Вот я:
Пером отчаяния и каменной надежды
На лист белее и прозрачней бедной кожи
Моей (когда зрачок, расширившись, как птица,
Как черный вестник облетел мой разум
путника, стоящего в пустыне,
Где все ходы - и даже вверх и вниз - доступны)
Кладу чернила гордости и веры.
Я их по капле выжимаю из рассудка,
Подобно водам, что титаны в поднебесье
Из воздуха усильем извлекают,
Обьединясь,
И повергают землю в наслажденье
Или, случается, ее уничтожают.
Воды, однако же, со временем все меньше.
Я подражаю Бродскому, во мраке стоя
Таком, что Бродский никогда и не увидит.
Он ни при чем, он плел резные ветви
Словесных поразительных гипербол;
А я идти вослед ему не вправе,
Но делать нечего. Ему же - безразлично;
Я продвигаюсь, будто в молоке,
Мои шаги похожи на колосья:
Тонки, качаются - их кто-нибудь подрубит,
Бездумно вознеся серп безразличья,
Которое убийственней ехидны,
Предательства точнее (что не странно)
И безобидно с виду, как цикута.
Довольно, впрочем, ядовитой темы:
Пора вернуть сознания потоки
В то русло, что упорно точит камень
Дающий влагу счастья и покоя,
Которая пойдет мне на чернила,
Коль скоро гордость будет не нужна и вера сникнет.
А впрочем, где б найти воды в такой пустыне.
И слабость - грех, и совесть - лицемерье,
Когда они ведут к открытой яме,
Где бездна муравьиным львом ждать утомилась
Беднягу, что боится слез и стонов,
Но не боится улыбаться только ртом.