Необязательная кардиограмма
I. О поэме
В
возрасте
19-20
лет
я
написал
небольшую
поэму,
которая
называлась
"Двенадцать
километров"
и
которую
я
впоследствии
уничтожил.
В
ней
говорилось
о
том,
как
я
еду
из
города,
где
учусь,
домой,
выхожу
поздно
вечером
из
поезда,
а
до
дома
ещё
двенадцать
километров.
И
их
предстоит
преодолеть
пешком,
так
как
ни
поездов,
ни
автобусов
нужного
направления
в
это
время
нет.
И
вот
я
иду,
ветер
гонит
тучи,
подобные
дирижаблям,
в
темноте
появляются
то
синий-синий,
почти
чёрный,
лес,
то
скирд
соломы,
похожий
на
всплывшую
подлодку,
то
одинокая
птица.
Безлюдная
равнина,
холод
осени,
мрак -
но
я
счастлив,
потому
что
одна
из
главных
разновидностей
счастья -
это
возможность
возвращаться
домой.
Ещё
в
поэме
рассказывалось
о
том,
как
однажды
мой
отец,
собирая
грибы
в
посадке,
случайно
нашёл
труп
в
стогу.
Оказалось,
бедняга
шёл
зимой
почти
тем
же
маршрутом,
что
и
я,
присел
отдохнуть
(ну,
или
сердце
у
него
прихватило),
заснул
(или
потерял
сознание)
и
замёрз.
И
было
ему
всего
33
года.
Я
иду,
устал
уже,
но
вот
появляются
родные
огни,
я
почти
дома.
Завтра -
целый
день
отдыха,
чтения
и
музыки.
А
вечером
я
пойду
к
друзьям -
и
всё
будет
славно.
В
общем,
вот
такая
была
поэма,
и,
может,
зря
я
её
уничтожил.
II. Имя
Мы
познакомились
с
ней
в
общежитии
университета,
где
оба
жили
в
ту
пору.
Когда
я
впервые
вошёл
в
её
комнату,
увидел
на
стене
сюрреалистическую
картину
и
постеры
с
БГ
и
Моррисоном,
то
сразу
понял:
с
этой
девушкой
мы
поладим.
И
мы
действительно
поладили.
Как-то
утром
она
зашла
ко
мне
и,
сообщив,
что
ей
очень
плохо,
попросила,
чтобы
я
посидел
с
ней,
пока
она
не
уснёт,
а
то
ей
страшно
оставаться
одной.
Мы
пошли
к
ней,
она
легла
в
постель,
а
я
читал
ей
стихи
Вертинского
и
успокаивал,
уверял:
всё
обойдётся,
всё
будет
хорошо.
Когда
она
уснула,
я,
уходя,
поцеловал
её
в
щёку.
С
того
дня,
в
общем,
я
в
неё
и
влюбился.
Сейчас,
по
прошествии
лет,
вспоминаются
какие-то
незначительные
частности,
но
эти
мелочи
когда-то
являлись
главными
событиями
моей
жизни.
...Вот
она
будит
меня,
дуя
мне
на
лицо,
я
открываю
глаза,
а
она
в
своём
летнем
цветастом
платье,
улыбается
мне,
вся
в
солнечном
свете,
сама
как
свет.
А
вот
я,
сидя
на
перилах
балкона
на
девятом
этаже,
играю
на
гитаре
какое-то
немыслимое
соло
для
неё.
А
вот
мы
на
кладбище,
на
могиле
её
умершего
совсем
юным
друга.
А
вот
я
несу
ей
розы,
оказавшиеся
почему-то
без
листьев,
а
мой
приятель,
увидев
меня,
показывает
из
окна
большой
палец,
типа,
молодец,
парень!
А
вот
мы
гадаем
по
сонетам
Шекспира.
А
вот
мы
смотрим
"Unplugged"
НИРВАНЫ
по
чёрно-белому
телевизору.
А
вот
возвращаемся
в
общежитие
по
ночному
городу,
взявшись
за
руки,
подобно
героям
мелодрамы.
А
вот
пьём
"Сангрию",
вино
очень
вкусное,
но
его
всего
0,7.
Однако
нам
хватит.
Жизнь
проходит -
остаются
такие
"А
вот..."
Прообщались
мы
года
полтора,
и
это
было
самое
драматичное
и
самое
счастливое
время
моей
жизни.
Прошло
несколько
лет
с
момента
нашей
разлуки -
и
случилось
ещё
одно
"А
вот":
мы
неожиданно
столкнулись
уже
в
другом
городе,
в
котором
я
в
то
время
жил.
Как
выяснилось,
она,
выйдя
замуж,
тоже
жила
в
этом
городе.
Мы
обнялись,
поговорили,
она
потащила
меня
в
гости.
Теперь
мы
иногда
созваниваемся
и
ещё
более
иногда
встречаемся,
съедаем
мороженого
или
выпиваем
пива.
Я
что
хочу
сказать.
Прошло
много
лет,
и
от
чувств
почти
ничего
не
осталось.
У
моей
знакомой
своя
семья,
ребёнок,
у
меня
тоже
есть
любимая
женщина.
Но
мне
легче
и
чище
живётся
оттого,
что
моя
давняя
любовь
назвала
своего
сына
моим
именем.
III. Несмешные анекдоты про Севу Ёчкина
и Клару Шульцман
Клара
была
натура
ветреная
и
непостоянная,
Сева
же,
напротив,
являл
собой
образец
собранности
и
обязательности.
Однажды
на
свидание
Клара
пришла
за
пять
минут
до
условленного
срока,
а
Сева
опоздал
на
пятнадцать
минут.
Девушка
спросила
его
не
без
ехидства:
- Что
же
это
ты,
весь
из
себя
такой
пунктуальный,
опоздал
на
полчаса?
- Ты -
это
я,
я -
это
ты, -
скорбным
голосом
отвечал
Сева.
*
Однажды
Сева
и
Клара
поссорились
в
троллейбусе,
выясняя,
как
правильно
произносится
одно
английское
слово.
Из-за
этого
все
шестнадцать
остановок
они
проехали
в
гордом
молчании.
При
выходе
из
троллейбуса
Клара
подала
Севе
руку.
- Не
надо
мне
ручку
подавать,
я
на
тебя
обиделся, -
произнёс
парень,
хотя
ему
было
невероятно
приятно.
- Да
ладно
тебе, -
в
глазах
Клары
вспыхнул
пожар
доброты.
Они,
конечно,
тут
же
помирились
и
отметили
это
дело
распитием
пива
марки
"Жигулёвское".
*
Однажды
Клара
уехала
в
далёкий
край,
называемый
то
ли
Мадагаскар,
то
ли
Магадан.
И
провела
она
там
довольно
много
дней,
которые
показались
Севе
годами.
Клара
слала
любимому
открыточки,
заканчивающиеся
так:
"Очень
по
тебе
скучаю,
мой
милый
Севка.
Целую."
Эти
добрые
открытки
скрашивали
его
одиночество.
*
Клара
из
всех
искусств
главнейшим
считала
кинематограф
и,
желая
блеснуть
эрудицией,
нередко
произносила
фразы
типа:
"Я
так
люблю
Брэда
Питта".
Сева
же
питал
страсть
к
поэзии
и,
чтобы
не
ударить
в
грязь
лицом,
выдавал:
"А
я
обожаю
Ахматову."
На
самом
деле
они
любили
только
друг
друга.
*
Однажды
Клара
и
Сева
сидели
в
читальном
зале
и
листали
толстые
журналы.
В
одном
из
них
они
наткнулись
на
"Заклятие
смехом"
Хлебникова.
Затем
они
стали
читать
молодых
авторов,
так
как
писать
рецензии
им
не
хотелось.
Читая
вирши
некоего
Макарова,
Сева
с
Кларой
смеялись
так
долго,
энергично
и
искренне,
что,
если
бы
в
библиотеке
находились
образа,
их
немедленно
пришлось
бы
выносить
вон.
*
Сева
называл
Клару
облачком,
потому
что
она
была
белокурая,
лёгкая
и
немножко
неземная.
Клара
называла
своего
приятеля
одуванчиком,
поскольку
он
был
всегда
лохматый.
В
минуты
разлуки
Сева,
глядя
на
небо,
вспоминал
Клару,
которая,
в
свою
очередь,
вспоминала
его,
глядя
на
простенькие
цветы.
*
Однажды
Сева
и
Клара
расстались
навек.
Клара
уехала
на
край
географии,
где
вскоре
вышла
замуж,
а
Сева
отправился
в
тихую
провинцию
и
спустя
два
года
умер
от
цирроза,
оставленный
всеми.
Брак
Клары
сложился
неудачно
и
через
пару
лет
распался.
Девушка
сильно
закручинилась
и
превратилась
в
облако.
И
полетела
в
Крым.
И
пролилась
там
на
прекраснейшие
цветы.
Цветы
впитали
Клару
и
разнесли
аромат
своего
дыхания
по
всему
побережью.
IV. Дурочка
Дурочка
пускает
мыльные
пузыри.
Гудящие
машины,
жаркое
солнце,
пыльный
город,
играющие
дети -
ничего
этого
нет,
а
есть
только
мыльные
пузыри.
И
дурочка,
которая
их
пускает.
V. Картина
...Мы
повздорили -
и
достаточно
крепко.
Моя
любимая
в
нервном
порыве
не
сдержалась
и
ударила
меня
по
лицу.
Я
застыл.
Бедная
девушка
подумала,
что
удар
оказался
слишком
сильным
(боли
я
почти
не
почувствовал),
и,
чтобы
искупить
вину,
она
схватила
самую
большую
из
своих
кисточек
и
острым
концом
(где
нет
щетинок,
которыми
непосредственно
рисуют)
стала
в
исступлении
наносить
себе
удары
по
бедру.
Она
отличный
живописец -
и
умеет
управляться
с
кистью!
Чуть
погодя
мы
помирились.
Последовали
и
слёзы,
и
мольбы,
и
признания;
мне
даже
на
миг
почудилось,
что
я
ещё
когда-нибудь
смогу
хотя
бы
отчасти
утолить
свою
жажду,
что
мы
сумеем
наконец-то
обрести
счастье
и
покой.
Через
день
я
увидел
на
любимой
ноге
невообразимо
огромные,
фиолетово-чёрные,
жёлтые
по
краям,
кровоподтёки.
Повторяю,
моя
любимая -
художница,
создавшая
немало
талантливых
произведений,
потрясающих
своею
экспрессией
и
устремлённостью
к
чему-то
недосягаемо
высокому
и
прекрасному.
Я
знаю
и
люблю
живопись -
но
я
никогда
не
видел
более
красивой
картины,
чем
та,
что
возникла
на
нежном,
роскошном
бедре
моей
возлюбленной...
VI. Бабушка сказала
Однажды
моя
бабушка,
баба
Нюша,
сказала:
"Пришла
пора
мне
умирать;
лучше,
конечно,
умереть
весной
или
летом,
а
не
зимой:
зимой
могилу
копать
тяжело."
Умерла
она
в
декабре,
но
на
дворе
стояла
плюсовая
температура.
VII. Выйдешь ночью...
Выйдешь
ночью
покурить
в
сад -
слышно,
как
гудит
шоссе
в
километре
отсюда,
куда-то
всё
едут
и
едут
машины.
Горят
звёзды,
и
безумствуют
вихри,
и
кажется,
будто
парус
души
моей
разорвался
на
куски
и
эти
куски
разлетелись
в
разные
стороны,
и
будто
меня
уже
нет -
я
слился
с
этим
монотонным
шумом
шоссе.
Дотлевает
сигарета.
Скоро
мне
предстоит
дальняя
дорога.
И
со
мною
словно
уже
прощаются
холодные
звёзды,
чёрные
тучи,
грустные
деревья
и
моя
бедная
земля.
А
мне
бы
так
хотелось
остаться,
я
ведь
так
всё
это
люблю.
VIII. Две недели
- Дорогая,
где
ты
пропадала
эти
две
недели?
- Я
была
на
море,
в
моих
волосах
до
сих
пор
ветер,
солнце
и
песок.
- Что
ты
делала
там?
- Мы
любились
с
одним
парнем,
он
намного
моложе
и
безумнее
тебя.
- Ты
перестанешь
дышать
ещё
до
рассвета.
IX. В груди
У
меня
болело
в
области
груди.
Моя
женщина
приникла
ухом
ко
мне -
и
отшатнулась:
"Я
слышала
гул
Вселенной
в
тебе!.."
Я
ответил:
"Это,
наверно,
просто
сердце."
X. Разговор
- Он
всегда
слушает
такую
музыку,
что
можно
умереть,
настолько
она
красивая.
Вот
и
сейчас.
Правда -
замечательные
звуки?
- Я
ненавижу
любую
музыку,
любую.
- Откуда
в
тебе
столько
злобы?
- Я
и
тебя
ненавижу.
Я
красивее
тебя,
это
самое,
благороднее,
а
он
всё
равно
предпочитает
тебя.
- Я
дорога
ему
как
поэма,
да,
да,
как
лирическая
поэма.
Сколько
он
наедине
со
мной
дум
передумал,
сколько
грусти
перегрустил...
Когда
он
берёт
меня
в
руки,
прикасается
ко
мне
губами,
мне
всегда
делается
так
горячо
и
волшебно...
- Замолчи!
Мерзавка!
- Я
дарю
ему
своё
благоухание
и
лёгкое
опьянение.
- Молчи!!!
- Какая
дивная
музыка!
Я
летаю!
Чу!
Идёт
мой
хозяин!
_______
Такую
вот
беседу
вели
на
днях
две
мои
курительные
трубки.
XI. Кошка
Денис
привязал
к
кошке
кирпич
и
бросил
её
в
реку.
Когда
кошачья
голова
появилась
из
воды,
он
ударил
по
голове
доской.
Пошли
мелкие
пузыри.
Юноша
рассказывал
об
этом
совершенно
спокойно,
с
глупой
улыбкой.
Кошка
носила
смешное
имя -
Мася,
была
очень
ласковая
и
умная.
Маленькая
такая,
худая.
По
ночам
Мася
стала
приходить
к
своему
убийце.
Сядет
у
двери,
долго,
долго
глядит
жёлтыми
глазами,
затем
спрашивает:
"Зачем
ты
меня
убил?
Ну
зачем?"
Парень
очень
пугался,
прятался
под
одеяло,
плакал
и
шептал:
"Уйди...
Уйди!.."
Он
начинал
верить
в
Бога.
XII. В городе
- Ну,
я
побежала? -
прощебетала
она
утром,
после
кофе
с
пирожными.
- Да,
я
провожу
тебя, -
ответил
он.
Когда
она
надевала
своё
чёрное
пальто,
он
заметил
на
внутренней
стороне
её
левого
предплечья
несколько
цветных
татуировок,
которые
будто
бы
переливались
и
двигались.
- Откуда
это
у
тебя?
- А,
появились
лишние
деньги,
решила
сделать
себе
приятное.
Они
вышли
из
квартиры
высоченного
дома,
а
затем
и
из
самого
дома.
На
них
глядел
огромный
чужой
город.
Остановка
находилась
неподалёку.
На
прощанье
они
обнялись,
шепча
друг
другу
нежные
грустные
глупости.
Шёл
мелкий
дождь,
и
последние
жёлтые
листья
падали
на
асфальт.
Мимо
ехали
троллейбусы,
грузовики
и
легковые
машины.
Пара
стояла
посреди
холодной
улицы,
не
размыкая
объятий.
Вдруг
ему
стало
неловко:
он
подумал,
что
люди
могут
принять
за
слёзы
капли
дождя,
текущие
по
его
лицу,
и
он
вместе
с
нею
повернулся
на
сто
восемьдесят
градусов,
словно
в
танце.
А
Земля
повернулась
в
противоположную
сторону.
XIII. Лошади
Я
ехал
по
городу
и
поглядывал
в
окно.
Неожиданно
за
деревьями
мелькнуло
необычное
зрелище -
на
лугу
в
большом
количестве
паслись
лошади:
вороные,
бурые,
пегие,
серые
в
яблоках
и
одно
животное -
полностью
белое.
Данная
картина
уже
через
секунду
исчезла
за
густыми
зарослями,
так
как
машина,
в
которой
я
сидел,
двигалась
дальше,
и
я,
как
ни
силился
снова
увидеть
животных,
так
и
не
смог
этого
сделать.
Живёшь,
живёшь -
и
лишь
иногда
на
мгновенье
открывается
совсем
иной
мир,
который
находится
совсем
близко,
но
который
почти
недосягаем.
XIV. Земляника
А
помнишь,
как
мы
ехали
в
Суздаль?
Через
какое-то
время
автобус
остановился,
чтобы
"девочки"
пошли
налево,
а
"мальчики"
направо.
Вскоре
все
вернулись,
одной
тебя
недоставало.
Водитель
и
некоторые
пассажиры
начали
роптать,
дескать,
сколько
можно
ждать,
а
тебя
всё
не
было.
Я
уже
собрался
пойти
на
поиски -
как
вдруг
ты
ворвалась
в
автобус,
неся
целую
горсть
земляники,
и
протянула
её
мне.
С
того
дня
минуло
несколько
лет,
и
ты,
конечно,
этого
эпизода
не
помнишь.
А
у
меня
до
сих
пор
перед
глазами
горят
ягоды
земляники...
XV. Жили-были
Жили-были
старик
со
старухой.
Вернее,
стариками
в
обычном
понимании
слова
они
вовсе
не
являлись:
в
свои
шестьдесят
пять
лет
они
сохранили
и
энергичность
и
любовь
друг
к
другу.
Его
звали
Вячеслав,
а
её
Галина.
Супруги
прожили
большую
часть
тяжёлой
трудовой
жизни,
а
теперь
находились
на
пенсии.
Всё
шло
своим
чередом,
вот
только
детей
Бог
им
не
дал,
и
в
этом
заключалась
самая
большая
боль
их
сердец.
Однажды
с
пенсии
Вячеслав
выпил
с
соседом,
и
когда
Галина
отправила
мужа
спать,
он
долго
не
мог
заснуть,
ворочался,
что-то
бормотал,
потом
подозвал
супругу
и
проговорил
пьяным
голосом:
- Галь,
Галя...
Послушай,
давай
возьмём
ребёнка
из
детдома,
а?
Ну
давай,
ведь
ещё
не
очень
поздно,
вырастим.
- Опять
за
своё, -
вздохнула
Галина, -
такая,
значит,
у
нас
с
тобой
доля...
Чего
уж
теперь.
Теперь
уж
всё...
А
Вячеслав
захмелел
ещё
больше:
- Давай
хоть
негритёнка
усыновим,
хоть
цыганёнка
какого-нибудь!.. -
и
мужчина
начал
громко,
некрасиво,
по-бабьи
рыдать
и
был
уже
не
в
состоянии
вымолвить
ни
слова.
Жена
молча
прижала
его
голову
к
своей
груди,
погладила
по
седому
затылку
и
тихонько
заплакала
сама.
И
лишь
под
утро
Галина
заснула,
и
приснилось
ей,
будто
они
со
Славой,
совсем
молодые,
счастливые,
стоят
у
колодца.
И
солнце
печёт
что
есть
силы.
И
на
руках
у
мужа -
маленький
сын.
И
лицо
у
ребёнка
смуглое-смуглое.
XVI. Встреча
Вечером,
в
конце
августа,
я
отправился
в
лес
за
грибами.
Мне
не
попалось
ни
одного
гриба.
Начало
темнеть.
Нужно
было
возвращаться,
но
стало
ясно,
что
я
заблудился.
Я
долго
бродил,
однако
вокруг
возвышались
только
серые
стены
деревьев.
Устав
до
полусмерти,
я
тупо
пошёл
наугад.
Силы
почти
оставили
меня,
а
в
сердце
проникал
первородный
животный
ужас.
Неожиданно
вдалеке
показалось
некое
подобие
света.
Я
стал
двигаться
на
этот
свет
и
вскоре
увидел
лесную
избушку.
На
её
пороге
стоял
небритый,
с
пепельным
лицом,
небрежно
одетый
мужчина
лет
шестидесяти
и
курил.
- Добро
пожаловать,
я
уже
заждался, -
произнёс
он
и,
выбросив
окурок,
скрылся
в
доме.
Я
очень
удивился,
но
не
подал
виду
и
тоже
вошёл
в
жилище.
В
доме
царили
нищета
и
беспорядок.
Из
мебели
стояли
круглый
стол,
старинный
диван,
несколько
стульев
и
буфет.
На
стенах
висели
пучки
зверобоя,
чабреца
и
прочих
трав.
Из
угла
глядел
тёмный
лик
иконы.
Всё
это
освещала
керосиновая
лампа.
Обитатель
избушки
из
соседней
комнаты
крикнул:
"Я
сейчас!"
и
через
минуту
появился
с
двумя
семиструнными
гитарами
в
руках.
Положив
инструменты
на
диван,
из
буфета
незнакомец
достал
мутную
бутыль
со
стаканом
на
горлышке,
поставил
на
стол
и
стал
настраивать
одну
из
семиструнок,
сидя
на
табурете.
Покончив
с
настройкой,
мужчина
наполнил
стакан
содержимым
бутыли,
протянул
мне
(я
отказался),
посыпал
кусок
хлеба,
лежащий
на
столе,
звёздами
соли,
выпил
и
закусил.
И
начал
играть
и
петь.
Ничего
подобного
я
раньше
не
слышал.
Это
было
чёрт
знает
что.
Кроме
того
что
человек
отлично
владел
гитарой
(чудилось,
ему
кто-то
незримо
подыгрывает),
в
пении
ощущалось
нечто
необъяснимое:
голос,
хрипловатый
баритон,
был
как
будто
намного
моложе
своего
обладателя.
И
ещё.
Хотя,
в
целом,
в
песнях
присутствовали
обычные
слова
и
мелодические
ходы,
воздействовали
они
очень
странно.
Казалось,
мужчина
не
поёт
про
любовь,
а
поёт
саму
любовь,
поёт
не
про
смерть
и
не
про
время,
а
поёт
смерть
и
время.
Голос
звучал
то
яростно,
то
нежно,
крик
сменялся
вкрадчивым
шёпотом.
В
мотивах
и
манере
петь
слышалось
временами
что-то
похожее
то
на
древнерусские
страдания,
то
на
африканский
блюз,
то
на
городской
романс.
Несмотря
на
спонтанность
и
"дикость",
всё
это
выглядело
со
стороны
очень
органично
и
захватывающе.
Удивительно,
но
меня
не
покидало
ощущение,
что
я
как
будто
бы
знал
эти
песни,
помнил
их
какою-то
прапамятью,
словно
сам
сочинил
их
когда-то
очень
давно,
в
прошлой
жизни,
в
другом
мире.
Сидя
на
диване,
я
пребывал
в
тумане
полузабытья.
Напротив
меня
висели
часы
с
маятником -
на
них
отсутствовали
стрелки.
В
голове
моей
не
осталось
ни
единой
мысли,
но
краем
души
я
чувствовал,
как
неудержимо
схожу
с
ума.
Я
словно
участвовал
в
какой-то
мистерии,
где
жизнь
и
смерть
играли
в
зловещую
тёмную
игру,
а
на
кону
стояла
моя
судьба.
Между
песнями
исполнитель
время
от
времени
наливал
жидкость
в
стакан
и
выпивал.
Спев
последнюю
песню,
мужчина
исчез
под
столом.
Сколько
прозвучало
композиций -
неизвестно,
может,
семь,
а,
может,
семнадцать.
Я
заглянул
под
стол -
там
никого
не
было.
Мой
взгляд
скользнул
на
часы:
появившиеся
стрелки
показывали
три
часа
ночи.
Я
вышел
на
улицу -
и
поперхнулся
краюхою
чёрного
неба.
Я
сел
под
высоким
тополем.
Меня
переполняли
непонятный
восторг
и
непонятная
боль.
Я
знал,
что
я
никогда
не
умру.
И
громадные
звёзды
обжигали
моё
дыхание.
XVII. Удивительная женщина
Это
удивительная
женщина.
Всякий,
кто
встречается
ей
на
пути,
первым
здоровается
с
ней.
Я
порой
специально
наблюдал,
как
она
идёт
по
городу -
и
люди
непрестанно
говорят
ей:
"Здравствуйте!"
или
просто
кивают
головой.
А
она
им
в
ответ
тоже:
"Здравствуйте!"
или
кивок
головой.
Один
я
не
здоровался
с
особой,
поскольку
не
был
знаком
с
ней.
Но
однажды
утром,
когда
я
шёл
на
работу,
что-то
непостижимое
заставило
меня
поприветствовать
её.
Теперь
я,
как
и
остальные,
здороваюсь
с
этой
удивительной
женщиной.
XVIII. Если бы ты была...
Если
бы
ты
была
рядом
со
мной,
я
бы
часами
глядел
на
тебя,
не
в
силах
наглядеться,
и
спрашивал:
"Ведь
ты
есть?"
По
поводу
твоего
присутствия
в
мире
у
меня
существовали
серьёзные
сомнения,
ибо
многое
из
того,
что
связывало
меня
с
тобой,
сильно
походило
на
сон:
и
то,
как
ты
шагала
своими
маленькими,
34-го
размера
стопами,
будто
не
касаясь
ими
поверхности
земли,
и
то,
как
ты
произносила
моё
имя
с
уменьшительно-ласкательным
суффиксом,
добавляла
"мой"
и
больше
ничего
не
произносила,
думая
уже
о
чём-то
другом,
и
то,
что
ты
вся,
а
не
только
твоя
кожа,
казалась
какою-то
прозрачной,
бесплотной,
неосязаемой -
и
даже
почти
все
твои
фотообразы
были
размытыми,
призрачными...
Если
бы
ты
была
рядом
со
мной,
я
бы
носил
тебя
на
руках,
чтобы
удостовериться
в
том,
что
ты
всё-таки
есть,
хотя
это,
конечно,
вряд
ли
помогало
бы.
Я
бы
пел
твоё
имя -
и
всё
мироздание
делалось
бы
светлее
и
красивее
от
светлых
и
красивых
звуков
твоего
имени.
Если
бы
ты
была
рядом,
я
бы
вдыхал
запах
твоего
тела,
пахнущего
солнцем,
и
стаи
поцелуев-зимородков
прилетали
бы
к
нам.
По
утрам
мы
бы
рассказывали
друг
другу
свои
сны,
удивляясь
количеству
сходных
деталей
в
них.
...Как-то
летом
мы
поехали
купаться.
Подходя
к
озеру,
ты
вдруг
споткнулась
и
упала
на
тропинке,
мгновенно
поднялась
и
совершенно
по-детски
расплакалась,
не
столько
от
боли,
сколько
от
обиды
на
"неправильную"
тропинку.
После
быстрых
слёз
ты
неожиданно
(а
события
твоей
жизни
редко
логически
связывались
между
собой)
проговорила:
- Смотри,
какое
деревце
красивое!
Тебе
тоже
нравится?
"Деревцу"
ничего
не
оставалось,
как
стать
моим
любимым
деревом,
потому
что
оно
было
одухотворено
твоим
вниманием.
И
таких
деревьев,
книг,
мелодий,
запахов
и
прочего
существовало
огромное
множество -
целая
вселенная.
Наша
вселенная.
И
в
тот
день
на
озере
купалось
и
загорало
много,
много
людей.
Жара
стояла
настолько
сильная,
что
параллелей
с
преисподней
избегать
не
приходилось.
Как
раз
в
тот
день
мне
в
голову
ударила
странная,
очень
странная
мысль.
Я
подумал:
а
если
бы
ты
вдруг
умерла -
стала
бы
ты
для
меня
более
реальной?
Ведь
именно
смерть
резче
всего
напоминает
нам
о
телесности
человека,
хотя
о
бестелесности
человека
она
напоминает
ещё
резче.
Нет,
нет,
ты
не
умерла,
как
бы
ни
хотелось
этого
перу
и
бумаге.
Ты
вовсе
не
умерла -
скорее,
умер
я.
В
общем,
нашим
двум
судьбам
уже
никогда
не
слиться
в
одну
судьбу.
Если
бы
ты
была
рядом -
вся
моя
непонятная
жизнь
оказалась
бы
оправдана,
моя
музыка
никогда
бы
не
прервалась,
и
нездешний
свет
никогда
бы
не
угас.
Да,
да,
всё
так
просто.
Если
бы
ты
только
была...
XIX. Цветок
Свернувшись
на
полу
калачиком,
ночью
я
слушал
дыхание
цветка.
Мне
казалось,
что
это
ты,
спишь
здесь,
рядом
со
мной.
Но
ты
находилась
далеко-далеко,
где
тебя
обнимали
розовые
волны.
Это
странно:
я
чувствовал
биение
в
каждом
твоём
кровеносном
сосуде,
ощущал
рост
твоих
волос
и
ногтей,
несмотря
на
столько
километров,
разделяющих
нас.
XX. Усталость
По
тротуару
движется
старая
женщина,
похожая
на
бомжиху.
На
ней
старое
пальто,
лохмотья
которого
развевает
ветер.
Лицо
женщины
землистого
цвета.
Несчастная
что-то
бормочет,
перемежая
свою
речь
бессмысленными
словами
вроде
"ку-ку"
и
"бла-бла-бла".
Говорят,
в
молодости
эта
женщина
была
очень
неглупа,
закончила
институт,
обзавелась
семьёй,
даже
писала
стихи.
Но
потом
что-то
произошло -
и
она
потеряла
семью,
квартиру,
рассудок,
спилась
и
пала
на
самое
дно.
Бедняга
бредёт,
а
дети
дразнят
её
и
бросают
в
неё
ветки
и
камешки.
Несчастная
изо
всех
сил
пытается
не
обращать
на
это
внимания
и
продолжает
эмоционально
беседовать
сама
с
собой.
Я
курю
у
подъезда
и
слышу
её
фразу:
"Как
я
устала,
Боже
мой,
как
я
устала!.."
Спрашиваю:
"От
чего
Вы
устали?"
Старуха
обескураживает
меня:
"От
совести".
XXI. Зарисовка
Одичавшая
плоть
моя
с
меня
сползала.
И
змеи
сердечной
боли
вытекали
из
немого
горла.
Их
цвет
был
алым.
Алым.
Так
любовь
меня
покидала.
Я
больше
не
мог
оставаться
среди
живых.
XXII. Тени
В
полумраке
настоящего
под
луною
любви
по
руинам
счастья
бродят
две
бледные
тени.
- Слышишь
разудалую
грусть
соловья?
- Да,
слышу.
- Чувствуешь
удушливый
аромат
сирени?
- Да,
чувствую.
Этим
теням
некуда
деться,
потому
что
когда-то
они
были
тобою
и
мною,
а
руины -
дворцом.
XXIII. Две девочки
В
лучах
начинающегося
летнего
заката
я
гулял
с
девушкой
по
городу.
Мы
беседовали
о
поэзии
и
живописи,
о
разных
мелочах,
о
том,
какое
вино
мы
будем
пить
через
десять
минут,
смеялись,
подтрунивая
друг
над
другом.
Возле
одного
из
домов
мы
увидели
совсем
ещё
юных,
едва
ли
пятнадцатилетних,
девочек,
которые
уткнулись
лицами
в
пакеты
и
нюхали
клей,
никого
не
таясь.
Нам
стало
не
по
себе,
и
мы
поспешили
удалиться.
На
следующий
день,
когда
мы
с
девушкой
возвращались
из
магазина,
то
опять
встретили
тех
же
токсикоманок:
они
снова
нюхали
клей.
Мы
остановились.
Я
побелел
и
подошёл
к
девочкам.
Их
лица
были
красивы,
одеты
юные
создания
были
вполне
прилично.
Когда
эти
подростки
посмотрели
на
меня,
я
испытал
ни
с
чем
не
сравнимый
ужас:
их
взгляды
не
выражали
абсолютно
ничего.
Наверно,
так
смотрят
люди,
приговорённые
к
расстрелу,
в
свои
последние
секунды.
Меня
охватила
нечеловеческая
ярость.
Я
выхватил
у
девочек
пакеты,
швырнул
их
наземь
и
стал
орать,
не
знаю
что,
может,
вы
что,
мол,
суки,
с
собой
вытворяете,
вам
ещё
жить
да
жить,
детей
рожать,
я
вас
лучше
прямо
здесь
закопаю,
чтобы
вы
не
мучили
себя
и
своих
близких,
я
убью
вас,
мерзавки
малолетние!
А
эти
ангелоподобные
существа,
погрязшие
в
свои
грязные
грёзы,
ничего
не
понимали,
продолжая
молча
стоять
с
отсутствующими
взорами.
И
я,
совершенно
обезумев,
стал
бить
их
по
бледным
лицам,
по
плечам,
опять
по
лицам,
выражение
которых
не
менялось.
И
я
бежал
прочь,
задыхаясь
от
рыданий,
от
вины,
от
бессилия,
от
жалости.
Чуть
позже,
слегка
успокоившись,
я
твёрдо
знал,
что
после
смерти
никакого
ада
нет
и
быть
не
может.
XXIV. Колыбельное
Отполированная
временем
лестница,
ведущая
на
чердак
бабушкиного
дома;
портрет
моей
первой
возлюбленной,
который
я
нарисовал
авторучкой
в
своём
дневнике,
чтобы
не
забыть
лица
девушки;
толстый,
наполовину
высохший
тополь,
бывший
мне
другом
в
детстве
и
юности:
я
часто
забирался
на
это
дерево -
и
мне
чудилось,
будто
я
становлюсь
ближе
к
небу;
мой
родной
край,
улетевший
из-под
ног;
старая
семиструнная
гитара
с
переводными
картинками
в
виде
блондинок
на
лицевой
части
корпуса;
ещё
одна
гитара,
которую
я
сдал
в
комиссионный
магазин,
будучи
уверен,
что
её
никто
не
купит,
но
её
купили
через
два
дня -
и
я
на
вырученные
деньги
смог
посетить
концерт
одной
из
любимых
групп;
мяч,
забитый
мною,
когда
сборная
нашего
села
играла
против
сборной
соседнего
села:
гол
был
довольно
заурядный:
после
того,
как
меня
сбили
метрах
в
двадцати
двух
от
чужих
ворот,
я
со
штрафного
отправил
мяч
в
левую
от
себя
"девятку" -
необычность
заключалась
в
том,
что
за
несколько
секунд
до
своего
удара
я
в
каком-то
полутрансе
увидел
в
мельчайших
деталях
то,
что
вскоре
и
произошло
(в
тот
раз
мы
выиграли);
загадочные
пчёлы,
отягощённые
своим
волшебным
золотом;
священные
соцветия
иван-чая;
моя
нерождённая,
зеленоглазая,
подобно
наяде,
дочь,
где-то
далеко
тоскующая
о
своей
бедной
матери;
великие
строки,
пристанище
лучезарно-печальных
ангелов;
речки
и
реки;
города
и
веси;
звуки
и
запахи;
женщины
и
друзья;
жизнь
и
бессмертие.
Ну
вот,
я
перечислил
всё
это -
и
попал
в
диковинное
местечко,
где
стал
участником
невероятных
событий.
Описывать
их
я
не
буду,
поскольку
в
азбуке
для
этого
недостаточно
букв.
XXV. Жёлудь и звезда
Из
жёлудя
вырастает
дуб.
А
из
упавшей
звезды
то
радуга
вырастет,
то
песня,
то
улыбка.
2009