Пожар прошёл.
Он был высок и светел.
Пред ним бессильно таяли снега.
Его не сбил и ураганный ветер,
не размела по свету кочерга.
В его огне скукожились бирюльки
объятых страхом пожилых детей.
В нём храбрецы заламывали руки
и корчились от пяток до ногтей.
Гудело пламя, пожирая жадно
добро моё, а заодно и зло.
От суеты настойчивых пожарных
за три версты сивухою несло.
А я читал на воспалённых лицах
хмельной азарт, запальчивый весьма,
но, оставаясь притчей во языцех,
тянул строку пространного письма.
Кто не горит, тот и в воде не тонет.
В который раз я уходил ко дну
и возвращался, даже через сто лет,
не для того, чтоб голосить: тону!
Давай, река! Пускай ты даже Волга!
А мне - рукой поддать до костерка
на том боку!..
Но кто-то с чувством долга
меня втянул в казанку за бока...
Пожар утих.
А был высок и светел.
И как ревел!
И обещал золу!
В нём всяк горел.
Но мало кто заметил.
И три страницы
скорчились в углу...