Я проплываю мимо рыб:
трески, зубатки и минтая -
не смея тронуть немочь глыб,
но похоть тайную питая
зубами впиться в рыбью плоть,
жевать до треска за ушами,
волокна рвать,
дробить, молоть
костяк тупыми крепышами!
Я сам навек окаменел
перед горой подводной снеди,
средь простипом и сардинелл,
ко мне набившихся в соседи.
Я сам давно ни жив ни мёртв:
на уморительном кукане
пред ясны очи рыбьих морд
перебираю плавниками.
Лучами зарного моста
над акваторией витрины
в меня, как в синего кита,
дуплетом бьют ультрамарины.
И перламутровый ропан,
чаруя вставками и чернью,
вдруг исторгает марципан
фонем, изрядных по значенью.
Звеня никчёмной чешуёй
и воздух жабрами фильтруя,
я промышляю: ой-ёй-ёй! -
а извожу: какого буя!
И, всей душой вцепившись в буй,
гребу панически на месте,
пугая вялых барабуль
неограниченностью в жесте.
Но тут подгрёбывает к нам
бычок в томате и в картузе -
и я размазан по полам,
подобно вынутой медузе…