СИНЯЯ СОБАКА
Не скули, не дёргайся, не вой,
на обломки лапок припадая,
синяя собака
с рыжей головой, -
рыжая, однако, не седая!
Жизнь собачья тем и хороша,
что в самой себе души не чает
синяя собака,
рыжая душа:
зла не держит, не со зла серчает.
На роду написано такой
обмирать под ласковой рукою.
Синяя собака
рыжею тоской
не даёт прохожему покою.
В подворотне хвостиком вертя,
за версту больную душу чует
синяя собака,
рыжее дитя, -
и врача от немочи врачует.
День качнётся, кислый, как лимон,
в голубую чашку долькой брызнет...
Синяя собака,
рыжий охломон,
кувырком сползёт к собачьей жизни.
Не горюй, хозяюшка, на твой
огонёк не зря гостей заносит:
синяя собака,
рыжий домовой,
посреди зимы тебя не бросит...
БЕСКРАЙНЯЯ
В этом мире вражды и вранья
не ищу виноватого я:
слишком много дорог,
слишком мир одинок,
слишком рядом исток и ладья.
Я в созвездье вранья и вражды
заметаю чужие следы:
сам враждую и вру,
и сужу по перу,
и блуждаю по краю беды.
Но когда в этом мире больном
в зыбке сна между небом и дном
плачет наша судьба,
значит, чья-то журба
бьёт крылом на пороге речном.
Мы на лёгкой скорлупке с тобой
в сотый раз разминёмся с судьбой:
на пороге речном
ради бога рискнём,
ради курицы, мокрой, рябой.
Мы спешим, нас река понесла
мимо сна, мимо дна, мимо зла
к той великой воде,
к той высокой звезде,
где крыло - продолженье весла.
Там душа не боится ловца,
там она не клюёт на живца,
там не цепи колец,
там венец - не конец,
там поют, а не бьются сердца.
В том краю прорастают слова
из певучего их естества,
там в дыханье стиха
не сквозит шелуха
и не множит обмолвку молва.
Ты пожитки свои собирай
и не спрашивай, где этот край:
этот рай из раёв
там, где край - без краёв,
где любовь - без оглядки на лай.
Только ты в этом мире да я,
да счастливая наша ладья,
да река далека,
да звезда высока,
да бескрайняя песня моя.
ТАМ И ЗДЕСЬ
Там, за твоим виском, -
луны соловый ком,
блин облака остывший
и дерева дракон.
Там, за твоей рукой, -
и пекло, и покой
окраины вселенной
и грани городской.
Там, за твоей душой,
лыжня свистит пращой,
шарахаясь по рощам
Медведицей Большой.
Там наста свист
и хруст
осыпавшихся люстр,
надгробия сугробов
да звёзд сорокоуст...
Там злой неволи ширь,
дорога и пустырь,
а здесь
по нашей воле
горящий монастырь...
ГАЛЧОНОК
При дорожке, солнцем пропечённой,
прыг да скок взъерошенный галчонок.
По дорожке, битой-перебитой,
божий мир течёт себе улитой.
Божья слизь глуха, подслеповата.
На загривке крученая хата.
Сохнет след в пыли существованья,
да на месте голоса - зеванье.
Позабыла глупая улита,
что ползёт, пока росой повита,
и птенца витушкой поманила
от зеленой завязи в горнило.
А галчонок Серые Глазёнки
голосит в полуденной позёмке,
прах подённый крылышком взметает,
пыль-дорогу скоком коротает.
Плыл над той дорогой невысоко
то ли коршун, то ли ясный сокол -
подхватил галчонка-несмышлёнка,
взвил туда, где зелено и звонко...
ГЕРАНЬ
Как невидимая грань
между сущим и пропащим,
на твоём окне герань -
длань в зиянии слепящем.
На твоём окне цветок
сухопутный, огнецветный:
хочешь выжить - знай шесток
в белом облачке над Этной.
Вспыхну - веточкой отпрянь,
грань судьбы лизни листочком.
Две росинки под герань:
инь и ян - прольются точкой.
Между сущим и былым
шёпот, всхлип, изнеможенье...
На твоём огне - полынь.
На моём - самосожженье.
ЗЕМЛЯ В АЛМАЗАХ
Не я один - и не последний
из тех, кто за полночь в мороз
качнётся поводом для сплетней
и водокачкой горьких слёз.
Обмылок брачной гигиены,
опал в опале и молве,
калейдоскопом ойкумены
ударю ночь по голове.
И мгла январская нагая
алмаз раскинет неживой,
по-заговорщицки мигая
тысячеглазой мостовой.
НАУКА ЛЮБВИ
Я научу тебя любить,
хотя едва ли сам умею
прикосновением знобить:
в такой науке надо быть
обворожительнее змея.
Я научу тебя жалеть
и отдавать без сожаленья,
пренебрегать и вожделеть,
в ногах валяться и довлеть -
и воспалять до воспаренья.
Я научу тебя страдать,
рыдать, радеть и - обольщаться,
непредсказуемого ждать,
и снисходить за благодать,
и возвращать, и возвращаться.
Я научу тебя ловить,
не унижая, не увеча,
силки вязать, веревки вить...
Я научу тебя любить
по-божески:
по-человечьи.
ГАЛКА
Корят, что живу я ни шатко ни валко,
что даже ухмылка азартом бедна…
Что мне в этой жизни? Гитара да галка
на ветке осенней напротив окна.
Считают, себя утруждая не слишком,
что небо копчу, что напрасно топчу
извилины жизни убогим умишком,
угоден постольку, поскольку молчу.
А мне ли молчать, если даже гитара
спешит отозваться еловым нутром
на шорох листвы по коре тротуара,
на шёпот любви, вызывающей гром…
И весь этот мир, в кураже поднебесном
осеннюю галку стряхнуть норовя,
вне всяких сомнений вселяется бесом,
извечным вопросом снедая червя…
Пускай понимают меня и внимают
моим переборам струна да крыло -
осенняя ветка весну поминает
добром, обещая и галке - тепло…
ЛЫЖНЯ В ЛЕСУ
Ты слышишь? Это дышит лес,
свистя охвоенной губою,
когда в испарине телес
мы мчим за юностью с тобою.
Ты видишь? Лапой по виску
сосна попутная мазнула,
чтоб смыть зелёную тоску
урбанистического гула.
Ты плачешь... Это ли слеза
смолы янтарной на реснице?
Январь - живая железа
в заиндевевшей рукавице.
Остынь. Оттай. И - обомри:
лыжня в лесу - фиоритура
зари, отринувшей лари...
И в ней - ни вычура,
ни чура.
ПРЕДШЕСТВИЕ
Свет гуляет по паркету,
шпорами звеня.
Отчего меня здесь нету?
Просто - нет меня.
Я ещё когда-то буду
струнами звенеть,
брать за душу, бить иуду,
медь в ладони греть.
Буду сам гулять по свету,
кланяясь судьбе...
Отчего меня здесь нету?
Я иду.
К тебе.
КЛЁСТ
Не моя ли вишенка махровая
наливалась кровушкой рдяной?
Не моя ли девка чернобровая
заливалась песенкой со мной?
Не мою ли вишенку махровую
обходила туча стороной?
Не мою ли девку чернобровую
золотило солнышко весной?
Где ж ты, моя душенька вишнёвая?
Разбежалась кровью по траве.
Где ж ты, моя девка чернобровая?
Заплелась былиночкой в молве.
А мою-то вишенку махровую
кривоносый клёст истеребил,
а мою-то девку чернобровую
казачок залётный загубил.
Исклевали душеньку разбойнички
и пустили по миру босой.
Облетели веточки-оборочки,
отзвенела песенка росой.
ПТИЧИЙ БАЗАР
Взъеробушек, мой миф, мой идеал,
которому я не необходим!
Я чувствую, что много потерял.
Но думаю, что и не находил.
Мне чудится, что ты ещё в руке,
но мнится, что рука уже - не та.
«Ещё», «уже»... А жизнь на волоске -
не жизнь. Всего лишь общие места.
Взъеробушек в полёте по местам
и по рукам гнезда не обретёт,
ночуя здесь, а подпевая там,
где счёт велик, но мелочен расчёт.
Ужель и я вот так перемудрил:
не долетел, хотя и осязал
комок и ток под веером ветрил,
и - опустился в птичий твой базар?
И я вот-вот рассчитывать пущусь,
где прогадал, чего недоучёл,
не от рассудка - от избытка чувств
взъеробушков над гнёздышками чёл...
«Взъеробушек... Такого слова нет».
А вот и есть! Порхнуло и - лови
в слепом дожде подкинутых монет
слепым силком покинутой любви...
СОЛЬ ЛЮБВИ
Попыхтели в ночи.
До солёной среды пропотели.
Тело пело: молчи!
Духу было не здорово в теле.
Помотались соски
над запавшими рёбрами в пляске.
Раскатались тиски,
закатились под крылышки глазки.
После сахарных слов,
после пряной крамолы угара -
осовенье без снов,
омовенье без лёгкого пара.
Вялый утренний трёп
и здоровая доля цинизма.
Угрызений озноб.
Вдохновенья пузатая клизма.
Попыхтели в ночи.
До последней звезды пропотели.
Загалдели грачи:
«Не пора ли подумать о деле?»
ТАКСИ
Гони, извозчик! В зеркало не зыркай!
Уходит поезд - и не хватит жизни
в последний тамбур вмяться с пассажиркой
при нашей давке и дороговизне.
Гони, шельмец! Нам даже на оглядку
не дал господь - какая там расплата!
Дави собак, гони свою лошадку
из шкуры вон - пока она крылата!
Не тормози по мановенью палки,
не егози заливистому свисту:
дам на бензин - зальёшь свои мигалки!
Успей к отходу - подарю канистру!
Газуй, браток! Любых попутных - к чёрту!
Какой там чёрт на бровке голосует?
Какая мать? Всех от винта! по борту!
Другой подхватит! Кто-нибудь срисует!
Вали на красный! Подрезай крутого!
Крути педали! Жарь напропалую!..
... Прости, приятель, что цветочки снова
с твоей могилки на свою ворую...
КОНЮШНЯ
Не думай обо мне. Ты на коне - и в мыле
не конь, который в «и» моё урезал «или»,
а ты, которой снился этот конь,
когда ты обо мне не думать не умела,
имея всё, что не в коня и вне предела
гармонии, скукоженной в гармонь.
Гармония скучна. Куда живей гармошка
завалинки хмельной, где поневоле ножка
не в силах удержать свою кадриль -
и плечики дрожат, и очики в тумане,
и ходики спешат на стенке у мамани
за тридевять земель, сметая быль.
А быль давно в углу пылится онемело,
древесной пустотой желтеющего тела
не может ни родить, ни умереть,
ни спеть, ни зарыдать, ни звякнуть колокольцем:
ах, как мы долго в долг любуемся оконцем,
где чья-то прыть в кровать под чью-то бредь!
Не трогай на скаку жил в сорванной оплётке,
не береди строку, избитую о нотки, -
не разминуться с памятью пустой,
в которой вой не вой, но что-то чуть живое
ещё дрожит струной, ещё мурчит молвою,
отзывчивой на время, на постой.
Наверно, так и есть. Наверно, так и надо
старьё с порога месть через четыре лада,
и жилы рвать, и новые тянуть
из года в год, по дню, по счёту, по расчёту
на брачную весну и встречную зевоту...
Однако же и мне пора вздремнуть...
ВЕРБЛЮБИК
Женщина любит ушами, а мужчина - усами...
Один циник - двум пошлякам
- Я тебя в е р б л ю !
«Что-нибудь хорошее»
Как только тень свою отброшу я
на дверь, чтоб ночь перечеркнуть, -
«Скажи мне что-нибудь хорошее...» -
ты норовишь меня запнуть...
Я запинаюсь, я из кружева
не в силах ниточку изъять
для откровения уклюжего,
где надо «что-нибудь» сказать.
Сказать недолго. Трудно вымолвить
то, что развеяно молвой
по всей округе вёрст за тридевять
и дышит справкой долговой.
Смолчать? Замять губой усталою
твою несмелую печаль?
Сказать не жаль. Да я не жалую
тех слов, которых мне не жаль...
Смолчу. Наверное. Авось, потом
поймёшь - хоть довод не весом:
то, что лелеют перед господом,
не говорят и под венцом.
Венцу довольно и согласия
ступить и - не переступить
четы, черты - до седовласия,
хоть в слякоть сердце раскопыть.
Вот так. Стоим - а тень сгущается
тем нестерпимее, чем свет
живей на счётчике вращается
и чем медлительней ответ...
Смолчать? Развеять тень угрюмую,
а может, искру заронить?
Ой, да не туго ли я думаю?
Ой, да не будет ли темнить?
И я сдаюсь. И я юродствую,
хотя и ох как нелегко,
по воле милой благородствуя,
продеть верблюбика в ушко.
Сказал... Заел тоску серёжкою,
замял убогий свой обет...
И - с облегченьем роюсь ложкою
в запятках стоптанных штиблет.
Ступив на поприще каликово,
то сник, то вытянусь вотще:
довольно ль малому великого,
не тесно ль космосу в душе?
...Лишь только тень твою отброшу я
на белый лист, раскрыв тетрадь, -
«Скажи мне что-нибудь хорошее...»
А мне и слов не подобрать...