Анонс...
То что будет в этой главе еще не написано. Но скоро будет...
Подождите немного. Сижу за компом. ПИЧАТЫВАЮ!
Улыбка контрабасистки с разбитыми о толстые струны пальцами...
О ней в 35-й главе...
А вот и обещанное продолжение:
37
Читаю у одного из коллег по сайту короткую прозу. Мечты, мечты... Автор желал бы для себя приятной и необременительной жизни в деревне. Чтоб поместье. Сад. Землицы. И душ пятьсот крепостных. Чтоб Пушкин в гости заезжал. Читал новые стишата. А хозяин поругивал его. За глагольные и банальные рифмы, за простоту стиха... и гениальность...
А как же продажа живых душ? Продается корова, с ней пара дуэльных пистолетов, кучер, девка дворовая, парикмахер и весь урожай из Вишневого сада...
Простое газетное объявление. Обычное дело. Продаем раба. Крепостного. Неважно, белого или черного. Это всего лишь одушевленное имущество.
Отсюда, из нашего двадцать первого века реалии девятнадцатого смотрятся в некоей дымке. И хлопковые плантации в Америке, и ржаные поля в России. И подневольный люд. Что там, что тут...
А как же декабристы? А как же аболиционисты?
Ладно, все это дела давно минувших дней...
Пару лет назад услышал анекдот на помещицкую тему. Да не в обиду будь он помянут здесь. В смысле, анекдот. В смысле не обиду всем кухаркам и работницам... Всем женщинам, короче.
Утро в деревне. Барин проснулся. Вышел из спальни. Глядь, девка Глафира драит пол тряпкой в колидоре. Понятное дело, в какой позе. Он к ней подходит. «А не видала ли ты, Глаша, хозяйку? Где Анна Тихоновна моя?». Та и отвечает - «Нет, барин, не видала!». А сама такая пышная, сдобная. Как мимо такой пройти?
После зашел барин на кухню, а там повариха Авдотья блины печет. «Дуня, а не видала ли где Анну Тихоновну?». Дуся шлеп со сковороды на тарелку очередной блин. Душистый. Горячий. Такой вкусный! Прям как Дуняха со всем своим добром. Сарафан просто разрывается на груди. Как мимо такой пройти?
Затем барин вышел в гостиную, а там Матрена столовое серебро протирает. «Матрешка, не видала ли Анну Тихоновну?». Та поставила супницу в шкаф и взялась за ложки. «Не-а, барин, не видала. Мне еще нать перины все перетрясти». Ну как мимо такой пройти?
Обошел барин весь дом за полдня. Вышел в сад, а там на лавочке Анна Тихоновна его тихонечко сидит. И вяжет. «Ну, Анна Тихоновна, ну я просто затр...лся Вас искать!»...
Есть хулиганские сказки у русского народа. Что видели крестьяне, то и баяли. Про барина. Про своего попа. Особенно про священников много охальных сказок насочиняли. Отчего это? От озорства? От привычки к бунту? К побегам на Дон? В Сибирь? К Стеньке да Емельке. В туречину-немечину, куда уходили староверы. В Америку...
В США немало русских оказалось еще до революции. Сперва на Аляску. Оттуда в Калифорнию. Да так и остались тут охочие люди. И вот я тепереча здесь. Чудны дела Твои, Господи!
Я оказался в Америке, как и таинственная искательница приключений. Калиостро в юбке. Госпожа Елена Блаватская.
Или другая русская женщина. Йогиня. Гуру-матаджи Васави Деви. Урожденная Елизавета Свенсон. Петербурженка. Появилась на свет она на самом стыке девятнадцатого и двадцатого веков. Гимназисткой бегала на поэтические вечера. Блок. Гумилев. Есенин в вышитой косоворотке. Бородатый Клюев. Футуристы. Символисты. Акмеисты. Крестьянские поэты. Конструктивисты. Имажинисты...
Посещала Лизочка и театральную студию. Немного рисовала. Немного пела. Голос негромкий имела, но приятного тембра. Танцы и театр ее больше влекли. Хотя стихи она могла слушать и читать до самозабвения.
А тут война. Три года разлуки с юношей пылким. Ушел добровольцем. Писал ей письма. И в каждом – стихи. Анна Ахматова говорила при ней о нем: «Этот юноша далеко пойдет! У него несомненный талант стихотворца...».
Окопные письма. Скупые строчки. И стихи, пронизанные любовью и тоской. По мирному небу. По Невскому проспекту. По салонам поэтическим. По гармонии, поверяемой алгебраически. Впрочем, юноша в математике не блистал талантами. Потому воевал не в артиллерии, а в пехоте.
Вши. В траншее. Вода по шею. В блиндажах резались в карты. Солдаты братались с германцем. Втыкали штыки в землю. Потом снова сидели друг против друга. Окопная. Позиционная война. Перестреливались. Большевики агитировали. Попал под газовую атаку. Немного хлебанул немецкого хлора. Был ранен. Лежал в госпитале. Награжден «георгием». Двадцать два года. Три из них в окопах. В Галиции. А тут революция. С офицеров срывали погоны. Солдатские комитеты. Развал армии. Кончилась прежняя власть. Какая там дисциплина? Какой порядок? Дотянули и до октябрьского переворота. Перемирие с немцем...
В шинели без погон. С одним вещмешком. В белье, кишащем вшами, он ехал в раздолбанном поезде. В Петроград. Красный. Большевицкий Петроград. Девочка выросла. Девочке уже восемнадцать. Уедем со мной, Лиза! На Дон. К генералу Корнилову. К генералу Денинкину. Ты не понимаешь, а как же мама? Как я оставлю ее одну? Возьмем и маму... Да ты что? В уме ли?
Уехал один. Уехал ночью. Тайно. Пробирался к белым чуть ли не месяц. Был схвачен однажды патрулем красных. Удалось сбежать. И вот он в строю. Среди своих. Иногда, очень редко, удавалось передать весточку с верным человеком в Петроград. Последнее такое письмо без адреса пришло весной 1920-го...
Следы поручика русской армии теряются в Закавказье. Весной 1920-го. Когда в Баку вошла 11 Красная армия.
Чуть позже, осенью того же года Лиза Свенсон, дочь инженера-путейца шведского происхождения и русской дворянки, выехала вместе с матерью из Советской России в Берлин.
Следы ее друга так и затерялись в Закавказье...
Потом была русская труппа в Берлине. Сцена. Учеба. Скитания по странам и континентам. Переезд в Азию. Британские колонии. Остановилась Елизавета Свенсон в Индии. Училась храмовым танцам. Снималась в кино. Встретила своего гуру. Но об этом в следующей главе...