Проклятие Сэбола или Сага о походе викингов Ятмунда Смелого в гости к троллю Снежной Горы.
Когда ты смотришь во тьму, тьма также смотрит в тебя.
Ф.Ницше
Бледное зимнее солнце закатилось за каменный зуб. Ночь медленно, но неуклонно натягивала траурное покрывало на поросшие лесом горы. Не самое лучшее время для походов в предгорье, но Хрольв не боялся. Его мало заботило, кого принесёт с собой подступающая темнота. Вряд ли даже самый глупый великан - йотун сунется к нему. Точнее к Тому, в чьём логове сидел викинг.
За выходом из пещеры буйствовал ледяной ветер: горы – это не побережье и даже не море, это там ветер, казалось, всегда ласков и свеж даже в бурю. Даже зимой. Не то, что здесь, в горах. Словно инеистый великан – хримтурс, с племенем которых, говорят, когда-то делили землю Асы, спал где-то у входа и, не сознавая своей силы, дышал во все промороженные лёгкие.
Но хоть в пещеру, надёжно укрытую скальным козырьком от ледяного дыхания сурового ветра Виндсваля и не долетало стылое дыхание зимы, холодом всё-таки тянуло ощутимо. В неровный проём залетали снежинки, на пороге лежал пушистый белый ковёр.
Хрольв поёжился, - мороз длинными пальцами раздвигал прорехи шерстяного полушубка и добирался до тела. Надо будет как-нибудь завести себе новый. Если только Асы позволят увидеть завтрашний рассвет. Если Асы вообще услышат его. Викинг с сомнением посмотрел на лилово – сиреневое небо и покачал головой.
Как кстати было бы развести небольшой костерок. Лязгнуть кресалом так, чтобы разбежались горные тролли, затеплить крохотный огонёк. И кормить его сухими ветвями, впитывая живительное тепло. Но нет, не время - запах дыма и мелькание пламени могут отпугнуть Того, к кому в гости пришёл викинг.
Хрольв оглянулся. Пещера была завалена костями: звериными и человеческими. Безмолвно, с укором смотрела тьма из глазниц черепов, уродливо топорщились проломанные грудины.
Воин выдохнул и крепче стиснул рукоять топора. Драккар негоже поворачивать с половины пути. И холод больше не казался такой уж большой помехой…
I
Прежде, чем в дом войдёшь,
все ходы
ты осмотри,
ты огляди,-
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли.
Видение Гюльви.
Старшая Эдда
Фиорд был широким, так что только самый зоркий глаз на расстоянии трёх с половиной рёстов мог различить другой берег. Да и то, в полдень погожего дня.
А ещё фиорд мог похвастать, что никто из живущих на его берегах так и не видел дна. Хотя многие пытались. Когда канат, сплетённый из полос моржовой шкуры, тянули обратно, из тёмно-синей воды показывалось бледное лицо смельчака с кровью, идущей из носа и ушей. А потом, когда храбрец приходил в себя и вешал прилизанную водой голову на грудь, на вопрос, есть ли там дно, тихо покачивал головой.
Но такая глубина была не везде. Видимо, создавая из тела инеистого великана Имира срединный мир - Мидгард, боги всё-таки решили поселить здесь людей: с одной стороны убрали неприветливый скалистый обрыв и в образовавшуюся долину, полого спускавшуюся к воде, насыпали песка.
Первый человек, построивший здесь дом, назвал фиорд Китовым, потому как в то время на берег вынесло большого кита. Много, сказывали, было с него мяса и жира. Место посчитали удачным и построили двор, который назвали Сэбол – Морское Жилище. Это было много зим назад, но люди запомнили.
В Сэболе распоряжался Ингвар Эгильсон, как говорили, это именно его прапрадед первым пришёл в эти места. Но это было не совсем так.
Как рассказывали финны, приехавшие по санному пути однажды зимой, тут и до него жили люди…
Они и дали названия горам, долинам и рекам, а потом – разом куда-то подевались, за одну зиму. Финны были из племени квеннов, и в ту пору бились не на живот – на смерть со своими соседями. Мореходы из Китового фьорда помогли им тогда, но сами же за это и поплатились.
Говорили, древний колдун из другого племени наслал какое-то проклятие на жилище викингов, из-за которого они и исчезли. Ещё добавляли, что приехавшие зимой соседи из Финнмёрка нашли лишь разорённый двор и повсюду кровавые отпечатки чудовищных лап. И ни одного человека.
Так это было или нет, но люди Ингвара бонда в это верили слабо, посмеивались над закутанными в оленьи шкуры финнами, но названия гор и долины прижились. Вот так.
За Морским Жилищем начиналась долина по форме сильно напоминающая гигантский человеческий след, которую за это так и назвали: Долина Следа Великанши. Летом там вырастала трава, на диво сочная да густая, и считалось, тут хорошо пасти скот.
Дальше начинался высокий сосновый лес, за ним текла шумная и быстрая река, бравшая начало где-то в горах. Её называли Сварливая – из-за порогов, через которые несся студёный поток.
Сосна постепенно уступала место тёмной угрюмой ели, дорога шла ввёрх, всё выше и выше, туда, где подпирали облака Дырявые Горы. Поеденные ветрами утесы, словно траченный мышами сыр, были испещрены подземными ходами и пещерами. Поговаривали, где-то там, под ними, есть вход в мир великанов Йотунхейм, где нет места живым. Так это или нет, но по своей воле туда никто не совался.
Самая высокая гора возвышалась щербатой вершиной над всеми наокрест и даже в середине лета не сбрасывала белую зимнюю шапку.
К Снежной горе через Метущий перевал вела
Дорога Троллей…
Люди Ингвара бонда кормились, по большей части, морем. Морской бог Эгир, что заваривает в гигантском котле бури, был всегда щедр к жителям Сэбола, потому косяки сельди и трески никогда не переводились у берегов.
Лес давал ягоды и дичь, Долина Следа Великанши – пропитание скоту. Ну а дальше никто по своей воле не совался – незачем! Но всё-таки нашёлся такой человек, которому двор Морского жилища да гладь Китового фиорда показались тесными.
Его звали Бьёрн. Бьёрн Эйриксон. Люди, подобные ему, потом ходили на кораблях в неведомые моря и открывали неизвестные доселе страны: Исланд, Грюнеланд, Маркланд, Хелюланд, Винланд… Но корабль в Сэболе был один – пузатый торговый кнарр, и у него уже был хозяин – Ингвар сын Эгиля.
И Бьёрн собрал заплечный мешок и пошёл в горы, на прощанье сказав: «Всегда хотел пойти посмотреть, вправду ли они такие уж дырявые, как говорят». Криво усмехнулся и, не оглядываясь, пошёл прочь.
Больше его не видели. Может, прошёл через Метущий перевал и попал в Финнмёрк, кто знает? Но в Морском Жилище в это верили слабо…
Беда пришла, когда бледное тело луны успело дважды обновиться на небе. Был конец лета, и Сэбол шевелился, словно гигантский муравейник: люди готовились к зиме, и лишних рук не было. Дни были до отказа забиты работами, но ленивых здесь не держали. Потому никто подолгу не ворочался на скамьях, пытаясь уснуть.
Но в ту ночь не спал никто: из леса не вернулась Эйдис дочь Транда. Собрали домашний сход – хустинг, а потом пошли на поиски.
Ночной лес был залит светом: все мужчины Ингвара бонда взяли оружие и факелы и отправились на поиски. Медным переливом отсвечивали точёные сосны, прятались в расщелинах камней злобные тролли – даром, что ли столько людей подняли на поиск, и у каждого в руках рядом с железом бьётся живой огонь?!
Прочесали частым гребнем лесистое предгорье, но ничего не нашли. А как забрезжил рассвет, жители Сэбола сошлись у того места, где начинал властвовать камень. Начинались Дырявые Горы, плавно вверх закручивала Дорога Троллей.
А меж людей на дороге лежали оброненный кузовок с брусникой да кожаный башмачок с каплей крови на носке. Или это был просто ягодный сок? Тогда ещё никто не знал.
Шумел впереди неприветливый еловый лес, да белела в предрассветной сери Снежная Гора…
Кто видел, как с вершины горы несётся, набирая скорость, лавина, вряд ли забудет такое. Ворочаются и хохочут в дикой пляске обезумевшие тролли, кидают вниз каменные глыбы, вырывают с корнями вековые ели. И все выше и выше тянется размытый гребень исполинской волны, давит землю грохочущее чудовище и ускоряет страшный разбег. А потом – Бух! Рассыпалась на рёсты ледяная громада, разбросала деревья и камни, растеклась грязно-белой насыпью.
В воздухе ещё повисит сотканная из снега тонкая поволока, потом мягко осядет. Пройдёт ещё немного времени, и ты обретёшь способность дышать, и жизнь покажется красочнее и вкуснее…
В ту осень людям Ингвара бонда казалось, такая лавина сошла на Сэбол. И Эйдис дочь Транда была в той лавине лишь первым комом.
А потом с гор упало ещё много льда и камней, и на каждом было детское имя…
Морское Жилище отгораживалось от долины крепким, тёсанным из толстенных елей забралом. Никогда оно не было закрыто от ветров, певших печальные песни с Дырявых Гор. Но рано или поздно толстому засову пришлось запереть тяжкие деревянные створки.
Это случилось через пару лун после того, как пропала маленькая Эйдис. К тому времени люди Ингвара Эгильсона поодиночке не ходили, детей в долину вообще не пускали, но они всё равно исчезали.
Как-то раз отец одного пропавшего мальчика пошёл искать сына в горы. Его звали Бёдвар Трёхпалый – давным-давно в походе к датским берегам он потерял два пальца в страшном бою против хозяев тамошних земель.
Викинг долго беседовал со старухой Химинбьёрг, за которой, словно плащ, летела худая слава колдуньи, потом снял со стены свой испытанный меч, надел кожаную бронь и пошёл в горы. Ингвар бонд потом сказал, что негоже вот так, как Бёдвар, уходить, никому ничего не сказав. Но смельчаки, как известно, всегда сами ковали цепь своей судьбы.
А на третью ночь после ухода викинга люди услышали леденящий рёв откуда-то со стороны гор. Но в ночную темень никто не сунулся.
Поутру десять человек во главе с хозяином Сэбола миновали Долину Следа Великанши, прошли сосновый лес и дошли до того места, где нашли башмачок Эйдис. А оттуда повернули обратно - дальше искать не было смысла. Прямо на дороге Троллей в луже крови лежала оторванная рука. Она всё ещё сжимала меч, и на ней было три пальца вместо обычных пяти. Вот так.
В Морском Жилище никогда бы не смогли понять, каким жестоким должен быть неурожай, чтобы выносить новорождённых из дома. А такие истории случались.
Бёдвар Трёхпалый когда-то, когда ещё ходил под полосатым парусом Торлейва Тюленебойцы, в ютской стороне нашёл маленького мальчика. Ребёнок лежал между двух камней, и во рту у него был кусочек сала. Его принесли на корабль Торлейва, славный драккар, называвшийся Большой Тюлень, и старый Грим повертел младенца и назвал его Фейлан. Нездешнее это было имя. Так называли своих детей те, кто когда-то мерил моря на кожаных лодках. Означало оно «волчонок». Так и появился у Трёхпалого первенец, хотя жены ещё не было. Но это было неплохо, и Бёдвар приложил руку младенца к рукояти своего меча и завещал своё имущество и старые распри. Фейлан улыбнулся – славный будет сын!
Луна снова обновилась на небе, и вышло так, что Волчонок остался один. Потому как все восемнадцать детей Сэбола были мертвы. Никому не хотелось так думать, и, по правде сказать, никто не видел тел, но суровые люди напрасных иллюзий не питали. И всё меньше неправды видели в россказнях финнов.
Жители Морского Жилища ходили хмурые, точно предгрозовые тучи. Неудивительно! Человек, лишившийся надежды на продолжение рода, словно высушенный плавник, выкинутый океаном на берег, которому только и остаётся, что сгореть в пламени костра.
Как-то раз со стороны фиордовых кручей послышался перестук копыт. Приехали гости из соседнего фиорда. Однако задерживаться и ночевать не стали, предпочли уехать подальше. Оно-то было понятно.
Перед отъездом гости передали Ингвару бонду старую тёмно-серого цвета палочку с полустёртым рисунком рун – знак сбора на тинг.
Через две недели хозяин Сэбола взял двоих воинов и Фейлана и поскакал на юг…
II
Тотчас собрались
все асы на тинг,
и асиньи все
сошлись на совет:
о том совещались
сильные боги,
отчего сны у Бальдра
такие зловещие.
Сны Бальдра
Старшая Эдда
Викинга звали Ятмунд. Он был молод, но уже известен. И, люди частенько добавляли, удачлив. Что ж, в этом была своя правда, иначе как мог увидеть тридцать второй снег воин, ходивший в походы с пятнадцати лет?
У Ятмунда было всё, что пристало настоящему викингу: корабль, дружина да слава из тех, что заставляет оглядываться вслед проходящему хирду. Да ещё прозвище – Смелый, тоже не последнее дело. Прилипло оно к викингу из-за того, что он любил надевать посеребренную кольчугу в бою. Начищенную до ослепительного блеска и оттого сверкающую, словно мелкая волна в пронизанный солнцем день. Немало смелости надо иметь, чтобы надеть драгоценную бронь пред лютой сечей! Каждый хирдман с драккара неприятеля старался свалить викинга, облитого серебряной чешуёй, стащить её с остывающего тела.
Но хёвдинг до сих пор был жив и весел, а вереница его врагов полнила пиршественный чертог Отца Побед.
Ятмунд тоже прибыл на тинг так, как подобает удачливому хёвдингу, - на корабле да с дружиной. Он не так давно вернулся из викинга в земли англов и привез много серебра и рабов, в очередной раз добавив себе славы. Потому и представлял на тинге свой фюльк.
Тинги бывали разные: от хустинга - домашнего схода до альтинга - всеобщего схода. И это было значимое событие, так как там растили новую вражду и дружбу, договаривались о сделках и вершили суд. И Ингвар сын Эгиля неспроста уехал из Сэбола в недобрый час.
Тингнесс - так было названо место, где созывали тинг. Было это на вершине высокого утёса. Как говаривали мудрые люди, Тингнесс сотворил громовержец Тор. Было это в те времена, когда Асы вели войну против великанов - йотунов. И больше всего страшились чудовища разящего молота бога Тора - Мьолльнира. В страхе убегал синекожий, но молот-молния был быстрее. Вот настиг великана Мьолльнир и грянул о каменную голову так, что йотун умер на месте. Понесла Аса-Тора прочь колесница, запряжённая козлами, а великан остался там, где погиб, прислонившись к скале исполинским телом.
С тех пор утекло немало воды, но стоило присмотреться к Мысу Тинга, и становилось ясно, что не так уж много и неправды в россказнях про великанов.
А на самом верху, где ливни и ветер выели гиганскую лысину, созывали правый сход - Тинг. Это была добрая поляна, словно созданная для поединков. Но кровь ни разу не обагряла утоптанную землю - тут вершили суд. И надо думать, Асы не раз и не два приходили сюда посмотреть, всё ли вершится честь по чести.
Поляна была огорожена вехами из священного орешника. Меж ними была протянута верёвка - граница суда.
И в один из дней Ингвар бонд стоял на этой поляне. А на него смотрело тридцать шесть пар внимательных, много повидавших за долгую жизнь глаз - судьи, по двенадцать из каждого фюлька. И хозяин Сэбола вел неторопливый рассказ о неудачах в его дворе.
-...Мои люди никогда не видели, что это за тварь. Но следы похожи на медвежьи, только крупнее. Гораздо крупнее.
Один из судей встал. У него был только один глаз, и когда ветер разметал его седую бороду, заметившим это показалось, что Отец Богов самолично посетил судебный сход.
- Меня называют Вигфус Законник, и я уже восемнадцать зим езжу на тинг говорить за свой фюльк. Когда я был избран в первый раз, Торольв Хромой пожаловался на медведя, который грабил и убивал людей наравне со скотиной. В то время это была не редкость. Медведя объявили вне закона и назначили цену за его голову. Вскоре его убили. И кажется мне, я не сильно ошибусь, если скажу, что тут надо поступить также.
За Ятмундом хёвдингом сидело двое. Один был старше вождя, другой годился ему в сыновья. Но хоть второй был самым молодым аскеманном - человеком ясеня, он уже успел повидать столько, что хватило бы не на одну седую голову. Его звали Хрольв. А чаще Хрольв хольд, что значило воин.
У старого викинга, снег прошедших зим наполовину закрыл пшеницу волос, вся левая половина лица было стянута в уродливую гримасу старым ожогом. Викинга звали Хельги по прозвищу Палёный. И у него была застарелая привычка тереть свою когда-то поеденную огнём голову.
Вождь неспроста взял с собой их двоих: один поможет советом, другой посмотрит да поучится. Владеть словом - ещё, пожалуй, сложней, чем оружьем. Да и кто ещё так красит вождя, как не верные хирдманы?!
Все разом заговорили, большинство с одобрением кивало головами. Многие посмотрели на Ингвара бонда. Хозяин Сэбола поднял голову и сказал:
- Пять марок серебра!
"Ого, целых пять марок! Это пять рабов - трэлей или отара овец, семь рабынь или двенадцать коров. Такое богатство!" - мысли взвихрились, словно жёлтые листья по осени. Хрольв взглянул на седого воина.
Хельги Паленый почесал голову, подмигнул – потерпи, мол, ещё – и хитро улыбнулся.
- Сколько людей убил твой тролль, бонд? - крикнул Палёный и вновь подмигнул хольду.
- Больше двух десятков,- Ингвар сын Эгиля повесил голову на грудь.
- Тогда его голова стоит больше! - Ха! Плох тот викинг, что прежде всего пользует меч, не ум! Паленый был намного старше Ятмунда хёвдинга. И теперь становилось не так уж удивительно, что он до сих пор был жив.
- Я добавлю ещё пять, викинг, если ты сделаешь это до Йоля.
Вот тут-то и встал Ятмунд вождь и произнёс:
- Славное это будет дело, и награда тоже славная. И про то не раз вспомнят скальды, как ходили в гости к троллю викинги Ятмунда Смелого.
III
Локи сказал:
"К Эгиру в дом -
войти я решил
и на пир посмотреть;
раздор и вражду
я им принесу,
разбавлю мед злобой".
Перебранка Локки
Старшая Эдда
Они приехали втроём, как ходили на тинг: "Немного славы обретут убийцы, коль убили одного всем хирдом!" Что ж в этом была своя правда. Да и десять марок серебра гораздо лучше делятся на троих, чем на десять - двадцать.
Зима уже вовсю вступила в свои права. Потянулась со сна, сползла с извечных горных снегов в долины. Глянула синими неживыми глазами в людские дома, на горящий огонь. Но не вошла - помела-полетела стылой позёмкой. Облила инеем леса, припорошила снежным мехом хвою. Сковала гладким стеклом гладь Китового фиорда.
Кони шли легко. Потрескивал под копытами уже слежавшийся снег. Позади тоскливо шелестели полозья саней.
Сэбол встречал гостей неласково. Не бежала впереди чинных хозяев весёлая ребятня. Люди стояли хмурые. Облитые лунным светом жители Сэбола смотрели тяжёлым взглядом на гостей. На хозяина.
Ингвар бонд не спеша слез с коня, вышел вперёд и подпёр кулаками бока. Навстречу ему вышел Тьод кузнец.
- Мы думали, ты уже не вернёшься, Ингвар сын Эгиля.
- Плохим был бы я бондом, если бы бросил землю и людей, испугавшись какого-то медведя...
- Я видел этого зверя и больше не хочу. Я ухожу на юг, кузнецы нужны всюду. И мало мне проку сидеть здесь и ждать, когда этот турс - великан в медвежьей шкуре придёт за мной.
Ингвар бонд смерил Тьода взглядом и проговорил:
- Не думал я, что моих коней подковывала баба в мужском платье.
Кузнец промолчал, но тут кто-то крикнул позади него:
- Я пойду с Тьодом!
Это сказал один из свинарей - Ингвар бонд хорошо знал своих людей. Рука сама легка на рукоять меча. Глаза сузились. Ингвар Эгильсон когда-то, поговаривали, ходил на боевом корабле и, добавляли, был на той палубе не лишним. Слышавшие часто посмеивались и не верили. Хотя стоило бы...
На локоть бонда легла узкая ладошка увитая голубыми змеями жил, меченая коричневыми пятнами старости.
- Отпусти их, Ингвар сын Эгиля!- голос ведьмы был хриплым, словно воронье карканье. - Опусти их, и я расскажу про великана!
Хозяин Сэбола посмотрел на Химинбьёрг. Зелёные, со слегка вытянутыми зрачками глаза внятно повторили: "Я расскажу".
- Я поведаю тебе, что знаю, Ингвар Эгильсон. А что из этого извлечёшь ты - дело твоё.
Бонд кивнул. Люди серыми тенями потянулись в дом. Сумерки уступили место Ночи. С неба мягко опустилось невесомое покрывало тишины, и мир застыл до утра.
- Это было давно, настолько давно, что только беззубые норны помнят, как это случилось. И Дырявые Горы тогда были в два раза выше, чем теперь.
В те времена граница Норэгр проходила гораздо южнее, а на этих землях сидели финны...- голос ведьмы шелестел старой листвой, вылетая в дымогон вместе с частичками пепла. Химинбьёрг поворошила угли в очаге. Взметнулся ворох искр, по стенам заплясали странные тени. Глаза ведьмы зелёно-жёлтыми пятнами блестели по ту сторону огня.
Хрольв оглянулся: вот расступилась в темноту бревенчатая стена, и луна осветила щербатые вершины утёсов. Залитый серебром нерушимо стоит вековой лес, жалобно воет ветер. И ещё тянет злом. Оно все ближе: древнее, запретное, много веков прятавшееся под каменной толщей. И до сих пор жаждущее крови. Вот стоит, согнувшись, схоронившись под зелёными еловыми лапами, срывая синими когтистыми пальцами кору со ствола. И смотрит голодными глазами на людей, и ждёт, ждёт...
- Эти земли принадлежали племени Лосося. А вождём тогда был Хармакарха. Это сейчас, после стольких зим можно об этом говорить, не опасаясь, что он приложит к стене хижины ухо. Его имя переводилось «седой медведь». И он не был «лососем». Его когда-то оставили возле одного из сейдов – финских священных камней, которые они мажут жиром, чтобы пришла онни – удача.
Мальчика нашёл мудрый нойда – колдун и вождь племени Лосося. Раньше люди верили, что чем ближе к северу живёт нойда – тем больше у него сил. Севернее «лососей» не было никого.
Колдун передал найдёнышу все тайные веды, а когда тот вошёл в силу, умер. Хармакарха стал вождём и сразу привел своё племя на то место, где его нашли.
А потом произошло вот что - узкая коричневая ладошка с прутиком вновь поворошила угли. Хрольв хольд оглянулся на Ятмунда. Вождь сидел, уставившись на пляшущие огоньки, позади него виднелся размытый тенями силуэт Палёного. Из костра взлетела стайка ярких птиц и, обгоняя одна другую, понеслась вверх.
- Все знают историю о том, как бог Локи убегал от Аса-Тора, перекинувшись в лосося,- зеленые глаза чуть сощурились, на сморщенном, словно печеное яблоко, лике ведьмы мелькнула горестная усмешка.- Его, конечно, поймали тогда. Но Отец Лжи научился одному хитрому приёму - перекидываться в рыбу. И научил его этому Хармакарха.
Он как раз собирал травы возле того ручья, к которому прибежал Локи. И не отказал лживому богу, когда тот попросил помощи. А потом... Потом, через какое-то время Хармакарха вновь встретил Сеятеля Распрей. Они пошли домой к нойде. Колдун жил в горах, в большой и просторной пещере, защищённой скальным козырьком. Всё в той пещере было из серебра, а посуда была из золота. Локи и Хармакарха стали есть и пить, и вино им подносила жена финна – красавица Хивинкар. А когда вино, окружающее убранство и красота жены колдуна вскружили голову Локи, он вытащил из мешка дивную накидку медвежьей шерсти и протянул её нойде как награду за своё спасение. Тёплая накидка оказалась колдуну впору, а так как было выпито уже немало, тот так и повалился спать, где сидел. А поутру не нашёл ни жены, ни золота-серебра, да вдобавок заклятая накидка срослась с телом...- костер затрещал, плюнув искрами, и каждому послышался тихий далёкий смех лживого бога.
- И что было потом? - Ятмунд хёвдинг посмотрел на Химинбьёрг.
- Ничего... Через несколько зим здешние финны перестали ходить в лес на охоту, потом и вовсе съехали...
- Ты что-то не договариваешь, ведьма, - Хельги потёр обожжённую голову и посмотрел на старуху.
- Потом через сто зим пришли сюда люди из вашего племени, но Хармакарха уже стал другим. Может, тролли и великаны Дырявых Гор прибрали его к рукам, а может, кто ещё... Говорили, что это и вовсе не тот колдун из племени Лосося. Только люди вскоре отсюда съехали, а через тридцать зим пришли другие. А потом и они бежали, оставив много людей лежать в этой земле. И после них приходили другие, но рано или поздно все съезжали. Лишь курганы Сэбола становились выше и выше. А потом пришёл дед Ингвара бонда, и поставил здесь крепкий дом. И всё было хорошо, но зло Дырявых Гор всё равно вылезло наружу. Кхе-кхе-кхе,- ведьма то ли закашлялась, то ли засмеялась.
- И теперь приехали вы, чтобы положить этому конец, взять добычу да зачерпнуть полным ковшом славы. Только и до вас приходили воины не хуже, и Зло в горах только крепчало. Оно старое, словно сами Горы, и хитрое, как семь лисиц, время над ним не властно. И сколько ещё съест таких вот героев, как вы? Уезжайте отсюда, пока ваших жён не назвали вдовами...
Ятмунд хёвдинг молча встал, отряхнул плащ и посмотрел на старуху.
- Сдается мне, добрая половина убитых врагов пришивала к моим ушам похожие речи. Но не я - они полнят Валхаллу, и мой меч ещё не встречал ничего, из чего бы не смог выпить жизнь, - викинг повернулся и вышел.
Хельги по прозвищу Паленый последовал за вождём. Хрольв выходил последним. Вдруг он обернулся и спросил:
- А что с женой? Женой нойды?
Глаза ведьмы помутнели, и голос задрожал.
- Говорят, когда Локи натешился с ней, она вернулась домой. Только вот муж её уже не смог признать. Он больше никогда не называл её сату – сказкой и унельмой – мечтой.
И уйти далеко она не смогла – крепко сшила их души любовь. Так и поселилась у моря и стала ждать: может когда – нибудь Хармакарха скинет проклятую шкуру и вновь обернётся лососем, серебряным месяцем прыгая через речные пороги – коски….
Викинг кивнул и вышел. Край тёмного расписанного звёздами неба мелькнул в проёме и тут же исчез, спрятавшись под кожаным пологом.
В длинном и узком, похожем на перевёрнутый драккар доме слышалось дыхание десятков глоток. Потухая, рдели в земляных очагах угли, дым блеклыми струйкам вился в дымогоны и дальше, туда, где властвовал мороз. Судя по чистому небу, завтрашний день обещал быть холодным. И снег, наверняка, будет так же трещать под ногами.
Хрольв, в отличие от хёвдинга и Хельги, долго не мог уснуть: ворочался на широкой, покрытой волчьей шкурой лавке, думал об охоте на зверя. Сон всё-таки сморил его, когда плоское лицо луны уже поднялось достаточно высоко, чтобы улыбнуться лежащим в доме.
Тронулся с места, качнулся длинный дом и сменился береговой кручей. Как раз такой, на которой обычно вспыхивали сторожевые костры, когда прибрежные воды резал хищный, венчанный драконьей мордой киль чужого корабля.
На серой, погрызенной желтоватым лишайником поверхности утёса стоял викинг. День был ветренный, и потому волосы и плащ воина развевались за спиной. Богатый плащ. Отороченный серым мехом, рыжий и от того ещё более нарядный. Наверняка, его хозяин какой-нибудь херсир или ярл, или просто удачливый хёвдинг.
Стоявший обернулся. С продубленного морскими ветрами лица на Хрольва глянул единственный глаз, второй был стянут большим шрамом - хольд знал, такого украшения никогда не будет у труса.
В лице морехода промелькнуло что-то до боли знакомое. А когда шрамолицый криво усмехнулся, сердце Хрольва так и бухнулось вниз: да это ж он, постаревший зим на тридцать. Вот, значит, каким викингом он станет - не худшую судьбу приготовили Асы. Старый мореход покачал головой: "Нет!"
- Нет?! - слово взорвалось в голове, оставив осадок горечи, словно от стоялого вина. - Не он. Тогда кто?
Мореход слегка качнул копьём и усмехнулся в пшеничную бороду. Хрольв знал это копьё. Оно осталось в наследство от деда Рагнара. Мать частенько показывала его сыновьям и рассказывала про славного деда. Рагнар хёвдинг, как говорили, измерил немало морей и отправил на пир к Отцу Побед не одного славного викинга. А потом однажды не вернулся из похода. Ни корабля, ни доброго хирда, дружины Рагнара хёвдинга. И в то лето во многих домах поселилась печаль...
Было у деда любимое копьё Ормодд, названное так, потому что в точности повторяло змеиное тело. Перед злополучным викингом дед оставил копьё дома, и многие потом сказали - оставил свою удачу. Так или иначе, Ормодд осталось отцу Хрольва, а после его смерти - двум старшим братьям. Над головами братьев тоже вскоре сомкнулась курганная земля, и копьё осталось Хрольву. Викинг, по правде говоря, его никогда не любил, и глубоко в левой половине груди носил подозрение, что заклятое оружье всё-таки свело со света отца и братьев - но про то, если кто и знает, так Один, Мудрейший из Асов!
Это было Ормодд - копьё славного деда. А этого крепкого старого викинга, у которого на голове осела соль сотни морей, наверняка, звали Рагнар хёвдинг. Хрольв теперь не сомневался.
Дед чуть прищурил едиственный глаз и неспешно закивал головой: "Всё так, всё так..." Потом чуть повернулся и указал копьём куда-то позади Хрольва. Хольд обернулся.
Возвышались впереди рваной громадой поросшие лесом горы, и от них волнами расходилась угроза. Копьё деда из-за плеча ясно указывало на пик снежной горы. Викинг снял с пояса украшенный рунами топор и пошёл вперёд. Встал, оглянулся. Дед Рагнар одобрительно кивал головой, синий глаз светился гордостью за внука. Хрольв повернулся и быстро зашагал вперёд. Там, у заметённых снегами вершин ждала слава!
Хрольв проснулся и вскочил с лавки. Неясное чувство угрозы не покидало, как будто сон ещё не кончился. И даже напротив - усилилось. Ни хёвдинг, ни Палёный не спали. И, похоже, уже давно, судя по тому, что Хельги уже успел надеть кожаную бронь с нашитыми пластинками железа. Ятмунд тоже аккуратно, стараясь не шуметь, потихоньку потянул заплечную суму с кольчугой.
Длинный дом Ингвара Эгильсона сладко спал: сопение и шумное дыхание людей разлеталось под невысокой крышей. Это хорошо, что люди бонда спят, как ни в чём не бывало - вот разбудят одного - второго, и уже ожил дом, зашевелился потревоженным муравейником. И Тот, от которого по Сэболу расходились волны ненависти, скорее всего, исчезнет так же, как и появился.
Хрольв, наконец, справился с завязками кожаных башмаков. Надел плотную бронь с железными кольцами, из которой вырос уже зиму назад. Взвесил на локте левой руки цветастый щит, потрогал резную рукоять топора. Посмотрел на Ятмунда и Хельги, кивнул - готов!
Викинги тихо крались меж спящих людей, когда снаружи послышался грохот. Жалобно застонала древесина, следом послышался глухой удар. Воины вылетели из дверей.
После беспросветной темноты тёплого дома морозный воздух враз умыл холодом, прогоняя остатки сна. Снова послышался шум и треск ломаемого дерева.
На пути воинов вырос лодочный сарай с зияющим на боку уродливым проломом. В недрах строения ворочался размытый абрис гигантского тела, слышалось глухое рычание. Вновь раздался глухой удар, из пролома вместе со щепками вылетел грозный рев. И тут Хрольв почуствовал запах. Запах зверя: свалявшейся промокшей шерсти, зловонного жаркого дыхания и чего-то ещё: мёртвого и холодного...
Сзади подошёл Ингвар бонд с десятком человек. В руках были факелы. Ятмунд посмотрел на огонь и произнёс:
- Метни туда огонь, парень. Кажется, я не сильно ошибусь, если скажу, что там уже нечего спасать.
Ингвар сын Эгиля посмотрел на викинга и кивнул державшему факел. Сгусток огня, гудя, словно рассерженный шмель, описал в ночи пару-тройку дуг и скрылся в проломе. Он упал под киль растянутого на катках корабля и сразу же кинулся лизать деревянное днище. А рядом с пузатым боком шевельнулась громадная тень и на людей глянули два жёлто-красных ока. Из глубины сарая поползло низкое рычание, а потом раздался удар в стену. И ещё один, и ещё!
А потом стена рухнула, и жители Сэбола вместе с викингами едва успели отскочить в сторону. А за падающей стеной в свете факелов вырос угольно чёрный силуэт Зверя.
Словно каменная глыба нерушимо стоял великан, и было в его облике немного медвежьего. Страшная заросшая седой шерстью морда была в два раза шире груди взрослого человека. А поверх зловонной пасти смотрели на людей два оранжевых глаза, и в них явно сидела смерть. А потом тварь ринулась вперёд!
Хельги Палёный как-то рассказывал, будто видел, как вначале зимы, когда Эгир заваривает в котле самые злые бури, море иногда рождает страшные волны. Подует легкий ветерок, потом и вовсе уляжется, и некоторое время всё вокруг замрёт, предчувствуя беду. Тяжко вздохнёт потемневшая пучина и пустит на берег волну-убийцу, что с шумом и грохотом пронесётся по берегу, словно сухие щепки, слизывая людей и дома.
Ятмунд хёвдинг почему-то подумал, что ещё стоит посмотреть, кто кого переплюнет – волна Эгира или турс, напавший на Сэбол. Люди разлетелись, словно фигуры с доски, хрустнув поломанными костями, продавленными грудинами. Ингвар Эгильсон откатился в сторону и вскочил, сжимая копьё. Короткий замах, резкий рывок – и полетела смерть на древке прямиком в затылок великана! Рядом взвились топоры Ятмунда и Палёного. Все три оружья летели почти одновременно, и Хельги уже прикидывал, как будет спорить, кто убил Зверя, выбивая из несговорчивого бонда обещанную плату. Как вдруг…
Угольная с серебром туша в двенадцать локтей длиной бухнулась оземь и исчезла. Лишь обиженно зарылись в пропаханный следами снег топоры да копьё. И ещё стонали раненые и смотрели в небо пустыми глазами убитые.
- Да, много видел я трусов, но в обличье тролля – впервые! – Ятмунд хёвдинг повернулся к хозяину Морского Жилища. – Стоило ли нам приезжать, чтобы посмотреть на того, чьё сердце в пятках сидит?!
Нахмурился Ингвар Эгильсон. И уже хотел пустить над снегом резкий ответ, как вдруг за спиной Ятмунда потемнело. А потом из почерневшего снега вмиг потянуло чёрной копотью, и позади викинга из морозного воздуха соткался страшный силуэт.
Хёвдинг, почувствовав смерть спиной, рубанул с полуоборота, но меч не дошёл до цели: чудовищные лапы смяли бронь, выдавливая из груди викинга сиплый выдох напополам с кровавой моросью. В лице – ни кровинки, лишь ноги сучат в трёх локтях над землёй. Хрустнули под страшным объятием кости, и вождь как-то странно обмяк, словно тряпичная кукла, повесив голову на плечо.
Страшно крикнул Палёный и нырнул под удар. Рубанул наискось по задней лапе, разрубая кости. Брызнула на грязный снег чёрная кровь. Зверь взревел и повёл мордой вниз. Хельги, казалось, только того и ждал. Замахнулся и, крякнув, опустил блестящую полосу плетёной стали на лобастую голову монстра.
Меч серебряной рыбой отскочил от черепа Зверя, оставляя пропаханную кровавую борозду на месте удара. Забрызганная чёрными каплями морда медленно, словно во сне, плыла вниз. Палёный застыл, странно дрожа под немигающими оранжевыми буркалами. Хрольв подбегал и уже понимал, что опаздывает…
Все заворожено смотрели на заросшую седым волосом голову великана, неторопливо опускавшуюся к Хельги. Вот раскрылась чёрная пасть, также спокойно и страшно, словно Зверь зевал. И вдруг резко сомкнулись, клацнули клыки. Крраммс! Глухо, словно повернулись под водой глубинные камни. Забрызганная морда повернулась в сторону что-то кричавшего, подбегавшего Хрольва, а позади тихо опускалось на снег тело без головы - в руках до крови сжатый меч.
И так же тихо и медленно, словно весло при неторопливом ходе корабля, полетела- поплыла в сторону викинга каменная лапа.
Воин вскинул красно-синий блин щита. Брызнули в стороны разноцветные щепки. Перед глазами взорвалось косматое солнце и мир залило нестерпимым светом. Хрольв, падая, ещё почувствовал, как под коленями смялся снег, а потом всё поглотила чернильная тьма…
IV
"Норн приговор
у мыса узнаешь
и жребий глупца;
в бурю ты станешь
грести осторожно,
и все ж ты потонешь".
Старшая Эдда
Речи Фафнира
- Там, так же, как и в нашем мире, живут звери и птицы, так же течёт вода в реках, только всё пронизано смертью. И правитель страны – не конунг или знатный ярл. Нет! Кхе-кхе-кхе, - ведьма захлебнулась лающим смехом. – Хозяев тех земель знают все, но не многие видели воочию. Кхе-кхе-кхе.
Туонен – укко – так зовут отца, Туонен – акка – это его жена, старая женщина с крючковатыми пальцами. Туонен - пойка – вечно голодный до крови сын, Туонен – тюттерет – их дочери, малые ростом, с лицом чёрного цвета. Знаю средь них Кипу – тютта – дочь болезней и Ловиатар, что, оседлав ветер, родит девять мук рода человечьего, - голос старухи проникал в опухший разум сквозь пелену тумана.
Хрольв медленно разлепил глаза. В жилище ведьмы царил полумрак. Свет косыми пыльными лучами проникал сквозь прорехи в кожаном пологе.
Сколько же он провалялся на заваленном тряпьём ложе?! Викинг поднял руку и пощупал голову. Пальцы медленно прошлись по грубой холстине, служившей повязкой. Воин усмехнулся: наверняка, как заживёт, украшение останется не хуже, чем у деда Рагнара.
- Знаешь ли ты, пришедший с Юга, как называют богиню смерти?! А, воин?! Кха-кха-кха! – каркающий торжествующий смех ведьмы донёсся из тёмного угла лачуги. – Откуда тебе знать, выросший на море! Её имя слышали лишь те, кто испокон веков мерил на оленьих упряжках Финнмёрк. Её называют Калма.
Калма приходит к каждому, и у всякого забирает положенную от века дань. А знаешь ли ты, мореход, что значит «калма»?
Хрольв поднялся и пару мгновений постоял, закрыв глаза. Слабость кружила голову. Открыв глаза, пошёл вдоль стены, слегка пригибаясь под низкой кровлей. Из покрытой дёрном крыши внутрь лачуги пробивались тонкие, засохшие до весны корни.
Подойдя к входу, потихоньку отодвинул полог. Свет серого дня больно резанул глаза. Свежий воздух оказался слишком хмельным после спёртого полумрака хижины. Запахи заполнили разум воина, и Хрольв почувствовал, как снова проваливается в душную темноту. Словно брошенный с утёса камень погружался в омут, постепенно опускаясь в темноту. А с той стороны волны, где ещё расходились круги, хрипло звучал женский голос.
- Калма – значит запах мёртвого тела, хольд. Запомни это! Кха-кха-кха…
Открыв глаза в следующий раз, викинг нашёл себя на том же ложе в хижине ведьмы. Голова почти не кружилась, и наплывавшая волнами дурнота до поры затаилась где-то в дальних покоях разума.
Хрольв медленно сел, натянул кожаные башмаки. Подтянув ноги, кое-как справился с завязками. Пошёл к выходу. Зажмурив глаза, отдёрнул полог и вышел наружу. Свет солнца слепил сквозь низкие облака. Ветер медленно обволок викинга, принеся с собой запах сырой земли.
Хрольв выдохнул и медленно разлепил глаза. Прямо под ним раскинулся Сэбол. Двор Ингвара бонда был пуст: ни человека, ни скотины. Лишь темнела на снегу копоть да угли, а ещё продавленные до земли следы. Сиротливо топорщились двери дружинного дома, приглашая заглянуть в тёмное чрево…
Ветер снова принёс запах сырой земли напополам с морской солью. Хрольв посмотрел правее: на подпиравшем прибрежный утёс холме чернела земля. Викинг потянул носом – свежевскопанная.
Позади раздался хриплый вороний кашель. Воин оглянулся: на выбеленном морем и ветром бревне сидела ведьма, ножом ковыряя грязный ноготь.
- Это твоего вождя и того морехода со спаленным лицом вчера внесли в могильный курган. Гисли по прозвищу Скальд сказал вису, когда на домовину сыпали землю.
А после Ингвар сын Эгиля ушёл, и с ним все его люди.
Хрольв, не слушая старуху, шёл вперёд, к последнему пристанищу хёвдинга и побратима. Подошёл, молча потрогал, подсохший бок кургана и пошёл на берег. Постоял, посмотрел и взял плоский камень. Раны выпили немало сил, потому камень показался тяжёлым. Липкий пот мелкими бисеринами облепил лоб, когда викинг, наконец, подтянул его к кургану, оставляя колею на продавленном снегу. Примерился и поставил. Пошёл за следующим.
Когда короткий серый день сменился сумерками, работа была закончена: вокруг кургана выросли очертания корабля. Хрольв посмотрел на могилу и кивнул – теперь каждому будет ясно – здесь покоятся мореходы. Всё честь по чести.
Викинг повернул голову в сторону Дырявых Гор - теперь осталось отомстить. Думалось холодно и спокойно. Хрольв отряхнул землю с колен и пошёл в сторону жилища ведьмы.
- Ты не первый, мореход, кто пошёл за советом к старой Химинбьёрг. И тебе я скажу то же, что и остальным. Но что возьмешь ты – дело твоё. Многие знают сагу о Сигурде Убийце Дракона. Змея Фафнира убить мог почти любой, но вот войти к нему в пещеру, зная, что Зло где-то там, в тёмном прогорклом зеве горы…
Хрольв смотрел в глаза старухи - в них бился пламень костра.
- Его не убить ни в свете дня, ни под покровом ночи. Он уже давно сменил этот мир на другой. Турс там уже давно не в гостях – он там дома. Ты должен убить Его в Туонеле – мире мёртвых Финнмёрка. А для того, чтобы отыскать дорогу в Туонелу, нужно лишь одно – позвать в гости Калму!
Огненная пляска в глазах карги остановилась, огонь замер, ожидая ответа.
- Пусть будет так.
- Многие шли ко мне за советом, мореход, но ещё никто ему не последовал. Кхе-кхе-кхе. Ты будешь первым…
V
"О ты, глупый, сумасшедший,
Человек с рассудком слабым!
Без причины, без болезни
К Туони ты сюда спустился.
Шел бы лучше ты обратно,
Шел бы в собственную землю:
Многие сюда приходят,
Но немногие уходят.
Калевала. Руна шестнадцатая
Ждать пришлось ещё неделю. За те дни ничего особо значимого не произошло.
Силы почти полностью вернулись к викингу. Под повязкой на голове оказался большой рубец, начинавшийся на углу правой брови и заканчивавшийся на левом виске. Хрольв долго смотрел на своё отражение в замёрзшей луже и думал. У труса такого и впрямь никогда не будет. Шрам укажет на то, что его хозяин не отвернулся в бою, а значит, смело посмотрел опасности в лицо. И он, наверняка, не носит сердце в пятках. А значит, он красив, и это даже не зависит от его внешности. Хех!
Хольд долго точил украшенный рунами топор и скрамасакс. Нож стал до того острым, что можно было срубить голову одним ударом. Не легендарный Грам, что, говорят, резал плывущие по ручью хлопья пуха наравне с волнами, но всё ж…
Пять раз луна и солнце обновились на небе, и наступил день, назначенный увидеть смерть Хрольва сына Асгрима из Северного Мёра.
И вновь викинг стоял возле кургана, схоронившего побратимов и гладил сырой бок. А потом врезался деревянной лопатой в земляное тело холма. Сзади согласно, по-птичьи, кивала головой ведьма.
Бледное солнце поднялось на четыре пальца, и из разрытой ямы показался дом мёртвых – сруб-домовина. Викинг очистил стену от налипшей земли и снял первое бревно. Вскоре на месте бревенчатого забрала домовины зиял чёрный пролом.
Хрольв взял поданный старухой факел и вошёл к побратимам.
В тесной камере покоились люди, чьим ремеслом при жизни была война: головы были приподняты на щитах, рядом лежали мечи и копья. С другой стороны стрелы и луки.
В неверном свете факела лица викингов светились масляным блеском. Их не слишком-то и приводили в порядок: у Ятмунда на синих губах чернела запёкшаяся кровь, голова Палёного едва держалась на окровавленной шее. Что ж, по крайней мере, валькирии при входе в Валгаллу не будут задавать лишних вопросов!
Хрольв положил меж мертвецов заготовленный щит. Неспешно отцепил от пояса нож и топор, оглянулся. Химинбьёрг протянула лук со стрелами.
- Ты навряд ли снова увидишь Пейву - Солнце, мореход. Но по другому пути пойдёшь – ни мести, ни жизни не найдёшь! Так что, пусть с тобой пребудет громовик Укко!
Викинг постоял, кивнул и молча улёгся среди мертвецов. Побратимы, казалось, даже несколько подвинулись и улыбнулись уголками глаз.
Ведьма, кряхтя, принялась ставить брёвна. Брёвна постепенно заполняли проём, вытесняя дневной свет. Вскоре остались лишь тоненькие щели, но и они исчезли одна за другой, когда о домовину зашуршала земля.
Братьев Хрольва звали Бьёрн и Вигфус. Славные имена, только вот удачи не слишком много-то принесли. Первый встретился с Отцом Побед на шестнадцатой зиме. Второго внесли в курган на пятнадцатой.
Хрольв помнил, мать тогда сильно плакала, когда он с дядей Баугом пошёл в свой первый викинг. Ему тогда должно было исполниться уже шестнадцать зим, хотя иные заводят знакомство с шаткой палубой боевого корабля и в четырнадцать. Викинг усмехнулся.
А потом он ходил в море каждое лето, и всегда был удачлив. А ещё знал, что когда драккар будет пенить воды родного фиорда, на скалистом мысу будет стоять фигурка в белом – мать. И было особенно радостно представлять себе эту встречу, и смотреть, как мать примерит очередной подарок.
…А ещё пришла в голову та лютая рубка у земель фюлька Согн. Он отлёживался почти год, и за то время не раз видел Хель на пороге. Но то ли у Костлявой оказались руки коротки, то ли вещие норны отмерили ему другой жизненный путь. В общем, как поговаривают мудрые люди, судьба порой сама стучится в твою дверь или вовсе заходит, ни у кого не спросив разрешения.
К Хрольву тоже зашли. Его судьба была изуродована давним пожаром и носила прозвище Палёный. А ещё она ходила под одним парусом с Ятмундом хёвдингом из Хёрдаланда. И после почти года изнуряющей болезни душа Хрольва всё-таки захлебнулась от восторга, когда Хельги хитро прищурил правый глаз и спросил, что тот собирается делать дальше.
…А ещё тот миг, когда вождь при дележе взятой в бою добычи взял из руки поверженного датского хёвдинга украшенный рунами топор на длинной резной рукояти и протянул его забрызганному кровью Хрольву – владей, викинг! И слышавшие это взяли мечи и трижды плашмя ударили в щиты – вапнатак, гимн храбрецов.
Воздуха становилось мало, и Хрольв старался дышать реже. На лбу выступила испарина.
…Морозная тишина, лишь показалась над зубцами стены голова часового. Вот захлебнулся в перерезанном горле крик, и во двор полетели смолистые факелы… И как слитно шёл хирд норвегов и свеи ложились на пути, словно сваленные бурей деревья. Он тоже был в том строю. И также кричал, и также упирался наглазниками шлема в край щита. И дикий боевой восторг, и чувство локтя побратима. А ещё то, как дышишь одной грудью с дружиной. Он помнил всё это!
Трупный запах усилился, забивая лёгкие непроходимым месивом. Словно стоялая осенняя вода, в которой плавают клочья окровавленной овечьей шерсти. Калма – запах смерти!
Хрольв завалился на бок, воздуха не хватало. Хотелось броситься на деревянную стену темницы и вышибить облепленные землёй брёвна, и захлебнуться морозным воздухом. Викинг скрутился клубком, следовало помнить, зачем он вошёл в курган. Калма – Калма – Калма! Протянул руку. Коснулся холодного лица Палёного – я скоро побратимы, я скоро…
Снаружи послышалось какое-то шуршание. Шум становился отчётливее, и вскоре в брёвна заскребла чья-то рука. Рука ли?!
Вывалился верхний венец, и блеснула окованная железом лопата. Свалилось ещё одно бревно, и ещё. А потом послышался голос, от которого по спине побежали мурашки. Хрольв поспешно оглянулся – он был один, посреди пустой домовины. Спереди в пролом лился свет, и облитая солнцем стояла фигура. Жилистая рука воткнула в земляной пол лопату, и бородатое лицо засветилось в усмешке.
- С возвращением, малыш.
Это был Хельги Палёный.
Ятмунд хёвдинг долго его обнимал, а Палёный как-то неестественно улыбался, словно рыбак, вытащивший небывалую рыбу. Хрольв всё равно чего-то не мог понять. И вождь, и Хельги были холодные и липкие, и пахли землёй. И горло Палёного пересекал уродливый незаживший рубец. Да и синее, как от удушья, лицо Ятмунда, и запёкшаяся кровь на его губах.
Они спускались с холма, хижина ведьмы была пуста. Ветер трепал кожаное полотнище полога.
Двор Морского жилища кипел жизнью. Дети кидали друг в друга снегом, бегали между домами, которых, по правде сказать, стало в два раза больше. Рядом ходили крестьяне. Среди них почти не было знакомых лиц. Все улыбались, и всё же викинг знал, тут что-то не так.
А потом со стороны Дырявых Гор послышался низкий хриплый рык, эхом отдавшийся в Долине Следа Великанши. Все застыли и посмотрели в сторону гор. И в чёрных, словно залитых чёрной болотной водой глазах Хрольв увидел затаившуюся до поры смерть. Частичку Хель в каждом человеке.
Викинг, наконец, вспомнил, зачем пришёл. Посмотрел на Снежную Гору и зашагал к долине. Потом оглянулся: вождь и Палёный стояли и улыбались вслед, наконец, искренно. Хрольв повернулся и заспешил вперёд.
VI
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
Брат, кователь Ильмаринен!
Выкуй новую мне пику,
Сделай то копье трехгранным,
С рукояткою из меди!
Надо бы убить медведя,
Зверя с мехом драгоценным,
Чтоб кобыл моих не трогал,
Жеребцов не задирал бы,
Чтобы не валил мне стадо,
Не губил моих коровок".
Калевала. Руна сорок шестая
Белизну горной поляны, втиснутой меж отвесных круч, ничто не нарушало. Потом раздвинулись тёмно-зелёные лапы вековых елей, и на поляну осторожно ступил воин. Он был ещё молод, но мечен шрамами сражений. И из глаз его выглядывал опыт, словно у зрелого ветерана.
Светлые волосы были стянуты в тугой хвост, открывая красный, ещё не заживший шрам над бровями. На тесной броне блеснули железные кольца. Рука, лежавшая на еловой лапе, сдвинулась к поясу и потянула из чехла топор.
Воин ещё раз осмотрел поляну и двинулся вдоль края вперёд. Туда, где укрытый скальным козырьком, чернел на сером теле горы зев широкой пещеры.
…Хрольв смотрел на странное лиловое небо, которое продолжало светиться, хотя закат уже давно отгорел. Этот мир напоминал тот, в котором он впервые увидел свет, но был другим. Туонела…И видит Один, здесь гораздо холоднее. Стены пещеры искрились ледяными кристаллами, мелким инеем облепившими промороженный камень. Лишь кости лежали и блестели, словно смазанные жиром… Сейды! Ха, костяные сейды! Шутка рассмешила викинга.
Да, костерок, всё-таки показался бы сейчас не лишним. Ничего. Стоит выполнить предначертанное - потом можно будет и побаловать обмороженное тело теплом. А если не получится – греть уже будет нечего. Хех! Хрольв вконец развеселился.
Глаза открылись сами, когда на них перестал падать лунный свет. Покрытые инеем веки медленно поднялись.
На пороге пещеры стоял турс и шумно, принюхиваясь, вдыхал морозный воздух. На спине лежало окровавленное тело, рука несчастного была зажата меж железных челюстей. Викинг помнил, как они клацают!
Великан, наконец, скинул добычу со спины и оглянулся. Ещё раз со свистом понюхал воздух и издал низкий торжествующий рев, покатившийся в долину. Вдруг краем глаза турс заметил движение в глубине пещеры. Глупый горный йотун или просто медведь – кого ещё придётся выселять из логова?! Но это был некто иной.
С тихим треском ломалась тонкая ледяная корка, прошуршали по затылку припорошенные инеем волосы. С глухим скрежетом из поясного чехла вылез блестящий топор и угрожающе качнулся в сторону великана. Открылись два ярких голубых глаза. Человек?!!!
А викинг двинулся вперёд, на ходу разминая затёкшее тело, и под гулкими сводами разнеслось насмешливое:
«Принимай гостей, тролль!»
Зверь ударил первым. Ударил так, чтобы второго удара не потребовалось. Но воин оказался быстрее. Кувыркнулся под лапой, задев топором брюхо чудовища, и откатился в сторону. Вырезанные на стали руны окрасились чёрным.
Человек прыгнул вперёд, рубанул по уху. С лобастой головы монстра повис рваный окровавленный лоскут, заслоняя глаза. Боль пронзила всё существо исполина, и Зверь взревел. Встал на дыбы и бросился на воина. Хрольв сделал два быстрых шага в сторону, топор блестящей дугой ворвался в правое плечо чудовища. Под лезвием хрустнуло, и поднятая лапа подстреленной птицей повисла на боку.
Зверь мгновенно развернулся и выкинул вперёд другую лапу. Хрольв ощутил поселившуюся в грудине боль, в голове пронёсся образ штурмового тарана, которым крушат ворота крепостей, и викинг полетел в глубь пещеры, на ходу стирая в труху древние кости.
Оставив за собой убелённую костной пылью дорожку, воин, наконец, остановился. На глаза кто-то опустил чёрное покрывало, в голове кузнечным молотом стучала кровь, а там, где находилось сердце, теперь расползался холод.
Борясь с дурнотой, Хрольв сел и посмотрел в сторону выхода из пещеры. Зверь, тяжело ступая, приближался. Чтобы закончить то, что начал.
Викинг, шатаясь, поднялся и потянул из ножен скрамасакс. Нож вылез с шипением потревоженной змеи и, казалось, прошептал: «Смеееееррррттть!»
Монстр прыгнул вперёд. Раскрылась зловонная пасть, жадно хлопнули челюсти. Но Хрольв уже оттянулся назад. И, едва клацнули, захватывая лишь мёрзлый воздух пещеры, клыки, выбросил вперёд руку с ножом.
Скрамасакс частенько называют не худшей заменой мечу. И это мудро! Отточенное лезвие боевого ножа в локоть длиной ударило точно под спрятанный в складках меха подбородок. Тяжёлый клинок прошёл нижнюю челюсть насквозь, пригвоздив раздвоенный язык к ребристому нёбу, вышел через морщинистый нос. Зверь глухо взревел от немыслимой боли и мотнул головой. Но это была уже агония.
Викинг сделал шаг в сторону и изо всех сил ударил туда, откуда выглядывало острие скрамасакса. Мелькнули почерневшие руны, и топор, ломая переносицу, стальной волной ворвался в разум Зверя.
Чудовище ещё мотнуло лапой, посылая викинга в короткий полёт до стены, и повалилось навзничь.
Хрольв с трудом приходил в себя. Порванное тело теперь, после боя, жаловалось на каждую рану. Невыносимо болела грудь. Стоило посмотреть, что там.
Рваный полушубок сполз с плеч. Кожаная бронь исполосованная чудовищными когтями легко стянулась с тела, прозвенев колечками порванных завязок. Викинг приподнял край залитой кровью рубахи…
Что ж умирать по второму разу будет не страшно! Хе-кхех. Смех сразу сменился булькающим кашлем. Почти как у старой карги – Хрольв улыбнулся через боль. Повернул голову, да так и застыл: вместо угольной туши турса в пяти шагах от него лежал завёрнутый в меховой плащ человек. У него были подвески в виде рыб, и кожаный обруч с финскими узорами. Пустые мёртвые глаза сверлили неровности потолка. Старый нойда!
Хрольв всё-таки решил подползти посмотреть, кого он убил. Тем более, такой враг был достоин уважения!
Пять шагов по неровному полу – расстояние, отделявшее викинга и старого колдуна – показались Хрольву таким же большим, как гладь Китового фиорда.
Его начало знобить. Любой, рождённый на Севере, знает - не стоит терять кровь на таком морозе, если не торопишься в гости к Хель! Викинг уже не чувствовал рук и ног. Но упрямо полз вперёд.
Тело нойды было холодным, как камень, по которому, оставляя за собой кровавую дорожку, прополз Хрольв. Викинг развернул меховую накидку колдуна. Странно, но в ней ещё сохранились крохи тепла! Или это уже скорая смерть рисует перед обречённым вожделенные образы?!
Под накидкой была одежда из оленьих шкур, непривычного покроя со странными узорами. Завернувшись в тёплую медвежью шерсть, хольд начал согреваться. Голова отяжелела, и в скором времени его сморил сон.
…Он вновь стоял на выходе из пещеры и полной грудью дышал морозным горным воздухом. А на лесной опушке пониже стоял викинг. У него был только один глаз, и в руке качалось копьё. Его звали Рагнар хёвдинг, и в своё время его именем пугали ходящих по морю у берегов Норэгр. Старый викинг пришёл посмотреть на внука. Но то, что он увидел, не сильно ему понравилось. И потому он осуждающе качал головой. И единственный глаз его светился горечью.
Викинг повернулся, и вскоре его широкая спина исчезла за деревьями.
«Дееед! Почему?! Я же убил тварь!» - в голове взорвался безмолвный крик, из груди вырвалось рычание. Хрольв пустился бежать вниз, туда, где среди деревьев мелькнул рыжий плащ деда Рагнара.
Он бежал долго. Пока не выбежал к шумному водопаду - река, бравшая начало где-то в горах, падала вниз с высоты двадцати локтей, разливалась небольшим озером и неслась дальше. Сварливая! За дело прозвали.
Посреди озерка вдруг рванулись ввысь два толстых серебряных серпа и, медленно кувыркнувшись, бухнулись в воду, подняв кучу брызг. И в бульканье воды Хрольву почудилось: «Спасибо, мореход!» Лососи прыгнули в реку и поплыли к морю.
Хрольв подошёл к озерцу, наклонил голову…
Йотуны и тролли Дырявых Гор замерли, услышав грозный, полный боли рёв. Затряслась, словно смеясь, Снежная Гора. С её вершины понеслась, набирая скорость, лавина. Немало толстых елей, надо думать, сметёт она на своём пути. Но в тот день всё было возможно. Словно богатый пир по возвращению из удачного викинга. Только повод другой: у Дырявых Гор появился новый хозяин.
Тут давно живёт Зло. Древнее и хитрое, словно семь лисиц. И не беда, что сейчас тут нет людей. Рано или поздно они появятся и поселятся в красивом фиорде на берегу. И, наверняка, назовут жилище Сэбол. Может, даже стоит приманить кита, чтобы место посчитали удачным. Мы подождём. Впереди у нас вечность!
Тот, кого когда-то называли Хрольвом, сидел на пороге пещеры и трясся в беззвучном смехе…