Ни замков, ни отмычек от них, ни иных ухищрений,
Ни вселенских посланий, ни писем, ни прочего хлама -
Горсть семян на карнизе и банка с вишневым вареньем…
Это детство мое вырастает из тесной пижамы.
Я кормлю голубей, в подоконник вонзая коленки;
Дом притих, отдавая почтение птичьему гаму;
Марта мажет варенье на чуть пригоревшие гренки;
И елозит смычок, выводя ошалелую гамму.
Я светило светил - может, Коган, а может быть, Ойстрах,
Нет, не Моцарт, но все же, не скрою, почти Раймонд Паул.
Даугава молчит, Рига тонет в воде, словно остров,
Вместе с Мартой и вместе со мной - у речного вокзала.
Странно помнить себя, как какого-то дальнего гостя,
Приходящего время от времени в сны доброхотом.
«Это ты, - говорит дальний гость, - только малого роста,
В остальном все как прежде - глаза, худоба и походка.
Вот смычок - зачерствели без дела его канители,
Вот варенье - с годами оно проросло в горький сахар,
Горсть семян, только голуби, правда, уже постарели,
Да и Марту сосватал какой-то израильский хахаль.
А у нас – ни замков, ни отмычек, ни прочих секретов,
Ни звонков, ни посланий, ни писем средь птичьего гама;
Даугава молчит, Рига тонет в воде до рассвета,
И пылится в углу позабытая кем-то пижама».
2006