Когда отец коньки откинул,
до дна изрезав лёд реки,
я из хламья зачем-то вынул
его избитые коньки.
В узорах ржавчины и черни
никелированных клинков
мне иней чудился вечерний
седых динамовских катков.
И, хрупкой памятью младенца
вцепившись в варежку отца,
я вновь выписывал коленца
в горизонтали изразца.
И вновь дышал морозной пылью
большезеленинских дворов,
где надо мной раскинул крылья
железных кровель град Петров.
В руинах дыма и тумана
я утверждался на коньке,
когда отца любила мама
во мне - полупроводнике.
Блажен, чьё детство отзовётся
сквозь чернь и ржавчину былья
ключом души в глуши колодца.
Иначе - лёд и полынья.
Коньки отца хранит кладовка.
На коже - пыль. Чернеет сталь.
И на каток в таких - неловко,
и навсегда откинуть - жаль...