Шершавый виноградный лист.
Стена, заросшая плющом.
Я верил в нас, и мы сбылись.
Я верю, сбудемся ещё.
Ограды, клумбы и бордюры,
где сквер закатом освещён.
Я взял тебя как пианист
сплошным шопеновым этюдом
от щиколоток и до щёк.
Цветущий двор и тополя.
Полет стрижа среди мансард.
Не веря в бога, умолял,
чтоб дали встречу небеса.
И был Твой лик. И был Твой контур.
В ресницах, в шее, в волосах.
И я как спятивший маляр,
что вздумал написать Джоконду,
Тебя на зданиях писал.
Июнь, застывший на весу,
свернувшийся в садовый шланг,
как переполненный сосуд,
трещит по каплям и по швам.
В прыжке тугом, летящей коброй
пускай настигнет, пусть страшна,
абсурдна жизнь, но сквозь абсурд
я пронесу твой хрупкий образ,
куда бы участь ни зашла.
И потому, молю, пойми,
что смерти нет, раз есть момент,
когда сжимается мой мир
в твоей ладони, и во мне,
навечно схема переулков
к тебе ведущих – этот нерв
проложен к сердцу напрямик!
Покинь трамвайную шкатулку,
и я с тобой и смерти нет.
И смерти нет. Аминь! Аминь.