36
Мои сновиденья с детства отличались фантастической картинкой. Еще младенцем я осознал, что ни мои родители, никто из других взрослых, приходивших в наш дом поагукать со мной маленьким, и понятия не имеет о том, что же вижу я во снах и некоей зыбкой пелене между явью и иллюзиями Морфея. Позже, учась в школе, работая на заводе, стройке, служа в армии, учась в институте, бродяжничая и странствуя, пробуя себя на артистическом поприще – на сцене и в уличных представлениях, работая на радио и ТВ, я тоже почти не встречал людей, которые могли бы полностью проникнуться этими видениями и поверить в реальность моих воспоминаний. Да что там другие, порой и я сам сомневался в том, что это было когда-то... в жизни иной. А не просто приснилось. Не померещилось мне...
Что такое я? Кто я? Я, тот кто, мыслит, осознает себя – этим телом, умом, постоянно отвлекающимся на всевозможные раздражители... зрительного нерва ли, желаний ли тела, неудовлетворенных ли чувств? Или все же я – это нечто иное... некто иной? Кто я? Где я?
Я-а-а-а потерял себя, кто я, где я? – пел Саша Чернецкий на концерте в Миннеаполисе прошлой осенью. Седьмого ноября он выступал в ирландском пабе в даунтауне.
Красный день календаря – день седьмого ноября. У Саши классные песни! Он вышел на маленькую сцену сгорбившись, опираясь на палочку. Скромный. Незаметно державшийся до начала шоу человек. А как запел, как дал жару, так всем чертям в аду, наверное, стало нехорошо. Вот это был рок-н-ролл!
Человек после тяжелой болезни, потеряв здоровье, или после иной катастрофы, сгорел ли дом, банкротство посетило, смерть ли близких огорчила, может понять и осознать свое истинное я. Отрешиться от привычных представлений о себе, как о «важной персоне». Ложное самоотождествление может отойти в сторонку и нервно покурить, когда человек понимает, что все, что он потерял, или если вот уже находится на грани потери самой жизни, все это преходящее. Временное. Whoйня, одним словом!
Я помню свой приговор. Много лет назад. После комы и попадания в больницу. И врачиху, которая мне сказала, что все, дескать, парень, ты попал, помню. Хорошо помню ее слова. Сперва-де ноги откажут, потом глаза вывалятся прочь, потом и сам окочуришься. Услышать такое в относительно молодом возрасте, согласитесь, коленки затряслись и подогнулись просто автоматически. У любого бы отказали ноженьки. Но я выстоял. Не упал со стула. А просто сказал сам себе, ничего, мы еще поборемся.
Изменил отношение к жизни. К миру. К людям. Поменял мировоззрение. Хотя, в целом, остался таким же, только изменил угол атаки, как говорят летчики...
Улетел в Хабаровск. Там друзья свели к травнице. И та отпоила меня отварами. Вернулся к себе в Магадан. Еще месяц попил ее травяной настой. Потом сходил к врачихе. Она послала на анализы. Хрена с два. Ничего не показали пробы. Я был здоров. И с тех пор даже и не появляюсь в ее кабинете, не проверяюсь. Чувствую себя отлично.
У меня в Хабаровске тогда же, в начале 90-х, была знакомая. У нее диагностировали смертельную болезнь. И тоже ничего. Выздоровела. До сих пор живет и пишет чудесные стихи. Просто она поменяла мировоззрение. Стала религиозной. И все у нее прошло.
Чудеса еще случаются...
Человек живет странными представлениями о себе. Каждый думает, что он или мужчина, или женщина, или ни тот и ни другой, а какой-то «особый». Перверт. Перевертыш. Вот еще одно забавное английское слово. Зачем нагло-русский словарь трактует “pervert” как извращенца, испорченного, превратного, когда есть прямой русский аналог «перевертыш»?
Я – Иван Иваныч Иванов. Или Джон Джей Джонсон. Нет, лучше Джон Джей Рэмбо. Вот это имя мне больше нравится! Я шел себе по дороге и никого не трогал. Путешествовал в Портленд. Просто ловил на шоссе машину. А тут меня заарестовал шериф, на свою голову, ну и я им весь городишко-то и разнес к who-yam собачьим...
В начале 90-х, когда мне негде было жить после развода, как и Рэмбе этому американскому после дембеля, меня приютил Генка Вяткин. Я о нем уже упоминал как-то в этой книге. Он поселил меня в своей квартире, где обретался вместе с мамой и еще живой тогда бабушкой. Старый двухэтажный барак в центре Магадана. Он и до сих пор там стоит. И Генка все еще там. Проживши много лет в Москве, он вернулся недавно домой.
Как-то раз, когда я еще жил у Генки, сидели мы вчетвером в гостиной и смотрели телик. Показывали «Рэмбо. Первую часть». Бабушка старенькая и не все понимала из чужеземной жизни. А мама Генкина ей разъясняла. Вот видишь, он шел по улице, а у него не было прописки. И за это его в милицию и забрали.
Генкина бабушка попала в Магадан в тридцатые годы. Сидела в лагере. На Колыме родились и Генкина мама, и он сам. Про милицию бабушка поняла сразу...
Итак, я Джон Джей Рэмбо. Или Петр Петрович Сидоров. Я человек. Я мужчина. У меня вот такущий размер ноги. Я ростом со шкаф. Накачен так, что Шварценеггер от ревности заплачет, лишь увидит мои мышцы. Хотя, быть может, я всего лишь научный работник. Кабинетный червь. Но «айкью» у меня будь здоров. Я, как и великий Пастер, изобрел кучу всего. Он изобрел оспу, чуму, скарлатину, грипп, сифилис и СПИД, а я изобрел атомы и нейтрино. Я первым увидел их в свой телескоп. Пусть я не спортивен внешне, а довольно хил и тощ. Но я играю на банджо лучше, чем Эйнштейн на мандолине.
Я, чуваки, очень крут. У меня счет в банке. Женка ладная, да гладкая. Дети. Дом собственный. С бассейном. У меня тачка последней модели. Псина породистая. И хороший психотерапевт...
А я, говорит, проходившая мимо дама с большим бюстом, в прошлом была Мисс Вселенной. И посмотрите, как я еще хорошо сохранилась. Зубы свои. Груди свои. Никакого силикона. Волосы лишь чуть-чуть подкрашиваю. А что я вытворяю в постели! Да, девочки, права героиня фильма «Москоу сльезам не вьерит», что в сорок лет жизнь только начинается. А ну, кто хочет со мной покувыркаться в джакузи?...
Люди проходят. Люди говорят сами с собой. Друг с другом. Но преимущественно с собственным умом. Со своим раскоряченным эго. Разгоряченным и возбужденным эго. Их гимн – старая песня Роллинг Стоунз I can’t get no satisfucktion!
Кто о чем, а Мик Джеггер о бане...
Я – это мое тело? Вот этот мой палец, тоже я? Или, быть может, я прячусь в этом носу? Кстати, в одной религии считается, что дьявол прячется в носу у спящего. Неужели он так размножается каждый вечер, что сидит в каждой ноздре у всех шести миллиардов? А как быть с ноздрями зверей, птиц и рыб? И когда живое существо просыпается, куда дьявол девается?
Снилось мне, что ползу по стене ветхого дома. По самой кромке кровли карабкаюсь. И до земли от крыши совсем недалеко. Врос по брови в мох старый дом. Как вдруг из щели меж бревен вылез карлик. Уродец страшный. Зверюшка-ростом-с-игрушку. И с утиным носищем нелепым. Но я его понял сразу – это зверь души моей был. Я пнул его ногою в харю утиную. А он что-то крякнул в ответ жалобно. Да и полетел вниз. Головою о камни шмяк. Через некоторое время он возвернулся волком. Сильным. С крепкими челюстями волком. А дом мой вырос, сохраняя прежнюю ветхость. Я волка в морду сапогом. Сапогом. Огрызается, собака! Зубами щелк. Чуть не отхватил мне полступни. Но и его прогнать, отбросить наземь получилось. А дом мой снова вырос. Досок же в стенках поубавилось изрядно. Стал ветхим он неимоверно. Зверь мой козлищем обернулся. Просунул голову в окошко, тряся мочальной бородой. Глазищами сверкат. И зубы скалит. А до земли уж этажа четыре. Глаза зажмуриваю, как представлю, что будет с бедным черепом моим, когда о тротуар головушкой расквашусь...
И тут же я пошел козла пинать. Но он как оглашеный прыгат и скакат по балкам да по перекрытьям ветхим. Крошащимся в труху. Но, улучив момент, я и его, за хвост стаща, отправил вслед за остальными. И тут уже, немного погодя, он возвратишася оленем. Красавцем раза в два поболее, чем в сохранившейся тайге его сородичи лесные. А дом мой снова вырос. Мне страшно стало вниз смотреть. И снова меньше в нем досок и бревен. Да все они крошатся. Источены червем. И мягкие как масло. Но я цепляюсь все сильнее и упрямее за стены дома своего. А он стоит как изваянье – король олень. И прямо на коньке, на крыше прохудившейся моей. Недвижен. Лишь очи свои огненные вперивши в меня, он душу по чуть-чуть, по сантиметру вынимает. Прочь из тела. Но изо всех последних сил я дернулся не подчиниться. Рванулся в сторону. Руками голыми стропила выбивая. Как засмеялся он в ответ. Чудной олень. Взмыл ввысь, меня копытом тронув. И в это самое мгновенье я, утеряв опору, полетел, барахтаясь, к земле. Все кувырком! Олень мой мигом превратиша в птицу. Жар-птицу с огненным крылом. Все выше возносящуюся в поднебесье. И понял я – рассыпалось, да в тлен и в прах, в труху все тело, за кое я цеплялся судорожно. От скудости ума. Обеими руками. Душа же птицей устремилась к Богу...
Разбитые в кровь пальцы контрабасистки из предыдущей главы