И бесполезно даже учить язык
твой, на котором ты - как младенцу мама
песни поет -
меня (так давно, что и слух мой давно отвык)
может согреть даже в жуткую зиму. Драма,
что повторяется сотни веков подряд,
сыграна много раз и читалась от корки до корки,
приобретает двеститысячный вариант
и развивается как-то особо горько.
Ты так горишь. У тебя там такой роман -
не описать ни на картвели, ни на иврите.
Объятья твои широки, как у бродяги карман.
Ты как стрела. Тебе все равно - Киев ли, Питер...
Страшно позвать - вдруг не вспомнишь. И каждый раз,
как возникает желание это снова,
хочется с силой себя по щекам хлестать,
чтобы - потом ничего... ничего такого.