Вот бывает потеря – себя ли, рассудка ли –
добровольная или, допустим, невольная:
набиваешь годами сердечную сумку и
ищешь место, слепое, глухое, небольное.
По пути избегаешь сочувствия праздного:
на приветы - кивком, на приметы – отмашкою…
Поневоле заденешь кого-то - не раз, не два:
мол, забыл, как, бывало… того… за рюмашкою…
Бросьте, братцы, отстаньте, наплюйте, поставьте крест
на ушедшем с нелёгкою сумкой сердечною:
свято место не пусто – что вам до креста тех мест,
где запьёшь в одиночку, играя уздечкою?
Что вам радости в том, кто ушёл иноходкою
от узды и бразды, от руки, пробирающей
до упрямой кости обжигающей плёткою
и упрямую глотку к рукам прибирающей?
Ищешь места, обрящешь и - встанешь как вкопанный:
шапку оземь и - сумку на волю вываливай,
и язык развяжи - не спьяна на ушко пивной! -
и похмелье ханжи* благим матом замаливай.
Опьянение это – из плена в нетленное,
в незабвенное из суеты, набухающей
гноем, лаем полкана, тревожной сиреною,
гневом перца, попавшим на зуб из лохани щей.
Опьянение это – до изнеможения
от работы, от рвоты до опустошения
сумки сердца, до полного самосожжения
без расчёта на чудо и на утешение…
Не до водки тогда, не до травки дурманящей:
упоённое пением, ваше высочество
не запросит почтения в той глухоманище,
уповая на зычное имя и отчество.
Нету в пУстыни этой ни звука, ни отзвука,
не с кем скинуться, чокнуться да перемолвиться
парой слов, сотворённых из света и воздуха:
ни девицы в светлице, ни доброго молодца.
И запьёшь в одиночку, играя уздечкою
без коня, без царя, без перста и наперсника,
расцарапаешь сердце тоскою нездешнею –
и прольётся над полем сердечная песенка.
Тут тебе и охота, и страсть, и отчаянье:
чту там прочие хлопоты и притязания!
Сколько дней и друзей растеряю ночами я -
и не стану трезвей без лозы и лобзания…
Сколько лет ополчится тогда на меня юнца!
Сколько старцев потщится подстать головой венцу!
Дни бегут, и года – да ничто не меняется
в той неволе, твою осаждающей вольницу…
-------------------------------------
*Ханжа - хлебная водка.