.
.
ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА
Закат был ярко рыж,
Звенел лучей играньем,
И очертанья крыш
Чернели резкой гранью...
А окна всех домов
Пожарищем алели...
Мой образ детских снов –
Петровская Аллея...
* * * * *
ЛЕНИНГРАДСКАЯ НОЧЬ
Ночь.
Тишина.
Отшуршали
шины
машинные,
Пешеходов
галоши
отшлёпали
тоже...
Над
Невою
ночные
джинны
Разбросали
фонарные
рожи.
С одноглазого неба вымело
И луну,
и блёстки окон.
Льёт осеннее чёрное вымя
Чёрное
своё
молоко...
1958
* * * * *
ГОРОДСКОЙ РОМАНС
Я живу в этом городе страшном,
Где и близкие стали чужими,
Где сегодняшнее стало вчерашним,
А до завтрашнего - не дожили.
Там, где беды людские по ветру
Будто листья осенние носит,
Где теряют и честность, и веру,
Где сердца равнодушие косит.
Небеса мы не видели синими.
Средь людской суеты в одиночестве
Мы живём без фамилии, имени,
Без отечества и без отчества.
* * * * *
ОКНА
Я люблю смотреть
на мозаику окон.
Они –
как у человека глаза:
говорят о многом,
если хотят сказать.
Ведь окна –
это
отдушины света
в человеческих коконах.
В этих окнах
человек весь,
как есть.
Тьму пронзает еле-еле
настольной лампы
тихая зелень.
Студент, наверное,
учит интегралы
и логарифмы.
Или поэт очкастый
гоняется в ночи за рифмой.
О многом говорит,
когда свет
в окнах горит.
Но и когда его нет, это тоже о многом говорит.
Свет погас - не мешает.
Под мамино «бай» засыпает кроха.
А может,
за этой тьмою любовь большая...
А может,
просто похоть...
Здесь любовь,
как весенние воды, уже утекла.
Может, он...
а может, она
всю жизнь пролюбить не смогла.
И стоит теперь кто-то – один –
в нимбе грустных седин
и утюжит лбом стекла холодную гладь...
А что скрывается
за этой рамою серой?
Тихий мирок
мещанских семеек?
Или, может,
ждёт своего Пера
до гроба
верная
СольвЕйг?
Можно всю жизнь ходить около,
никогда не обнаружив,
как много,
очень много
говорят окна –
кусок жизни,
выставленный наружу...
1959
* * * * *
РАСПЯТИЯ ОКОН
Вгрызаются в небо бетонные горы.
Дышит, моргает, сопит город.
Миллионы распятий в вечном огне –
В каждом окне, в каждом окне...
За каждым окном – судьбы и жизни,
На переплетах оконных густо нанизаны.
То люстры – пир во время чумы.
То ночник – караульщик негаснущей тьмы.
То просто свечи неверный огонь.
Но всюду – распятья, распятья окон...
За каждым – горе и радости жизни
На переплетах оконных нанизаны.
Любит – не любит.
Прогонит – приголубит.
Счастье – несчастье.
Погода – ненастье.
Расцвел – опал.
Родился – пропал...
Здесь мать убаюкивает дитя.
А здесь – в телевизор тупо глядят.
Здесь юный очкарик слагает стихи.
Там Господа молят простить за грехи.
Здесь Сольвейг в вечном своем ожиданьи.
(Пер Гюнт же гуляет в соседнем здании.)
Где-то любовь океанообразная,
А кое-где похоть совсем безобразная.
Любит – не любит.
Прогонит – приголубит.
Счастье – несчастье.
Погода – ненастье.
Расцвел – опал.
Родился – пропал...
Откуда-то волны плача и брани.
А там – в гостиной – ночное собрание.
Здесь тихо и сумрачно, как на кладбище.
Там девочка плачет – звезду свою ищет.
На кухне донос свой строчит сексот.
Откуда-то слышен неслышный фокстрот.
По шторам – то тени, то силуэты.
То пляска безумья, то гладь менуэта.
Любит – не любит.
Прогонит – приголубит.
Счастье – несчастье.
Погода – ненастье.
Расцвел – опал.
Родился – пропал...
Вгрызаются в небо бетонные горы.
Дышит, моргает, сопит город.
Миллионы распятий в вечном огне –
В каждом окне, в каждом окне...
* * * * *
ПРОСТО TAK…
Улица.
Фонарь.
Аптека…
Было всё – в начале века!..
* * *
Улица без фонарей,
Почта.
Школа.
Овощной.
И бежим теперь скорей
В этой жизни сволочной...
Улица вся вроде та же.
И счастливее мы даже.
Всё для блага человека:
Улица, фонарь, аптека...
Правда, мало фонарей.
(Виноват опять еврей!)
И горят во тьме ночной:
«Mясо». «Обувь». «Овощной».
* * * * *
ВАНА ТАЛЛИНН
Таллинн, Таллинн...
Крыши -
рыжи.
Небо, море - цвета стали.
Хлещет дождь седьмые сутки!
Правда, редко в промежутки
Что-то светит вроде солнца
Между тучами в оконце.
Море - серое, как небо.
Небо - серое, как сталь...
И плывёт вся эта небыль
Тихо в сказочную даль.
Будто древние фрегаты
В тихой гавани стоят:
Шпили мачт зовут куда-то
В моря даль, где тает взгляд.
Черепица, черепица –
Рыбой в красной чешуе...
Никуда не торопиться...
Всё лишь суета сует...
Давят древние оковы,
Давит купол цвета стали.
Спит в дожде средневековом
Дряхлый старец - Вана Таллинн.
* * * * *
КОНЦЕРТ В ИРКУТСКОМ КОСТЁЛЕ
В поднебесье костёла растворяются звуки.
Островерхие своды сплетены, словно руки,
Словно руки, воздетые в муке...
В блеске стали врывается в залу орган.
Словно конница с пиками на врага –
Всё сметающий ураган.
Растворяешься в звуках, сливаешься с небом,
Ощущаешь тщету суеты и нелепость...
А потом тишина – будто гипсовый слепок...
И мурашки, как струйки дождя, – по спине.
И колотится сердце сильней и сильней...
И в душе одиночество бьётся больней...
* * * * *
СФИНКСЫ
Мост лейтенанта Шмидта.
Рядом на берегу
С грустной улыбкой Сфинксы
Молча Неву стерегут.
Сколько они пережили?..
Тысячи, тысячи лет...
Скольким векам размозжили
Этой улыбкой хребет...
Годы, столетия льются:
Войны, миры, революции...
Только они не отмечены
Поступью времени вечного.
Шепчут им воды у ног их
Песни и тайны о многих.
Но почему же на лике
Грусти мелькают блики?
Грусть ли по родине милой
Камень сердец защемила?
Может, волна проронила
Весточку с синего Нила?
И рвётся каменный идол
В страну, где стоят пирамиды.
Камня бы сбросить оковы –
И в Фивы родные снова!
В осени северной стынет,
Мечтая о знойной пустыне...
Трудно в дали от родины –
Там, где даль синенебья!
Здесь душат домов уродины,
Чужие стоят деревья...
Мост лейтенанта Шмидта.
Рядом, на берегу
С грустной улыбкой Сфинксы,
Молча Неву стерегут.
1958
* * * * *
РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ
В конце Гагарин-штрассе,
Заметная едва,
Стоит в бетонной массе
Российская церква.
Здесь смотрится всё иначе –
И главы, и кресты.
(Как будто в связке рыночной
Редискины хвосты! )
Ведь купола проржавели,
Кресты без позолот,
Живя в чужой державе
Уже который год.
От сырости и копоти
Поблекли образа. ..
И смотрят в мир безропотно
Ослепшие глаза.
* * * * *
УНТЕР ДЕР ЛИНДЕН
Всё аккуратно и солидно,
Всё по-немецки истинно.
И только по Унтер дер Линден
Несутся осенние листья.
Перчатки будто лайковые
Бросают осенние липы:
Листьев шуршащие стайки
К лужам холодным липнут.
Осень - всё жёлто-серое.
Изредка солнце глянет,
И тогда по берлинским скверам
Разбросает сусальный глянец.
Осень – всё серо-жёлтое.
Дождь моросит решёткой.
В небе огромным желудем
Контур собора нечёткий.
Моросит долго и длинно –
Всё по-немецки истинно!
И только по Унтер ден Линден
Несутся осенние листья.
* * * * *
ЭТО БЫЛО В БЕРЛИНЕ. . .
Идут, дымя, девчонки,
Как килечки, все тонкие.
Смотрю я огорошенный:
Не груди – две горошины,
Сквозь кофточки прозрачные
Две родинки невзрачные,
Как гвоздики торчат.
А рядом с ними мальчики,
Нахальны и запальчивы.
Своих девчонок тискают,
А те в ответ попискивают.
Хоть курят неуверенно,
Но курят неумеренно,
Как взрослые в кино.
Дымят юнцы безусые,
Болтают вздор без устали.
По-модному пострижены.
Одеты по-престижному.
В обтяжку брюки кожаные
И куртки невозможные.
И наглые глаза.
Прохожие застенчиво
Глаза отводят в сторону:
Пусть порезвятся птенчики!
Ведь шляп у нас не сорвано?
Ведь сумок не отобрано?
Ведь с ног пока не сбиты мы?
Костюм не в грязи битумной?
К чему тревогу бить?
* * * * *