32
Душа в круговороте воплощений бьется. Как рыбка в сети рыбака. Что тебе надобно, старче? А древний бог Кронос лишь ехидно усмехается надо мной. Что лыбишься ты, старый хроник? Скопец, отрезавший муде у своего отца, да выхолощенный собственным потомком. Дитя земли. Дитя небес. Владыка времени. Сезонов года. И управитель земледельцев. Титан могучий. Опасавшийся отца и сына. Ты одному конец отрезал. Другому же позволил в пьяном виде отхватить свое начало. Божественная драма. Вы резали друг дружку, себя самих спасая. От неминучей гибели. От собственного батюшки руки недрогнувшей. Небесного отца похерил ты. Восстал. На трон воссел. И стал вместо него. Драконом...
Титаны. Тираны. Злодеи. Все злее. Боги, выглядящие демонами.
А тут и собственные детишки пошли. И вспомнилось предсказание. На ум пришло проклятие оскопленного неба. Оскорбленного безмудием отца. Слепой Эдип смеется над тобой, о, Кронос!
Последнего сыночка мать сохранила и укрыла. И били в щиты куреты. Когда маленький Зевс плакал в пещере. И промахнулся Крон, в поисках младенца. Царь Ирод. Царь Канса. Никто из них не нашел одного и единственного. Последнего младенца. Ни Кришну. Ни Христа. Ни Зевеса. Сокрыла из судьбы завеса...
Подрос сынок, будущий громовержец, человечный и страстный бог. Столь близкий нам по страстям. По дорожкам, по путям...
Явился к отцу, небесно-земному титану. Потребовал поединка. Сперва сразились за столом. Перепил Зевс Крона. А как свалился титан с трона после медовухи, покатилась по земле его корона, то и оттяпал Юпитер своему патеру то, чем батюшка и породил сынка на свет. Убили! Убили! Не насмерть. Не беспокойтесь. И безмудо жить можно. В Тартаре. В тартарары сосланным. Заключенным. Со вспоротым брюхом. Отдавай, батька, проглоченных прежде детей. Сестер-братьев Зевесовых. Одну из них на трон рядом с братом. К нему же в постельку. И будешь ты царицей мира.
Из капель спермы, из уда отсеченного у Крона, и павшего в пучину моря, родилася Афродита. От удивления у рака вспучились глаза. Да так он о сих пор глазастее других морских животных...
От уда Крона родилась богиня удовольствия Венера. Удел не каждого – родиться после отсечения муде...
Ох уж эти мне сказочки! Ох уж эти мне сказочники! Легенды, в которых быль мешается с вымыслом. А факты фантастически перетолкованы поэтом. Бардом. Баснописцем. Живописцем. Как я любил бродить по Эрмитажу. Третьяковке. Русскому музею. Мне Лувр не показался столь волшебной кладезью сюжетов. Просто вырос. Просто вспомнил многое из тем, питавших живописцев Возрожденья. Воочью видел я рожденье Афродиты. И битвы великанов и богов. И прочие сюжеты мне знакомы в прошлом были. Не понаслышке...
Не верите? Примите мой рассказ за вымысел. За басню... Или сказку...
В пещере при свече записывал смиренный схимник странный сон. «Мне мнилось... будто в давние года... бессчетна пропасть воплощений между нами пролегла... случилось вот что – в патруле мы встретили врага. Быв светел, чист, крылат и с парой лишнею оплечий, в хламиде белоснежной, в шлеме золотом, сияньем лат серебряных на солнце ослепляя, я вел свой эскадрон. Мечом сверкающим был опоясан. Короною увенчана глава. Сквозь вековечный Лес идем. Настороже. Всегда готовы к бою. Но тут, у Мирового Древа, на нас напал коварный враг. Их множество. Их большинство. Со мной дозор лишь малый. Тьма темных, волосатых и огромных. В доспехах вороненых. Ветвистыми увенчаны рогами. Пропитано оружие смертельным ядом. Визжат. Шипят. И верещат. Зверьми. По-птичьи. Словно змеи. Давя числом. Сминая оборону. Нас мало. Нас теснят. Но в тесноте такой и им не развернуться во всю силу. Сошелся в поединке с лучшим их бойцом. Сражаемся. Похоже, силою равны. Напрягся со всей мочи. Хвать за ноги бойца. И ну толочь его башкой о ясень. Перехватил врага за тулово, ломлю через коленку. Упругий мне попался дьявол! Я бью его и колочу. Топчу. Стучу о землю. Волосья рву да бородищу. Его крушу в говеные я сопли. А он бы хмыкнул хоть. Молчит. И снова выворачивается из цепких рук моих. Но тут я изловчился и достал его. Сквозь латную рубашку из двойных колец. Подкладка медная. Железная поверхность. И вырвал сердце нечестивца из груди. Он тут же изошел слюной кровавой. И в прах рассыпавшись, истлел. Оставя чешую пустую из двойных колец. Подкладка медная. Железная поверхность.
Держа в руках еще трепещущее сердце, я хохотал надменно. Глядя командиру их в глаза. «Смотри, что сделал с лучшим среди вас! Тебя такая ж участь ожидает...».
Быть может, я бахвалился напрасно? К тому же битвой предыдущей утомлен. Сумел бы совладать я с вожаком? Хоть силы на исходе, дерзнул сразиться с ним. Но прежде разозлить его мне надо. Поддразнить. Ведь враг, от гнева потемневши, слеп. Наполовину в твоей власти – не владеющий собой. Но ярости играть собой не долго он позволил. Вдруг отскочил назад. На два шага. И выбросил вперед свою он рукавицу. «Ты – мой!» - вскричал он. Грянул взрыв. Когда ж рассеялся вонючий дым, из облака, пропитанного серой, вышла дева. Несказанной красоты. Лучась оружием с доспехом, златые волосы в тугие перевиты косы, спускаются до попы. Колчан и лук. В руках меч и секира. И ярый блеск глаз, неба голубей. Ко мне приблизилась, вращая смертоносным лезвием. Не тратя времени вступила в бой. Но я ж воспитан. Не могу сразиться с бабой. И только лишь, смеясь, парировал удары. Не нанося укола прямо в сердце.
О, как крепка ее десница! Прет прям как носорог. Ничем такую женщину не остановишь. Ну все, кончаем эти игры. Меня раздухарил твой пыл. Тебе бы на спину свалиться. Занимаясь привычно бабьим делом.
Удар! Не может быть подлей. В паху скрутило болью. Ах, ты сука! Рассвирипев. Отбросив меч. Сломав защиту веерную голыми руками. Я пошвырял на землю отнятые у нее игрушки. Одной ладонью ухватил за вымя, а дойки у красотки будь здоров! Другой рукою за промежность. Но там не плоть живую чую. А нечто вроде бы упругое. Холодное. Навроде бы яйца, вкрутую сваренного пару дней назад. Иль словно бы разжеванная смолка пихты. Резиновая кукла. Ты же – нежить! Призрак. Морок. Погоди ж! Я в миг рассею навьи чары. И чрез тебя достану кукловода твоего...
Она распалась. Растворилась. Прошла сквозь пальцы. Словно дым. Водою талой просочась, исчезла. А черный, волосатый, страховидный их вожак сидел на ветви ясеня и потешался сверху надо мною. «Теперь ты мой! – вскричал он дико, - когда боролся с дочерью моей, тебя преступное для всех вас вожделенье обуяло. Отныне и до мира окончанья, до последних дней, ты мой! В любой момент пришлю я за тобой. И вечно щупая ее упругую, но неживую плоть, ты сам живым не будешь...»
Предрек и ускользнул. Рассеялся туманом. Среди чащобы долго смех его гремел. Вновь предо мною встала адская красотка. Схватив шуйцой за грудь. Десницей за узду. Подъял и оземь грянул. В миг вспыхнула и пламенем пожралась, хохоча. Крича: «Ты мой, отныне мой, навеки проклятый судьбою!»...
Затем проснулся. Весь в холодном я поту...».
Когда рыболов вытягивает на берег сети, и рыба умирает, задыхаясь. Высыхая на воздухе. Агонизируя в чужой стихии. Если охотник подстрелит дичь в лесу. И та будет невыразимо мучиться перед кончиной. Или скотовод зарежет скотину для праздничного угощенья. Без жалости и сострадания. Души, воплощенные в рыбах, птицах и зверях вновь и вновь должны будут рождаться именно в прежних своих телах. Потому что им не случилось умереть естественною смертью.
Пока ты не прошел все положенные тебе круги страданий, ты не можешь перейти на следующую ступень. И принужден рождаться вновь и вновь. То рыбой. Или птицей. Или зверем. Но не человеком. И не ангелом. Не полубогом...
Фотография Камила Дадашева