45
Саша ведет свой бьюик, переодически менясь с Юрой. Иногда я пересаживаюсь к нему из мазды. Тогда Юра подменяет Камила за рулем. В общем мы проезжаем в день до семисот миль. Успевая проскочить их засветло. На Колыме я путешествовал гораздо меньшее количество километров за такое же время. Но там простая грунтовая дорога. Хотя и считается федеральной трассой.
В среднем мы идем по хайвею со скоростью семьдесят миль в час. Если останавливаемся, то лишь на короткий перекус, заправку и посещение туалета. Тратим на все это минимум времени. И снова в путь, в путь, в путь. Саша подгоняет, чтобы выдерживать график. Но это очень утомительно и тягомотно – десять или одиннадцать часов ежедневного перегона. С краткими остановками. Буквально на пять-десять минут, если встретился какой-то необычайно красивый пейзаж. Клонит в сон. Донимает жара. Чтобы не потерять сознание, забывшись сном, говорим, говорим, говорим. Попутчики часто просят меня рассказать о Колыме. О наших людях. О том, что видел я, за долгие годы жизни на крайнем Севере. С кем встречался в экспедициях.
Краткие остановки на пару минут, чтобы щелкнуть раз или два затвором фотоаппарата, это для Саши и Камила. Мне же нужно несколько больше времени для раскладки штатива. Выбора кадра. Потом надо прописать не менее десяти секунд каждый план. И чтобы снять приличные кадры нужно хотя бы минут пятнадцать-двадцать. Но у фотографов свой режим съемок. Они торопятся. Быстрей. Быстрей. Быстрей. И я зачастую даже не вылезаю из машины. Только если ноги затекли и спину ломит. А так снимаю тягучую ленту автотрассы, или сквозь открытое боковое стекло дивные прерии. С одинокими скалами посреди пустынной равнины. Виды здесь упоительно красивы. Безумно. Фантастически. Нереально. Все то, что можно увидеть в кино об Америке не идет ни в какое сравнение с живым восприятием красот этого континента.
Иногда, особенно часов в десять-одинадцать, до полудня, усталость смежает мне веки. Сказывается недосып и ежеутренние подъемы в четыре часа. И чтобы самому не уснуть, я рассказываю, рассказываю, рассказываю. Саше с Юрой внове слушать о Колыме. Брату уже знакомы многие из моих колымских историй. Поэтому более вдумчиво слушают Саша и Юра. Мы пропустили из намеченного по графику Кратер Луны. Следующим пунктом, которым Саша решил пренебречь, была Долина динозавров. В принципе, рассудил он на стоянке, советуясь со всеми, туда не стоит ехать. Такие же каньоны и горы, что мы уже видели и снимали. Живых динозавров мы там не найдем. Скелетов и окаменелостей тоже. Никакая нога тиранозавра или крыло птеронодона там не торчит у всех на виду. Все найденное на раскопках давно переместилось в музей. А посмотреть на кости динозавров мы можем и у себя в Миннеаполисе. В наших музеях. Чтобы изъездить Долину динозавров нужно больше времени. Так что хоть Саша и самолично вставил этот пункт в график нашего путешествия, он сам же и отказался от него первым. Обсудив, пришли к консенсусу. Пропускаем. Едем дальше. Лучше проскочить к следующему объекту. Да и потом, чего в них такого необычного, в гигантских ящерах? Что мы не видали их прежде?
В связи с динозаврами вспомнилась забавная история. Мой старый друг, старший товарищ и в чем-то наставник, магаданский ученый, биолог, врач, антрополог, социолог и поэт Мирон Этлис – человек чудесный, но с непростым характером. Зная его давно, любя и уважая, коллеги и друзья старика не обращают внимания на отдельные его чудачества или даже вспышки гнева и ругань, которая всегда бывает по делу. Этлис довольно въедливый человек и решительно никому не дают спуску. Если при нем сболтнуть какую-то глупость или ахинею, то он не оставит тебя в покое, пока язвительно не разберет по косточкам. Если же с ним работать, то нет более требовательного и отвественного руководителя. Сам настоящий трудоголик, Этлис проводит на работе по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Такой же самоотверженности он требует и от коллег.
В Америке, как и в западноевропейских странах рабочий день ограничивается строгими рамками. Настало время перерыва, или конец дня, сколь бы мало ни осталось до завершения конкретной работы, все бросают свои инструменты, карандаши, даже если человек писал что-то важное, но остановился на середине строки или слова, он все бросает до следующего дня. Звенит звонок. Конец рабочего дня. Всем идти домой. В России понятие «ненормированного рабочего дня» не нужно никому расшифровывать. Я сам выходил из дому в девять утра, а возвращался к полуночи или даже позже. Нередко мы пересекались с Этлисом. Наши дома стояли напротив. И утром мы вместе топали. Он медленно шагал, сгорбясь и опираясь на палочку, подхватив меня под руку, в университет, а я, проводив старика, торопился на студию. А вечером иногда я видел его согбенную фигуру в потемках на улице. Догонял и мы шли до его дома, беседуя по дороге.
Как-то раз Этлис позвонил и напросился на интервью. А я за десять лет не единожды снимал о нем передачи и сюжеты на нашем областном телеканале. В тот раз он захотел поведать миру что-то особенно важное. Мы договорились записать его в геологическом музее СВКНИИ. На фоне костей динозавров, мамонтов и прочей вымершей фауны Колымы. Приехали с полным комплектом света. Выставили софиты. Направленный, рисующий и контровой. Паша, мой оператор, посадил старика в таком необычном ракурсе, что сам присвистнул от радости. Сзади, подсвеченные лампой со шторами и цветным фильтром, из тьмы тысячелетий выростали рогатые черепа. Перекликаясь отблеском с самоцветами и горным хрусталем в стеклянных витринах. Весь задник был в легком расфокусе и темноте по краям, зато сам Этлис оказался отлично освещен. По-рембрантовски. Осталось лишь включить запись и сделать с ним интервью... но дернул же меня черт за язык: «Смотрите, Мирон Маркович, как много здесь костей. А ведь динозавры – дети мои!».
Вы бы видели, что сталось со стариком! Как и многие люди его поколения, Этлис абсолютный безбожник и материалист. Мои родители, будучи немного моложе него, такие же атеисты...
Что такое атеизм? На мой субъективный взгляд, такая же разновидность веры, как и всякая религиозная доктрина. Только одни верят в то, что наш мир был сотворен Некоей силой, персонифицированным божеством, или же безличным. А другие также истово веруют в то, что природа сама собой образовалась и все творения не имеют под собой трансцендентного источника. К слову, ни первые, ни вторые, не могут привести неопровержимых фактов в свою пользу. Религиозные деятели обосновывают это тем, что в области духа не может быть рациональных доказательств. А ученые и атеисты обычно говорят, что когда-нибудь наука раскроет все тайны и ответит на самые сокровенные вопросы бытия. А пока же мы имеем лишь то, что ученые в силах объяснить. То же, что не поддается дешифровке, обычно, объявляется несущественным, и даже несуществующим. Душа, например...
Являются ли атеисты и материалисты более толерантными, нежели теисты? Не знаю. Вряд ли. Примеры собственных родителей и Этлиса, а также многих иных неверующих, или «свободомыслящих», как они себя предпочитают называть, слишком явные. Слишком знакомые. Не дай Бог вступить с ними в спор с позиций теиста – будут бить и размазывать по стенке, пока не успокоятся. По принципу: «Этого нет и не может быть, потому что не может быть!». И всякая ересь на тему жизни после смерти, перевоплощения, сверхчувственного восприятия и так далее отвергается с ходу. Хотя тот же Этлис рассказывал мне немало такого, что можно было бы квалифицировать как сверхестественное и чудесное, читай – божественное...
Я заметил, что люди, воспитанные атеистами и материалистами, чем становятся старше, тем упрямее держатся за свои воззрения. Если в детстве и молодости они могли поддаваться романтическим и идеалистическим порывам, наслаждаться сказками, историей Маленького принца, или Алисы в Стране Чудес, то зрелость и старость превращает их в несговорчивых, а порой и упрямых реалистов, приверженцев всего грубого и земного. Такого, что можно потрогать руками и ощутить всеми органами тела. Глазами, ушами, носом, ртом ну и прочими «неприличными частями» организма...
К слову, что есть тело человеческое? Издревле его уподобляли девятивратному дому. Девять отверстий, девять врат имеется в теле. Два глаза, два уха, две ноздри, рот, анус и гениталии...
Йоги учит, что помимо этих грубых отверстий, в теле имеется более сотни тонких, незримых, чрезвычайно малых «дверей», через которые душа и выходит наружу. Чем выше сознание у человека, тем выше портал для выхода из тела. Если душа выходит непосредственно через макушку, то это означает ее освобождение из уз плоти. Когда человек выходит в момент смерти через нижние каналы, особенно в области гениталий, то в следующей жизни родиться ему собакой. Или кошкой. Или даже крысой. Чем выше расположена дверь наружу, тем больше вероятности вновь родиться человеком. Что влияет на выход через тот или иной шлюз во внешний космос? Наше умственное состояние перед смертью. И количество той или иной кармы. Плохая карма – родишься зверем, чтобы отработать ее в более низшем теле. Хорошая карма – родишься в богатой и обеспеченной семье. Но в сытости и достатке есть опасность забыть о своем предназначении и тоже скатиться до животного уровня сознания.
«Я. Мне. Мое.» - Джордж Харрисон.
«Дайте мне мой кусок жизни, пока я не вышел вон!» - Борис Гребенщиков...
Самое лучшее это жить, не накапливая никакой кармы. Ни плохой, ни хорошей. А жить непривязано. Свободно...
Итак, я сдуру ляпнул Этлису, что «динозавры –дети мои». В этой фразе, перекликающейся со стихотворением Джамбула «Ленинградцы – дети мои», Этлису не понравилось решительно все. И я, самонадеянный мальчишка, и мое увлечение духовными дисциплинами Востока, Индии, и это нахальное заявление, ставившее его, заслуженного ученого, моего наставника и старшего коллеги в литературе на невероятно малую, более низшую ступень. Нет, этого ум, обидчивое эго старика вынести никак не смогло. Он облил меня с ног до головы самым отборным, сочным ненормативным русским фольклором. Искупал в едком, ядреном и ядовитом фонтане своей язвительности. Обозвал долбоёбом и в результате так разволновался, что не смог дать нормального интервью. Бедный старик! Я тысячу раз пожалел, что необдуманно брякнул такую хрень. Хотя раньше, когда бывало Этлис нередко захаживал к нам домой и мы с женою кормили и заботились об одиноком старике, играя в ролевые игры, где Этлис был нашим усыновленным сыночком, а мы его приемными родителями, ему нравилось подобное дурачество. В самом деле, он, живя тогда в полном одиночестве, признался как-то раз, что если бы не ваш дом, ребята, не ваша забота обо мне, я уже давно бы помер от тоски...
А тут моя вполне невинная фраза ни к селу, ни к городу, так вывела его из себя. Я ведь и не думал оскорбить старика, заявив о своей древности. И какой бы вопрос я ни задавал после, он отвечал мне либо односложно, либо не по теме. Или вовсе насмехался и говорил, что только идиот может задать такой глупый вопрос. Я уже не знал что делать с обиженным стариком. Мы впустую потратили часовую кассету. И видно было, что сегодня интервью не получается. Пришлось на этом прерваться. Больше всех на меня обиделся Пашка. Он так старался, выстраивая свет и картинку в камере, а я взял и все обломал. Но ведь не случайно же!
А через пару дней у меня должен был быть эфир с этлисовским интервью. Переписать мы не смогли бы, да и Пашка уперся, наотрез отказался от повторной записи. Пришлось мне лезть в свои архивы и доставать не использованные прежде фрагменты бесед с Этлисом. Выкрутился в тот раз. А старик уже на следующий день сам спохватился и позвонил мне, пытаясь загладить конфликт. Передача вышла в эфир, как и было заявлено. Я ни в коей мере не обиделся на своего старого, доброго, вспыльчивого, как порох друга и наставника.
У каждого человека есть свои плюсы и минусы. И когда кто-то злится на другого, обижается, это не он, но его временное я. Его эго. Полное страданий и разочарований. Говорит в нем. Вопреки вечной частице. Безмолвной Психее. Заключенной в клетке тела...
Я люблю своих родных и близких. Я люблю всех, кого успел узнать в этой жизни. Даже незнакомых людей. Дальних. В юности, садясь в автобус, меня нередко охватывало странное чувство – хотелось обнять и пожалеть, погладить по головке каждого из людей, сидящих в салоне. Мне почему-то казалось, что каждый из пассажиров сосредоточен на своих надуманных, пустых хлопотах и мелких проблемах, которые они раздувают до вселенских размеров. Делая из мухи слона. Все это ерунда! Хрень полная! Расслабьтесь! Отпустите! Будьте собою...
Глаза мои увлажнялись и я отворачивался в сторону, чтобы ненароком смахнуть слезинку с ресниц. И не показать своей слабости. Ведь люди не любят слабых и сентиментальных...
Потом была армия. Я стал черствее. Закаленнее. Приобрел рубцы и шрамы. На теле и в душе. Но иногда все же ощущал прежнее чувство. В автобусе. На улице. Повсеместно. Везде, где встречал людей с неулыбчивыми, грустными лицами. Странное дело. Сердце мое рвалось наружу. Желание обнять и подарить тепло каждому переполняло настолько, что хотелось кричать. Я пытался сдерживаться. Я думал, что стал циничнее и грубее после всего пережитого. И нет более прежнего романтичного юноши. А есть лишь уставший и суховатый мужчина. Средних лет. В меру упитанных. Не так как Карлсон. Но где-то поблизости. Как истина Фокса Малдера из «Секретных материалов»...
И я уезжал на море. В бухту Гертнера. В полном одиночестве. Раскинув руки. Обратившись к небу. К солнцу ясному. Кричал. Выпускал из груди всю свою тоску и печаль. От невозможности помочь каждому. Спасти и вылечить любого. От его беспокойного и мучающегося эго. От суетного и болезненного ума...
Ну что ты, в самом деле, прицепился к этому уму? Я и есть ум, говорит мне мой ум. Ты никто иной, как думающий, ощущающий все вокруг себя ум. И хватит этих бредней! Динозавры – дети его, ишь чего удумал!
Мой ум – враг мой! Мое эго, взращенное с детства и наложившееся на врожденную индивидуальность... Индия... индивидуум... индиго... independent... личность, коллективно нарисованная, сотканная руками родителей, учителей, товарищей, друзей, родни...
Где я? Кто я? Откуда я? И куда я? Отходя в сторону. Поднимаясь над. Кружа и паря. Увижу ли себя? Осознаю ли спокойное Бытие в его божественной и человеческой гармонии. Так чтобы без сантиментов и кинизма, без романтических соплей и жесткости хирурга... быть. Просто жить. И быть собою?...
Путешествуя через Америку, мы пересекаем древний океан. Когда-то над этими горами и прериями плескались доисторические волны. И воздух еще не сотрясали крики птиц. И в глубинах морских еще не было рыб. Ни прочих живых существ. Но что-то уже зарождалось...
Потребовались миллионы и миллиарды лет, чтобы жизнь развернулась здесь во всем многообразии и единстве.
Вздымались на поверхность горы и образовывалась суша.
Уходили под воду материки и остарова.
И нет конца этому процессу.
Как изменится жизнь на планете через следующие несколько миллионов лет?
И кто скажет в следующий раз «Динозавры – дети мои»?
Сколько времени потребуется мне для освобождения?...
Саша снимает высокогорные цветы. Гранд Титон
Фотография Камила Дадашева.