19
Моя страсть к коллекционированию записей музыки, пластинок и кассет, оформилась в 16-17 лет. Типично, не правда ли? До этого я лишь запоем слушал пластинки из довольно большой родительской академической коллекции. А это были, в основном, оперы и симфонические произведения. Однако к моменту полового созревания бунтарские дух все больше проникал в мозги, кровь, повадки. Читая впоследствии биографию Битлз, находил немало схожего. Так, в частности, я не только перешел от любимой классики к рок-н-роллу в 14 лет. Но и отпустил длинные волосы – патлы. А кроме того ходил в узких заношенных джинсах, позаимствованных у старшего кузена. Мама мне не разрешала в этих драных штанах таскаться в школу. И я выходил из дому, тайком надев широкие школьные брюки поверх обуженных джинсов. В подъезде снимал маскировку и топал в школу во всей красе.
В воспоминаниях Маккартни есть похожий момент. Он тоже надевал широкие общепринятые порты поверх облегающих джинсов. А перед школой снимал благопристойные брюки.
«Пораспустили патлы! – выговаривала нам наша классная руководительница, - если вы хотите знать, то ваши любимы бИтлы все были лысыми и носили парики. А вы – дураки, подражаете глупой моде!»
Она говорила «бИтлы», мы говорили «битлЫ». Хорошая рифма: битлы – патлы, не так ли?
Мы говорили «джинЫ», вместо сегодняшнего слова «джинсы». Раз по английски jeans с окончанием “s” множественного числа, то мы, не мудрствуя лукаво, так и переводили их на русскую мову – джинЫ. Впрочем, иногда школьное знакомство с языком Шекспира и Фолкнера подводило наше поколение, как и генерацию наших старших братьев и молодых дядьёв. Порой самым забавным образом. Кто сейчас помнит, кроме людей постарше, как произносили в СССР название группы Deep Purple? Не Дип Пёрпл, но Дип Папл. Ошибка была так распространена, что даже в газетных публикациях, в «Комсомолке» или в «Ровеснике» можно было встретить такой «спеллинг».
Лет до четырнадцати я терпеть не мог никакую «эстраду». Примерный ученик музыкальной школы. Как приснопамятный Антон Иванович, сердившийся на легкую музыку в одноименной довоенной комедии, я был истовым адептом классики, а все несерьезное, «легкое» называл презрительно «эстрадой», морщась, всякий раз, когда слышал ее по радио или на ТВ. Исключением был, пожалуй, лишь один Дин Рид.
Но после четырнадцати я вдруг резко и неожиданно открыл для себя Битлз. Потом различных исполнителей рок-н-ролла. Потом последовал хард рок. Юрайа Хип. Дип Пёрпл. Лед Зеппелин. Слейд. Кисс...
И вместе с тем джасс!
А ведь еще недавно я и от джаза морщился. Когда папа включал большие оркестры... Свингующие оркестры...
Я говорил сам себе, что не люблю, когда много духовых ревут. И вот на тебе! Открытие Америки включает в себя мгновенную влюбленность в джаз. Это происходит моментально. Или ты понимаешь, ощущаешь джаз. Всеми порами, всеми фибрами. Или ты остаешься к нему глух. Туп. Бесчувственен.
В 1975 нечто подобное высказали Ричи Блэкмор и Ронни Джеймс Дио в песне «Если ты не любишь рок-ролл», то поздно начинать его понимать и любить в зрелом возрасте.
Если не переболеешь джазом... если не переболеешь роком в юности... поздняк метаться в старости, приятель!
Ну, или хотя бы в бальзаковском возрасте.
Кстати, когда наступает этот самый бальзаковский возраст? Только у женщин он случается, как неизбежная победа коммунизма или естественных физиологических, неизбежных, изменений в организме? Или же мужчины подвержены своему, бальзаминовскому возрасту? Хотя, быть Бальзаминовым это не возраст, но по всем статьям – диагноз.
Изначально бальзаковский возраст определялся в тридцатник. Потом он расширился до сорока лет. Нынешние молодые, изрядно долго молодые, молодящиеся, никак не постареющие и не угомонящиеся девчонки почему-то дистанцируют бальзаковский рубеж подальше от себя. Спросишь какую-нибудь тридцатилетнюю чувиху об особенностях самоощущения в «бальзаковский период», она лишь рассмеется тебе в лицо и скажет, что в этот возраст ее бабушка лишь недавно вошла. Куда уж ей-то, молоденькой?
Почему так меняются, искажась, понятия? Слова? Образы? Лексика? Грамотность? Ученность...
Мне было странно слышать... дома... современную... русскую... речь. Порой. Нередко. Часто. Даже от людей постарше. Выросших в советское время.
Я не ворчу. Я не корю. И даже не удивляюсь. Язык пластичен и изменчив. Вот только хотелось бы, чтобы русская речь не деградировала вместе с ее носителями...
А вообще-то, наверное, это у меня самого наступает некий возраст, нуждающийся в смягчающем «бальзаме на душу». Надеюсь, бальзамирования тела покамест мне еще нэ треба...
Мы обменивались записями. Мы искали пластинки. У барыг. На черном рынке. Иногда в магазине «Мелодия» выборасывали что-нибудь «лицензионное». Таких пластинок можно было пересчитать по пальцам. В 70-е, в начале 80-х джаза попадалось больше, чем рока. К тому же коллеги по соцлагерю регулярно снабжали нас своими перепечатками. Помню, в это время вдруг появилась целая серия гэдээровских пластинок. Луи Армстронг, Билли Холлидей, Элла Фитцджеральд, Оскар Питерсон, Бенни Гудмен, Каунт Бейси и много других. И даже пролежали какое-то время на полках в магазинах. Венгры, болгары, чехи, поляки, югославы и румыны часто штамповали диски американского джаза. Наша родная «Мелодия» тоже радовала. Порой...
Год 1982-й. Иду теплым осенним бакинским вечером по залитому неоновым светом центру города. Зашел в небольшой нотный магазинчик на улице Гуси Гаджиева. Глядь, а там выкинули сразу несколько «лицензий». Как сейчас помню, две пластинки, по 14 композиций на каждой, «Золотых записей Каунта Бейси», концерт Луи Армстронга, и сборник Эллингтона и Ходжеса. На все про все мне был нужен лишь червонец. А в кармане голо. Хорошо, что этот маленький нотный магазинчик не пользовался популярностью фирменного магазина «Мелодия» на Торговой. Можно было бы придти на следующий день и свободно купить пластинки. Вряд ли бы их разобрали. Или же ушлые продавцы припрятали бы их под прилавок, чтобы продавать потихоньку и втридорога. Не барыги работали в том магазинчике для студентов и преподавателей музшкол, училища имени Асафа Зейналлы и бакинской консерватории. Но все равно, даже не рискуя остаться без вожделенных пластинок, я не мог и помыслить, чтобы ждать этого счастья целую ночь. В следующем доме по этой же улице жила старинная мамина подруга. Я поднялся к ней на третий этаж. Постучался. Тетка Каролина оказалась дома. Одолжил у нее, краснея и стесняясь, червонец. И через десять минут, безмерно счастливый, прижимая к груди заветные четыре пластинки, спешил на метро...
Постижение Америки. Открытие Америки началось задолго до того, как тринадцать лет назад мое нынешнее физическое тело спустилось по самолетному трапу на бывшую землю российской империи – Аляску. Сколько раз в мечтах, снах и видениях, во время просмотра ковбойских фильмов и современных гангстерских боевиков, политических триллеров, а также чтения книг американских авторов, я приземлялся в этой стране. Бродил по Манхэттену вместе с Холденом Колфилдом и киногероями Роберта де Ниро, Марлона Брандо, Дастина Хоффмана и Роберта Редфорда. Скакал по прериям. Взмывал в поднебесье и выше, в космос.
Америка, как миф, вернее, данииландреевский «трансмиф», выходит далеко за пределы своего земного очертания на маленьком голубом шарике, несущемся в черной космической бездне. Небесное и подземное ее проявления... отражения духа... величия... бездны... любви... страсти... голода... ярости... всеобщего притяжения... гордости... слабостей... алмазной твердости... слезливой сентиментальности... легкости и тяжести... сомнений... предубеждений... наивности и мудрости... детскости... юности... и неизмеримой древности... глубже, чем небесный, верхний, космический водоем, звездный водоем... Ибо все это Америка. Во всей своей суперменской, бэтменской, кинг-конговской красе. В трех и более мерном пространстве. С огромным, неисчисляемым количеством временных координат. Со своими святыми и своими грешниками. С героями и... негероями...
С мифологизированными фигурами и безвестными тружениками, созидавшими эту отдельную планету. Не такую, как все остальные материки и страны нашей Земли. Но даже анонимные, со стертыми лицами, типичные американцы из толпы... духов ли прошлого, сонма переселенцев ли, нынешних ли жителей США, которых можно не воображать себе, не представлять и не рисовать в уме, но реальных... все они видятся некими символическими фигурами. Объединенными в нечто титаническое. Выше облаков. В нашем сознании... пардон! – в моем понимании, в моем ощущении: ковбой и строитель небоскребов, солдат южанин и федерал, доброволец из армии Вашингтона, раб на хлопковых полях, индеец в пышном головном уборе из перьев, пехотинец в Европе в 1945-м, жующий жвачку, носящий джинсы вместе с курткой цвета хаки и каску с маскировочной сеткой, курящий Мальборо, насвистывающий мелодию Гленна Миллера, сбивающий прикладом замок с барака в нацистском концлагере, раздающий изможденным людям мягкий и воздушный, как вата, белый хлеб, тушенку «Спэм» табак... все эти американцы давно утратили в моем сознании личностные, уникальные характеристики, а превратились в образцовые, легендарные, символические отпечатки. На сетчатке. На целлулоидной пленке, поцарапанной, пожелтевшей, выцветшей пленке моей памяти...
Путешествие сквозь космос Америки, от самых корней мироздания, до запредельных высот может занять миг. А может потребовать и Вечности...
Фотография Александра Никитина