Читатель нынче пошёл противоречивый: продвинутый, придирчивый и одновременно формирующий и формулирующий своё мнение по принципу «чтобы понять, что пирог – говно, не обязательно быть поваром». Вот с этой позиции я и попробую представить вам выбранные тексты. Нет, не тексты – пироги, которые оказались весьма разнообразными как по вкусовым качествам, так и по внешнему виду. И, кстати, раз уж они попали в десятку, то вовсе и не говно какое – это я уже вам с позиции младшего поварёнка говорю.
http://www.stihi.ru/2010/05/08/1762
Пляж – Игорь Чурдалёв
Матрон раблезианские тела,
вьюны-подростки, тощие от страсти,
охотницы, сгоревшие дотла,
фартовые валеты жгучей масти,
отцов семейств пивные животы,
прыжки атлетов, млеющих в полете…
Короче – пляж, собрат сковороды,
весь в пузырях живой, кипящей плоти.
Он пьет прибрежный пенистый отвар,
он впитывает зной – ничком и навзничь.
Он копошится. Он живет, как тварь,
способная рассасываться на ночь.
Но в час жары пляж неразъемен весь.
Лишь изредка, тоской или задором
подвигнут, обезумевший пловец
рискованно заигрывает с морем.
Сперва шутя – купанье, пустяки! –
но вдруг, как будто позван кем-то властным,
решительно уходит за буйки,
сменяя кроль экономичным брассом.
С высокой вестью высланный гонец,
потом он вовсе забывает стили,
и, видимо, решив – один конец! –
в один конец рассчитывает силы.
Но пляж не спит.
С ленцой, не торопясь,
вразвалочку, помалу-полегоньку
морской бинокль нацеливает пляж
и катер с мегафоном шлет вдогонку.
И - все дела.
Опять в песке, в тепле.
в прогал меж тел беглец впрессован туго.
Не сложно опознать его в толпе
по дрожи запоздалого испуга.
Несомненно, пирог из песочного теста. Вы сами чувствуете, как он скрипит на зубах. Как становится жарко от печного огня. Как соседка, изнывая от уличного зноя, заскакивает к вам в гости только потому, что у вас не солнечная сторона. И вы слышите ее исходящий жарой и потом запах, румяное свечение, всеми порами излучаемую жажду холодного кваса или пива… Это ли не поэзия?
http://www.stihi.ru/2010/04/02/5630
Как Лускерия шла – Настя Романькова
Как Лускерия шла хоронить своего мертвеца, как она шла!
Старухи сердились ей вслед, негодуя, бурчали себе под нос:
"Почему её ноги босы, и почему голова светла?
С ума ли она сошла, да ты посмотри, как она одета!"
Как Лускерия шла хоронить своего мертвеца, вы видели это?
Как Лускерия пела, когда его тело, забрав, сожрала земля,
И смерть его - чёрные вихри - прошла завитками до вешних гроз.
Как её голос его провожал навек, и застывший взгляд
Был обращён вовнутрь; кровь как будто сочилась из головы...
Как терзает корона из роз - вы не знаете - слишком довольны вы!
Только что ты поёшь, Лускерия, сбрендила верно, ведь он был хром!
Он был пуст, как бутыль, он в себя заливал текилью, грошовый ром,
Он к тебе присосался пиявкой, и песни он пел - за твои долги!
Лускерия, слушай же, жалок он был, и не жалко, что он погиб.
От чужого ножа, среди ночи, кому его мелочь была нужна?
Как Лускерия пела о муже своём - так, как будто была пьяна.
Не было в голосе слабости, не было в сердце её тоски!
И у женщин сжимались влагалища, а у мужчин налились кулаки.
Пела, будто пребудет он вечно, а вы же - до времени до поры.
Пела, был он собою, и был, кем хотел, и манера его игры
была безупречна...
Как говорится, самая шоколадная конфета. Как-то не выходит о пирогах. Впрочем, пожалуй, в сравнение на ум приходит курник. Не потому, что мы сравниваем Лускерию с курицей, а потому, что это главный ингридиент. Второй в курнике – блины, стало быть, - муж. Так они и перемежаются и тема смерти здесь – «безупречна». В моём личном рейтинге здесь – лучшее блюдо.
http://www.stihi.ru/2009/07/30/7332
Эта женщина – Турунтай
«...вселенная - место глухое»
Б.Пастернак
эта женщина, девочка, фея бумажной трухи,
что слагает стихи, невпопад свои прелести тратя,
и ложится под утро, устав от больной чепухи,
на кисельных полях тридевятой заветной тетради
занимается утро, скисает молочная взвесь
обливных облаков, под неспешного грома рулады,
и пребудет с тобою отныне, вовеки и днесь
изумительно-синее, в тонких прожилках прохлады
на плите заворчит молоко и затеет побег
обернется в цвета побежалости флюгер на спице –
это пятит привычную ношу старик-скарабей
и сажает на мокрую кочку – слегка охладиться
эх, калина-малина, лучок, сельдерей, пастернак, –
это стрелы в спине, это – слёзы вселенной в лопатках –
сорок строчек гороха – и лилии – по сторонам,
точно – лист из последней, еще не закрытой тетрадки
не похожая голосом на площадных горемык, –
то ли звезды в листве, то ли шепот в ответ – она слышит –
на затейливых скатах упрямым горохом гремит
скарабеева терема пирамидальная крыша
эта женщина... в листьях травы, и в траве языка
обитавшая долго, – под вечер, с холодной досадой
понимает внезапно: пернатую рифму искать –
что горох под периной, – ей некогда – да и не надо
Ну что сказать? Это ОЧЕНЬ слоёный пирог. Чрезвычайно. Знаете, чему более всего радуется повар? Не столько тому, что его блюдо вам понравилось, сколько тому, что в вашем лице он находит читателя, пардон, гурмана, который скажет ему: «Я учуял здесь калину-малину, лучок, сельдерей, пастернак, а что там ещё такое, чего я разобрать не могу?». И повар перечислит, но рецепт рассказать не сможет, ибо это – вдохновение. И даже пусть финал банален, но самая прелесть в процессе. Как создания, так и поглощения.
http://www.stihi.ru/2007/02/06-2798
Божьи коровки - Владимир Плющиков
Посланник богов безымянных, увы, не промазал.
На лазерный, видно, сменил допотопный прицел.
И небо, которое только что было в алмазах,
Свернулось в овчинку, и краешек чуть заалел.
Лишь капельку крови поймал я ладонью неловко.
Скатилась она в придорожную липкую грязь…
…И крылья расправив, взлетела, как божья коровка,
И мир накренился, позволив ей в небо упасть…
Свет клином сошелся, в тот свет отразившись наивно,
Я богу молился, и тут же дерзил сгоряча.
Звенящие капли июльского тёплого ливня,
Обрывок пространства и время с чужого плеча.
В чем мать родила, я стоял на коленях устало.
Великая честь превратиться в безликую часть…
…Казалось, что небо на землю некстати упало,
И мир накренился, позволив мне в небо упасть...
Сбежать бы, исчезнуть, уйти подобру-поздорову.
Презреть суету, и томление духа, и тлен.
Десятки, и сотни, и тысячи божьих коровок,
А, может быть, капелек крови из вспоротых вен,
С ладоней моих обреченно взлетали навстречу
Заре восходящей грядущего судного дня…
…Дробились минуты, пространство давило на плечи.
И мир накренился, и небо упало в меня…
Ммммм. Я отойду от заявленной тематики пирогов. Это, скорее, оливье. Не в плане смешивания, казалось бы, несмешиваемых продуктов, а в плане именно привычности подачи. Очень хороший качественный конечный продукт – то, что мы и так знаем, но всё равно любим.
http://www.stihi.ru/2004/06/28-871
Канализация – Игорь Лукшт
Бачка клозетного клеймо
Приставкой “euro” ворожило
Ума азийного полынь –
Инакоязая латынь.
Новорождённое дерьмо
С улыбкой Моны исходило,
Шурша, в фаянсовую стынь,
Где белобокая глазурь
Ракушки гулкой принимала,
Как дар, фекальный клубнеплод,
Упавший с розовых высот,
Подзеленённая лазурь
Омшелой рыбою качала
Его на лоне сточных вод.
Под свод седалищных бугров
Катилось сумрачное эхо,
Дробясь в пространствах шаровых,
Но ниспадал, печально тих,
Бумаг папирусный покров,
Ворчливо в клапанной прорехе
Пел хор потоков слюдяных
И падал, брызжа и урча, в сквозной сифон кривоколенный,
Ввергая чёлн в вихренье пены и кутерьму…
Пролив сурьму,
Крюком изогнутая запань
Ему грозила зевом затхлым.
Врата разверзлись,скверный запах
Вещал чуму.
По ржавым, по чугунным венам летел, летел продукт обменный –
На стыках бился, шабрил стены – сквозь грязь и слизь.
Как кобели
Рычали трубы негосподни,
В клоаку, в бездну, в калобродню
К пределам смрадной преисподней
Потоки шли.
Мешались груды нечистот, ручьи дождей и соль отходов
Больных чахоточных заводов, где санузлы
Грязней хулы.
Изрыв тоннельною экземой
Печальный сланец, глину, кремний –
Сам Стикс Венеции подземной
Катил валы.
Что ж гондольеры? Лишь шушары хвостами мерзкими шуршали,
Скрываясь прочь,
Каналы гнилью зарастали, и смрад лизал покровы стали
И день, и ночь.
Аида горестная дочь, дитё зловещих вакханалий
Канализация, фекалий царица наших, кто охоч
В твоих покоях сны толочь в парах тяжелых химикалий?
Невмочь
Спуститься в мир твоих владений. Лишь диггеров седые тени
Торят свой путь,
Патерн исследуя пустоты, вскрывают чёрные решёта
В сырую жуть.
Там можно смерти отхлебнуть у костерищ, куда с налётов
Из городских людоворотов течёт подвижное как ртуть
Отребье, кости растянуть в тряпье ночёвок. В тех кислотах
Не продохнуть
Сюда, откидывая люки с протяжным лязганьем и стуком,
В кирзе и без,
В стоящих колом брезентухах, пыша сурово бормотухой,
В веках нетрезв,
Народ спускается с небес – холопы царственной Старухи,
Чинители глухой разрухи несут ключи наперевес.
Тьму нарушает сварки блеск да звон зубил, да говорухи
Мутогенез.
И вновь по лестницам колодцев уходят в небо… Остаётся
Орган с мелодией безумной, как рокот меди в полдень судный.
Ревут железные колоссы – крыльчатки крутятся насосов,
Свежьё качают и гнильё… Маня парфюмом вороньё,
Простёрлись чёрные озёра, отстой плывёт по транспортёрам.
Здесь всё дерьмо – твоё, моё – полям полезное сырьё.
Какой бы ни была харизма, лопаты мощных механизмов
Сгребут, раздавят, обезличат, в печах просушат методично
И бросят в жадные поля – рожать должна сыра-земля
Хлеба для новых поколений. И вот, напёрстком удобрений
Лежит герой наш, сух и чёрен, чтоб золото пшеничных зёрен
Богам наверх отдала Кора. О, знали б, из какого сора…
А мир сиял. В тиши стрекозной
Роились розовые звёзды,
Роняли свет и чистоту
В узор травы и желтоцветов -
Как легкопенные букеты
Для юного смешного лета
Пылали яблони в цвету.
Трава сгибала поясницу,
Чтоб солнца из ручья напиться,
С водой о птицах поболтать…
О, неизведанная мука
Канализационных люков
Внимать садам железным ухом
И тьму спиною прикрывать.
Один из первых рецептов, который я опробовала в детстве как маленький поварёнок, имел название «шоколадная колбаса». Памятуя о вышеотмеченном произведении, должна заметить, что по цвету и внешнему виду они весьма схожи. Длинное, коричневое… ну, вы понимаете… Совершенно очевидно, что повар – профессионал. И, будучи профессионалом, слегка заигрался: на мой вкус – многовато какао. Но – мы же не повар – в результате (надеюсь, есть те, кто прочувствовал результат), хотя бы и вкусовщина – таки вкусно, друзья мои! Про общие корни вы ведь тоже понимаете.
http://www.stihi.ru/2010/01/12/11
Анна Бессмертная – Бессонница по-Бродски
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
И. А. Бродский, «Большая элегия Джону Донну»
Сижу на дне бессонного колодца, а всё вокруг давно и мирно спит.
Мужчины спят, уставшие бороться с недостижимой сущностью «Брэд Питт».
Пит-були спят с большой берцовой костью. Спит в парке обозренья колесо.
Хозяева. В прихожей, стоя, гости. Спит скрипка с барабаном в унисон.
Спит женский визг, и поросячий тоже. Спит Дориан, уткнувшись в свой портрет.
Завернутый в шагреневую кожу, под барной стойкой спит гламурный бред.
Решенья спят, поскольку спят задачи. Смешавшись в кучу, даты, имена.
Спит прошлое, наместника назначив. Наместник спит, и капает слюна.
Спят пагоды еловые под снегом, все десять тысяч истинных вещей.
Спит время, свой нелегкий круг отбегав. Спит чашка с чаем и кастрюля щей.
Огниво спит, с ним Андерсен со спичкой. Колода карт, зеленое сукно.
В обнимку спят тюфяк и истеричка. Рассол и водка. Жирное пятно.
Над улицей спит криво полумесяц. Икринки в банке. Семена в земле.
Спят сонмы небылиц и околесиц. Замерзший ангел, сидя, на игле.
В словах свернувшись, спят уютно буквы. Сердца и звезды, и медали спят.
Картофель, репа, тыква, свекла, брюква. Спят дрожжи, самогонный аппарат.
И спят причинно-следственные связи. Усталый раб. Замысленный побег.
И глобус спит с набором безобразий. Равнины, горы, реки. Русла рек.
Спят возрасты, бальзаковский и нежный. В стакане, стиснув зубы, спит протез.
Колготки спят, раскинувшись небрежно. Упреки. Подозренья. Энурез.
Загнувшись, спит страница 28. Поэма без героя. Сам герой.
Спит Бежин Луг и Болдинская Осень. Спит нимфа Дафна под своей корой.
Спят мушкетеры нервно и тревожно, судьбе не раз шепнув «мерси-боку».
И, наконец, уснул проклятый ежик, посапывая дырочкой в боку.
Гомер и паруса. А мне не спится - отсутствие режима и тоска.
И вот пишу: спят кони, колесницы, песчинки спят, составив суть песка,
сеченье золотое. Ракурс. Дискурс. Черничный недоеденный пирог.
Бессонница развертывает список. Рука слабеет... Падает перо...
Оригинальный пирог (учитывая эпиграф, идея рецепта таки была спровоцирована известным кулинаром). Оригинальность его в том, что слои располагаются не привычно – один над другим - а рядом. И плоский, вроде, а каждый новый кусочек несёт новый вкус. Не знаю, насколько «недоеденный и черничный», но я доела. С удовольствием и явным нежеланием делиться, ибо каждый следующий слой настолько не похож на предыдущий, что проще лопнуть, чем лишить себя возможности попробовать.
http://www.stihi.ru/2004/10/20-1111
Рунна – прощание с Радищевским кладбищем
Как нищая девчонка в ожерелье
стоит гора: на глиняную улку
надеты самодельные дома.
Поля. Ворота. Дальняя река.
Щенята у кладбищенской ограды.
Иду, едва сама не достигая
предела резкости. Три леса на горе -
лес мёртвых - лес растений - лес живых.
Как много разлучённых тут растёт,
застенчивых, как солнечные пятна.
Но почва-то - одна. И жизнь одна.
Один в другом живут и пропадают
три леса, образуя лес лесов,
в который мы вступаем для блужданий
среди ворон, ныряющих во мрак -
где завтракают белки и бельчата,
где мусорки, затопленные солнцем,
где я жива, а Катарина Феттич
закопана в сияние земное -
полвека к ней никто не приходил.
Когда оградку трогаешь рукой,
сквозит неосязаемый зазор:
им мир не дом, их родина просторней.
Взамен времён, взамен костей и кожи
они теперь одеты в светотень,
в сухие листья, в каменные буквы,
они лежат не в глине, но в лесу,
и лес почтил, воссоздал, пожалел -
соединил любимое с любимым:
подснежники прабабушке на склон,
двум тихим старикам одна сирень,
ребёнку позабытому рябинка.
Могилы давних, дальние дома.
Агафья. Васса. Оля. Магдалена. Пётр.
Баба Саня. Дедушка Аркаша.
Не нужно мне кружиться над горой,
не надо допускать глаза под землю,
чтоб видеть прекращенье ваших жизней.
Сопротивляться мало. Можно плакать,
но плакать мало. Надо обещать.
Вы все мои... вы мне одни... Вы корни.
Расстанемся не разнимая рук.
... ворона не похожа на стрелу -
похожа на подброшенную тряпку -
но пробивает сердце как стрела.
Вы наши корни. Встретимся в корнях.
Им принесут блины или конфеты
(смиренный, сорный, горестный уют
точь-в-точь таков, как здешняя земля) -
а я свои слова оставлю тут.
Гора. Ограда. Вечные поля.
Щенята: все рождённые для нас.
Могилки: все умершие для нас.
Чтоб не сказать ни слова на прощанье
Это даже не пирог. Это тесто, которое драгоценно тем, что еще не пирог. И, дай Бог, им не станет. Оно живёт, оно дышит и растёт. Оно объемлет больше, чем то, что в него заключено. Оно вбирает в себя воздух и, кажется, всю вселенную. Оно вырастает из самого себя и перерастает самоё себя. Оно исходит из простейшего и – становясь бОльшим – остается внятным, понятным и податливым. Это корень. Это искусство.
http://www.stihi.ru/2006/02/24-1272
Осенние стихи – Питон Змеев
1
Хлопок одной ладони.
Не твоей.
Пустынный сад.
Размытым очертаньем –
единорог в тени сухих ветвей.
Резьба по свету, что оставлен Тайной.
– И это всё?
– Пожалуй, это всё.
Клик журавлиный, павильон стеклянный.
Сядь на порог, цитируя Басё.
Цеди росу из чашечки коленной.
А там и осень подойдёт к концу...
– И это всё?
– Я думаю, довольно.
Хлопок одной ладони по лицу...
не твоему,
но до чего же больно.
2
в начале было слева, а потом
сместилось вправо и с тех пор ни Слова
лишь отголоски в воздухе пустом
где акварельный ангел колесован...
лесок осенний призрачен и желт
вальсок со Смертью будничен и зыбок
и тут же Гоголь рукописи жжет
и город, что аквариум без рыбок
внутри меня
а города внутри
Титаник распадается - смотри! -
на части потерявшей берег речи
и кажется - уходят человечки
под голубые айсберги витрин
Торт-мороженое. И не тот, что покупной из супермаркета, а тот, что делается своими руками. Долго взбиваешь яйца с другими всякими ингредиентами, потом всё это выкладываешь на песочный корж и – в морозилку. Так вот: роса из чашечки коленной – это взбиваемая смесь, а песочная основа (почти цемент) – «город, что аквариум без рыбок внутри меня». Резать это невозможно, есть – только целиком. Не знаю, как с самим тортом, но с этим стихотворением - в части поедания - проблем не будет.
http://www.stihi.ru/2007/02/12-2209
Другие девочки - Dicing
Говорили – плачь, как другие девочки, пой как другие девочки – тоненьким голосочком, русалочкой на дубу. Дружи, как другие девочки, дрожи,как другие девочки – и умрёшь, как другие девочки – прикусив губу. Будь, говорили, слабенькой, будь, говорили,сладенькой, будь, говорили, нежною – хитростью всё бери. Будь, говорили, лёгонькой, будь, говорили, мяконькой, будь, говорили шёлковой, бархатной изнутри.
Где ж они, эти девочки, эти демоны в рюшечках, боги в розовых бантиках, шёлковых лепестках? Прячутся, что ли, девочки, плюшевые игрушечки, ящерками в пустынях сахарного песка?
Да вот же они, эти девочки – якшаются, с кем ни попадя – с любым, кто сколь-нибудь опытен, (но первыми не звонят!) Язвительны эти девочкии -- ранят острыми шпильками, но любят – мечтать, сюсюкаться, котёночков и свинят.
***
Им смешны лады, которые мы берём,
и усердие, с которым мы ноты тянем.
Они пахнут мандарином и имбирём,
эти девочки с ухоженными ногтями.
Эти девочки лягаются и орут,
эти девочки наращивают свой панцирь,
и со временем сквозь липовую кору –
не пробиться к ним и не проколупаться.
Зло и мастерски они причиняют боль,
нападая на таких же борзых, кусачих –
эти девочки с изломанною судьбой,
эти воины за право носить Версаче.
Их трофеи прибегают, как псы, лакать,
как лекарство, как панацею от лютой скверны –
наши души, полные мёда и молока,
бескорыстные, присягающие на верность.
Эти девочки в один из похожих дней –
Оглянутся вдруг и поймут, что – гнезда не свили.
Эти девочки всё красивее и бедней.
Право, пусть бы лучше уродливей, но счастливей.
Первое впечатление – я уже это ел. Ну, как минимум - Верочка Полозкова, Алина Кудряшова, Кристина Эбауэр. В нашей кулинарной терминологии, к примеру (только не надо сравнений и ассоциаций!) – ленивые голубцы, голубцы, котлеты... А всё равно нечто пикантное в этом ловишь. Это как с китайскими ресторанами: кухня, вроде, одна, а готовят всё равно по-разному. Тем и прекрасны.
http://www.stihi.ru/2010/06/06/5553
О рыбаке и рыбке - Нэсси
мы не спим, и пляшут тени на потолке:
пассажиры приходят к пристани налегке
колокол паромный грозит реке
выгнув язык дугой
рыбка слагает песню о рыбаке:
разгляди мое отражение в молоке
принеси-ка мне хлебный мякиш в одной руке
смерть принеси в другой
-
за пассажиром шагает не пассажир
жаден рыбак, глотающий рыбий жир,
рыбка поет о том, кто на дне лежит,
только едва ли жив.
мы не спим. рыбка рыбкам рассказывает смеясь,
как от ласк рыбака слетала вся чешуя,
как цеплялись губы за губы – крюком за крюк
как хватали руки как не хватало рук
как поймали не отпускали сжимали жарили
загадай желание, на ужин, рыбак, желай меня
рыбка поет о том, кто лежит на дне
позвони мне, колокол, перезвони по мне
Отличный рыбный пирог. Главное, не из слоёного теста, а из дрожжевого – в меру пышное и без вспученных слоёв, в которых начинка теряется. И составляющие в меру – полезный остренький лучок, хлебушек с молочком – для пышности начинки, рыбка, сдобренная рыбьим жирком… И - на-те, получите продукт в десятке! Но главное ведь не в ингредиентах, главное – во вкусе. Да, есть люди, у которых на рыбу идиосинкразия… Но мы ведь всё это время говорили о поэзии, правда?