1
Мой милый Марк, вчера я услыхал,
что будешь ты со мной делить изгнанье.
За что тебе такое наказанье,
а мне подарок выше всех похвал?
Но августейший прав - коль нам служить
далеко от семи холмов священных,
то лучше всех друзей переместить
в какой-нибудь один конец вселенной.
Возможно, что податель этих строк
тебя еще застанет до отъезда.
Так для меня возьми с собою в бездну:
у матери моей лежит Софокл,
стихи Катулла и «Вещей природа».
Вот все, что нужно мне сейчас из книг.
Читая о страданиях чужих,
я позабуду о своих невзгодах.
2
Лукреция, ты по своей охоте
в письме спросила, что есть поцелуй.
Так получи ответ: волненье плоти
и в загнанной провинции июль,
сближение - разорванность дыханий
и сгусток на руках у палача,
провал в глухую тьму непониманья,
сравнимый только с выпадом меча.
Еще – позорный крест на повороте...
И солнцем умножаемая боль...
Легионер, увязнувший в болоте,
и стража, позабывшая пароль.
Является, как будто грудь волчицы
младенцам глупым в тишине ночной...
Он как побег из глубины темницы,
корабль, что возвращается домой,
как ветер, настигающий в пустыни,
как сдавшийся под натиском оплот,
как человек, которого отныне,
хотя бы кто-то помнит, любит, ждет.
Отсутствие его – покой больницы
и власть, что управляет, торопя
своих рабов, и золото провинций,
где нет богов, и Рима, и тебя.
3
Лукреция, тут серые жилища
и люди так болтливы и гнусны,
что если даже кто-нибудь поищет,
то он грязнее не найдет страны.
В любой другой провинции есть радость,
а здесь тоской отравлена еда.
Живая жизнь укрылась и убралась
из этих мест в другие города.
Какие же? Да мало ли на свете
селений есть, чтоб не испачкать рот,
сказав о них, где жители как дети
и всех взрослей витающий Эрот.
Где божества - Венера и Минерва,
где не сердит Юпитер на жрецов,
здесь божества иные... Город скверны,
тиранов, подстрекателей, льстецов...
Еще страшней, фанатиков...Сутулясь,
тупы как камни, выточат народ
на нас. О старцы - желтой пеной этих улиц,
и дети, словно комья нечистот.
Я ненавижу говор пустословов,
что средь толпы щебечут за спиной,
что смерть грядет... Рабы, даю вам слово,
она идет за вами, не за мной.
Здесь вонь, что источают переулки,
сольется с липким запахом молитв.
Меня бы успокоили прогулки
за городом, но не с кем, да и вид...
4
Лукреция, возможно я не прав!
И лик луны увидеть в грязной луже
возможно, но смирять строптивый нрав
не соберусь, да и кому я нужен
смиренный, как избитый плетью раб.
В письме ты сообщаешь, что весна,
всегда весна в болотах и столицах,
что не бывает недостатка в птицах
и нет стены без двери иль окна.
Что ж, будем видеть сны! Пускай приснится
хотя б туники тоненькая нить,
её схвачу, чтоб счастье возвратить,
во сне воскликнув: “VENI. VIDI. VIZI”,
смогу лишь этим яви отомстить.
Но, право, я пространство не люблю,
которое нуждается в окраске
фантазией, как женщину, что недостаток ласки
сменяет роскошью вина и блюд
и всех рабынь потом зовет на пляски.
5 (неизвестному)
Посылаю тебе с нарочным.
Ты ответишь мне той же почтой,
Нам, надеюсь, бесплатно удастся
говорить о делах государства.
Наши предки молились, чтоб бога
вдруг не встретить средь темного леса,
мы же зрим в человеке убогом
Марса, Феба и Геркулеса.
Бог сей смертный бессмертных выше,
вверх взлетев лягушкой из тины,
обжигает, как солнце крыши,
олимпийцев согбенные спины.
Раньше Рим был просто республикой,
нашим общим прибыльным делом,
но пришли полководцы и умники...
и тотчас же все полетело.
Нас история мало учит,
но придумали эти мужи
будто Риму - колодцу лучше
быть огромной вонючей лужей...
6
Наверное я совершу ошибку,
Лукреция, мне жаль твои глаза,
хотел бы я отправить им улыбку
взамен сих описаний, только зыбко
в моей душе. И этого нельзя.
Я ночь не спал, и в предрасветной рани,
пред тем как это написать письмо,
я написал, по должности, посланье
за друга, не любовнице, а маме,
которой матерью быть не дано.
Ей сын был Марк, отбившийся от рук,
поэт, хвастун, насмешник и пропойца,
которому неведом был испуг,
который мне всегда шептал: «Не бойся!
Любой дорогой мы вернемся в Рим,
живи и наслаждайся ты в погоне
за радостью. Мы боль перехитрим,
и если по случайности сгорим,
то значит не сгнием и не утонем.
Наоборот, когда утонем мы,
забот начальству предоставив мало,
возьмем взамен подсклеповатой тьмы,
сияющее ширью одеяло».
Он жил для удовольствий, вспоминал,
не Марса, а лукавого Амура,
всем хмурым своим видом досаждал,
философов не знал, но почитал
великое ученье Эпикура
в переложеньи некого лица,
который был (не трудно догадаться)
из рода вашего, что выдал мудреца,
стихами научившего юнца
и многих прочих смерти не бояться.
Марк мне его читал, когда порой
я всех богов бранил за неудачи,
и все твердил: «Доволен будь игрой
в трагедии своей и мировой,
не стоит жить лишь для тоски и плача.
И что богам до наших смертных дел,
они в иных пространствах остаются
для вечных наслаждений, их удел
не управлять скопленьем смертных тел,
а предаваться неге. И смеются
они над глупым страхом, будто суд
всех ожидает даже после смерти.
Но, к счастью, нас к Аиду не снесут,
тела людские попросту сгниют,
разрушится состав непрочной тверди.
Пока мы живы, смерти вовсе нет,
она следит за нашим поведеньем
издалека, когда ж погаснет свет
в глазах, то наш простыл и след
ведь человеку не ужиться с тленьем».
...................
Теперь он мертв. И, словно попрошайка,
Юпитера я умоляю: дай
хотя бы одного из черной шайки,
чтоб мог я всенародно, без утайки
крестом и солнцем мучить эту тварь.
7(неизвестному)
Величье Рима – сильная рука,
Афин величье – идеал пропорций,
провинция – великая тоска
несносных снов и броских удовольствий.
Однако ж, пребывая в пустоте,
ты лучше слышишь звук далекой арфы,
и, распиная быдло на кресте,
не застилаешь глаз былым азартом
империи... Империя есть ложь,
но ложь, что движет солнце и светила,
вокруг Земли. Подумай, ты поймешь,
что только ложь есть жизненая сила
ведущая солдата в новый бой,
диктующая строки всем гомерам,
и только ложь - основа всякой веры,
а это значит - мудрости любой.
8
Лукреция, ты снова: не дано
нам знать, где центры мира, где задворки...
Вчера я, получив твое письмо,
двух пленников освободил от порки.
Они молиться будут за тебя
на языке, который нам не ведом,
неведомому нам владыке неба.
Мы мучим небо, на владык дробя.
Они ж не верят в пышности Олимпа.
В их представленьях бог всегда один,
Создатель мира, Царь и Господин.
Его не утешает даже нимфа,
я о богине речь уж не веду,
он даже к смертным женщинам не липнет,
и не с кем пировать, а то б он выпил,
а так один сидит в своем саду
и дуется на то, что люди плохи,
негодны царства, мысли и эпохи
и всем творениям гореть в аду...
Я изучать стал эту ерунду
и тот язык, что нам чуднее бреда.
И думается вскорости беседу
на арамейском я переведу.
9
Грязь лезет на глаза, а чистота
особого не требует вниманья.
И слово, что покинуло уста,
лишь мудрому молчанью наказанье,
и прав философ местный - суета
судьбы схватила нить, упрямо ткет
для жизни саван безузорной ткани,
которой мудрым закрывают рот,
в которую нас одевает тот,
кто выбрал место ссылки иль изгнанья
как правильней сказать, кто разберет,
нам ненадежным, дале от ворот
столицы мира, где то в океане,
вершинах гор иль логове болот,
куда, томясь уделом на чужбине,
и хитрый Одиссей не забредал,
тоскуя о своей жене и сыне
средь близлежайших рек, морей и скал...
Мне выпало в пустыне. Не везет.
Могло быть хуже. В этом люди правы.
Ведь мне избегнуть удалось расправы,
хотя кровавым мог бы быть исход
иль более крутым. Уж не живет
друг всех матрон и девушек Овидий
и где-нибудь в Крыму или Колхиде
поэта тень тем больше ненавидит,
чем больше песнь хвалебную поет
тому, кто без него измучен славой
и в наслажденьях добывает пот,
и в казнях сможет отыскать забаву
и просьбы о прощении порвет...
Я ж в философии нашел приправу
к обеду, что сварили из хлопот.
Тот горечи переживет отраву
Кто мудрость против яда изберет.
10
Знаешь, Лукреция, лучшие вина
Портятся, если не спрятать их в погреб
от неуемно палящего солнца.
Взятый из мрамора, твердоголовый
ныне в себе ощущаю броженье,
книги читаю глупее не сыщешь.
Что в них написано? Будто бы некто,
старец какой-то, в самом начале
жил в темноте -пустоте беспредельной.
Не на что было смотреть и подумать
не о чем так же. Скучней положенье
Богу-Творцу и создать невозможно.
Что за жестокость? Ведь даже хаос
в спутники выдать ему отказались
единобожные местные люди.
Раз - надоело. В начале он создал
Небо и Землю. Глухо во мраке
дух демиурга парил над водами.
Тут же подумал: темно что-то слишком.
Пусть будет Свет – он сказал. И логично
Так поступив, был собою доволен.
И осмотревшись, конечно, заметил
все преимущества света над тьмою,
он разделил их. Вот дни вам и ночи.
После добавил светила, созвездья,
живность, растения, даже мужчину...
И в заключенье он женщину создал.
Вот где зарыта народная мудрость:
Женщина-сложность и приготовленье
к ней - постижение целого мира...