(18-й год наших Штатов)
Великое время и место,
Резкий, пронзительный крик новорожденного! который так волнует материнское сердце.
Я бродил по берегу Атлантического океана
И услышал над волнами детский голос,
Я увидел чудесного младенца, он проснулся с жалобным плачем от рева пушек, от криков, проклятий, грохота рушимых зданий.
Но я не устрашился ни крови, струящейся по канавам, ни трупов, то брошенных, то собранных в кучи, то увозимых в телегах,
Не отчаялся при виде разгула смерти, не убоялся ни ружейной пальбы, ни канонады.
Бледный, в суровом молчании, что мог я сказать об этом взрыве давнего гнева?
Мог я желать, чтоб человек был иным?
Мог я желать, чтоб народ был из дерева или из камня?
Чтобы не было справедливого воздаяния времен и судьбы?
О Свобода! Подруга моя! Здесь тоже патроны, картечь и топор припрятаны до грядущего часа,
Здесь тоже долго подавляемое нельзя задушить,
Здесь тоже могут восстать наконец, убивая и руша,
Здесь тоже могут собрать недоимки возмездья.
Потому я шлю этот привет через море
И не отрекаюсь от этих страшных родов и кровавых крестин,
Но, вспомнив тоненький плач над волнами, буду ждать терпеливо, с надеждой,
И отныне, задумчивый, но убежденный, я сохраню это великое наследство для всех стран мира.
С любовью обращаю эти слова к Парижу,
Где, надеюсь, найдутся певцы, что поймут их,
Ведь должна быть жива во Франции музыка тех лет.
О, я слышу, как настраивают инструменты, скоро звук их заглушит враждебные голоса,
Я надеюсь, что ветер с востока принесет к нам торжественный марш свободы.
Он достигнет сюда, и, от радости обезумев,
Я побегу перелагать его в слова, воздать ему славу,—
И еще пропою тебе песню, подруга моя.