о том, что мы бездарно прожили советские годы. Что все было напрасно и эксперимент не удался. О том, сколько понесли жертв ради построения светлого будущего. И все это зря!
Старик заглянул мне в глаза из-под очков, пожевал губами и сказал всего одну фразу: «А как же социализм?». И я заткнулся...